)
опушенный участок на голом теле Чиба. Чиб наливается - не соком желания, а
злостью.
Лускус говорит мягко:
- Милый, я всего лишь хотел убедиться, что ты встал и приступаешь к
той ответственно-важной работе, что намечена у тебя на сегодня. Ты должен
подготовиться к выставке, должен! Но теперь, увидев тебя, я вспомнил, что
еще не ел. Как насчет позавтракать вместе?
- Чем будем питаться? - спрашивает Чиб. Он не ждет ответа. - Нет. Мне
надо очень много сделать сегодня. О сезам, закройся!
Исчезает Рекс Лускус, лицом похожий на козла или, как он предпочитает
говорить, это лицо Пана, фавна изящных искусств. Ему даже подрезали уши,
он сделал их себе заостренными. Настоящая бестия.
- Бе-е! - блеет Чиб вслед исчезнувшему видению. - Иа-иа! - уже
по-ослиному. - Чушь и сплошное притворство! Не дождешься, что стану лизать
твой зад, Лускус, и тебе не добраться до моей задницы. Даже если потеряю
премию!
Снова басит телефон. Появляется смуглолицый Руссо Рыжий Ястреб. Нос у
него, как у орла, глаза - осколки черного стекла. Широкий лоб перехвачен
красной тесьмой, она придерживает ободком прямые черные волосы,
ниспадающие на плечи. У него рубашка из оленьей кожи; на шее висит нитка
бус. Он выглядит индейцем прерий, хотя Степные Бизоны, Бешеные Мустанги и
все остальные, имеющие благороднейший римский профиль, вышвырнули бы его
из своего племени. Не то чтобы они настроены антисемитски, просто у них
нет уважения к молодцу, который променял конную скачку на ползанье в
муравейнике города.
Записанный при рождении как Юлиус Аппельбаум, он стал официально
Руссо Рыжим Ястребом в свой Именинный день. Недавно вернувшись из диких
лесов, набравшись первозданной чистоты, он теперь предается разгулу в
греховных рассадниках загнивающей цивилизации.
- Как дела, Чиб? Ребята интересуются, когда ты к нам подскочишь.
- К вам? Я еще не завтракал, и мне еще надо кучу вещей переделать, я
к выставке не готов. Увидимся в полдень!
- Жаль, тебя не было вчера вечером, было на что посмотреть. Пара этих
чертовых египтян захотели пощупать наших девочек, но мы устроили им
неплохой селям-алейкем, раскидав по углам.
Руссо исчез с экрана, как последний из могикан.
Чиб мечтает о завтраке, но тут свистит внутриквартирный переговорник.
О сезам, откройся! Вызывают из гостиной. Клубами ходит дым, настолько
густой, что вентилятором его не разогнать. У дальней стены яйцевидной
комнаты спят на топчанке сводные брат и сестра Чиба. Они заснули, играя в
маму и ее дружка, их рты раскрыты невинно, только у спящих детей бывает
такой ангельский вид. В их закрытые глаза смотрит со стены немигающее око
- как у циклопа, по-азиатски раскосое.
- Ну разве не милашки? - спрашивает Мама. - Так устали дорогуши, что
было не добраться до кровати.
Стол круглый. Престарелые рыцари и дамы собрались вокруг него, их
крестовый поход - за тузом, королем, дамой и валетом. Они облачены лишь в
броню жировых складок. У Мамы нижняя челюсть отвисла, как хоругвь в
безветренный день. Ее груди подрагивают, покрываются гусиной кожей,
разбухают и волнуются на кромке стола.
- Вертеп вертопрахов, - говорит Чиб громко, глядя на ожиревшие лица,
гигантские соски, округлые огузки. Они поднимают брови. Что за чертовщину
несет там наш полоумный гений?
- А ваш детка все-таки приотстал в умственном развитии, - говорит
один из маминых друзей, все смеются и отхлебывают пива. Анжела Нинон, не
желая пропускать кон и полагая, что Мама все равно скоро включит
разбрызгиватели для устранения дурных запахов, писает под себя. Гости
смеются над ней, а Вильгельм Завоеватель выкладывает на стол свои карты.
- Я открываюсь.
- А я всегда открыта, - говорит Мама, и все трясутся от хохота.
Хочется заплакать, но Чиб не плачет, несмотря на то, что его с
детства приучали: плачь, когда возникнет такое желание.
("...тебе полегчает; и возьмем викингов: какие это были мужчины, а
плакали, как малые дети, когда им хотелось". - Из популярной
фидеопрограммы "Материнские хлопоты"; с разрешения двести второго канала.)
Он не плачет, сейчас он чувствует себя человеком, вспоминающим свою
мать, ту, которую любил и которая умерла, но смерть случилась давно. Мать
давным-давно покоится под оползнем жировых складок. Когда ему было
шестнадцать, у него еще была прелестная мать.
Затем она как отрезала его от себя.
СЕМЬЯ, ЧТО ТРАНЖИРИТ, - ЭТО СЕМЬЯ, КОТОРАЯ ЧИСЛО СВОЕ ШИРИТ
(Из лирики Эдгара А.Гриста;
транслировалось по восемьдесят восьмому каналу.)
- Сынок, я мало что получаю от этого, но я делаю все, потому что
люблю тебя.
Затем: толще, толще, толще! Куда делась твоя мать? В глубину жировых
толщ. Она тонула в них по мере того, как жирела.
- Сыночек, ты бы хоть иногда заходил поболтать со мной.
- Мама, ты же отрезала меня от себя. И ничего страшного. Я уже
взрослый парень. И у тебя нет оснований думать, что мне захочется начать
все сначала.
- Ты больше не любишь меня!
- Что на завтрак? - спрашивает Чиб.
- Чибби, мне пошла хорошая карта, - отвечает Мама. - Ты ведь говорил
мне тысячи раз, что ты взрослый мальчик. Один разок приготовь себе
что-нибудь сам.
- Зачем ты звонила мне?
- Я забыла, когда открывается твоя выставка. Хотелось бы вздремнуть
немного перед тем, как пойдем.
- В четырнадцать тридцать, Мама, но тебе не обязательно идти туда.
Губы, накрашенные зеленой помадой, расползаются, как гангренозная
рана. Она почесывает один из напомаженных сосков.
- А я хочу поприсутствовать. Не хочу пропускать триумф моего сына.
Как ты думаешь, тебе присудят премию?
- Если не присудят, нам грозит Египет, - говорит он.
- Эти вонючие арабы! - говорит Вильгельм Завоеватель.
- Это все Управление делает, а не арабы, - отвечает Чиб. - Арабы
приехали сюда по той же причине, по которой нам, может быть, придется
уехать отсюда.
(Из неопубликованной рукописи Старика: "Кто бы мог подумать, что в
Беверли Хиллз появятся антисемиты?")
- Я не хочу в Египет, - хнычет Мама. - Ты должен получить эту премию,
Чибби. Я не хочу покидать свой насест. Я здесь родилась и выросла; точнее,
на Десятом горизонте, но все равно, и когда я переезжала, все мои друзья
переехали вместе со мной! Я не поеду!
- Не плачь, Мама, - говорит Чиб, страдая вопреки своему желанию. - Не
плачь. Ты же знаешь, правительство не имеет права заставлять тебя
насильно. Они не имеют права тебя трогать.
- Придется ехать, если хочешь, чтобы тебе продолжали выдавать на
сладенькое, - говорит Завоеватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
опушенный участок на голом теле Чиба. Чиб наливается - не соком желания, а
злостью.
Лускус говорит мягко:
- Милый, я всего лишь хотел убедиться, что ты встал и приступаешь к
той ответственно-важной работе, что намечена у тебя на сегодня. Ты должен
подготовиться к выставке, должен! Но теперь, увидев тебя, я вспомнил, что
еще не ел. Как насчет позавтракать вместе?
- Чем будем питаться? - спрашивает Чиб. Он не ждет ответа. - Нет. Мне
надо очень много сделать сегодня. О сезам, закройся!
Исчезает Рекс Лускус, лицом похожий на козла или, как он предпочитает
говорить, это лицо Пана, фавна изящных искусств. Ему даже подрезали уши,
он сделал их себе заостренными. Настоящая бестия.
- Бе-е! - блеет Чиб вслед исчезнувшему видению. - Иа-иа! - уже
по-ослиному. - Чушь и сплошное притворство! Не дождешься, что стану лизать
твой зад, Лускус, и тебе не добраться до моей задницы. Даже если потеряю
премию!
Снова басит телефон. Появляется смуглолицый Руссо Рыжий Ястреб. Нос у
него, как у орла, глаза - осколки черного стекла. Широкий лоб перехвачен
красной тесьмой, она придерживает ободком прямые черные волосы,
ниспадающие на плечи. У него рубашка из оленьей кожи; на шее висит нитка
бус. Он выглядит индейцем прерий, хотя Степные Бизоны, Бешеные Мустанги и
все остальные, имеющие благороднейший римский профиль, вышвырнули бы его
из своего племени. Не то чтобы они настроены антисемитски, просто у них
нет уважения к молодцу, который променял конную скачку на ползанье в
муравейнике города.
Записанный при рождении как Юлиус Аппельбаум, он стал официально
Руссо Рыжим Ястребом в свой Именинный день. Недавно вернувшись из диких
лесов, набравшись первозданной чистоты, он теперь предается разгулу в
греховных рассадниках загнивающей цивилизации.
- Как дела, Чиб? Ребята интересуются, когда ты к нам подскочишь.
- К вам? Я еще не завтракал, и мне еще надо кучу вещей переделать, я
к выставке не готов. Увидимся в полдень!
- Жаль, тебя не было вчера вечером, было на что посмотреть. Пара этих
чертовых египтян захотели пощупать наших девочек, но мы устроили им
неплохой селям-алейкем, раскидав по углам.
Руссо исчез с экрана, как последний из могикан.
Чиб мечтает о завтраке, но тут свистит внутриквартирный переговорник.
О сезам, откройся! Вызывают из гостиной. Клубами ходит дым, настолько
густой, что вентилятором его не разогнать. У дальней стены яйцевидной
комнаты спят на топчанке сводные брат и сестра Чиба. Они заснули, играя в
маму и ее дружка, их рты раскрыты невинно, только у спящих детей бывает
такой ангельский вид. В их закрытые глаза смотрит со стены немигающее око
- как у циклопа, по-азиатски раскосое.
- Ну разве не милашки? - спрашивает Мама. - Так устали дорогуши, что
было не добраться до кровати.
Стол круглый. Престарелые рыцари и дамы собрались вокруг него, их
крестовый поход - за тузом, королем, дамой и валетом. Они облачены лишь в
броню жировых складок. У Мамы нижняя челюсть отвисла, как хоругвь в
безветренный день. Ее груди подрагивают, покрываются гусиной кожей,
разбухают и волнуются на кромке стола.
- Вертеп вертопрахов, - говорит Чиб громко, глядя на ожиревшие лица,
гигантские соски, округлые огузки. Они поднимают брови. Что за чертовщину
несет там наш полоумный гений?
- А ваш детка все-таки приотстал в умственном развитии, - говорит
один из маминых друзей, все смеются и отхлебывают пива. Анжела Нинон, не
желая пропускать кон и полагая, что Мама все равно скоро включит
разбрызгиватели для устранения дурных запахов, писает под себя. Гости
смеются над ней, а Вильгельм Завоеватель выкладывает на стол свои карты.
- Я открываюсь.
- А я всегда открыта, - говорит Мама, и все трясутся от хохота.
Хочется заплакать, но Чиб не плачет, несмотря на то, что его с
детства приучали: плачь, когда возникнет такое желание.
("...тебе полегчает; и возьмем викингов: какие это были мужчины, а
плакали, как малые дети, когда им хотелось". - Из популярной
фидеопрограммы "Материнские хлопоты"; с разрешения двести второго канала.)
Он не плачет, сейчас он чувствует себя человеком, вспоминающим свою
мать, ту, которую любил и которая умерла, но смерть случилась давно. Мать
давным-давно покоится под оползнем жировых складок. Когда ему было
шестнадцать, у него еще была прелестная мать.
Затем она как отрезала его от себя.
СЕМЬЯ, ЧТО ТРАНЖИРИТ, - ЭТО СЕМЬЯ, КОТОРАЯ ЧИСЛО СВОЕ ШИРИТ
(Из лирики Эдгара А.Гриста;
транслировалось по восемьдесят восьмому каналу.)
- Сынок, я мало что получаю от этого, но я делаю все, потому что
люблю тебя.
Затем: толще, толще, толще! Куда делась твоя мать? В глубину жировых
толщ. Она тонула в них по мере того, как жирела.
- Сыночек, ты бы хоть иногда заходил поболтать со мной.
- Мама, ты же отрезала меня от себя. И ничего страшного. Я уже
взрослый парень. И у тебя нет оснований думать, что мне захочется начать
все сначала.
- Ты больше не любишь меня!
- Что на завтрак? - спрашивает Чиб.
- Чибби, мне пошла хорошая карта, - отвечает Мама. - Ты ведь говорил
мне тысячи раз, что ты взрослый мальчик. Один разок приготовь себе
что-нибудь сам.
- Зачем ты звонила мне?
- Я забыла, когда открывается твоя выставка. Хотелось бы вздремнуть
немного перед тем, как пойдем.
- В четырнадцать тридцать, Мама, но тебе не обязательно идти туда.
Губы, накрашенные зеленой помадой, расползаются, как гангренозная
рана. Она почесывает один из напомаженных сосков.
- А я хочу поприсутствовать. Не хочу пропускать триумф моего сына.
Как ты думаешь, тебе присудят премию?
- Если не присудят, нам грозит Египет, - говорит он.
- Эти вонючие арабы! - говорит Вильгельм Завоеватель.
- Это все Управление делает, а не арабы, - отвечает Чиб. - Арабы
приехали сюда по той же причине, по которой нам, может быть, придется
уехать отсюда.
(Из неопубликованной рукописи Старика: "Кто бы мог подумать, что в
Беверли Хиллз появятся антисемиты?")
- Я не хочу в Египет, - хнычет Мама. - Ты должен получить эту премию,
Чибби. Я не хочу покидать свой насест. Я здесь родилась и выросла; точнее,
на Десятом горизонте, но все равно, и когда я переезжала, все мои друзья
переехали вместе со мной! Я не поеду!
- Не плачь, Мама, - говорит Чиб, страдая вопреки своему желанию. - Не
плачь. Ты же знаешь, правительство не имеет права заставлять тебя
насильно. Они не имеют права тебя трогать.
- Придется ехать, если хочешь, чтобы тебе продолжали выдавать на
сладенькое, - говорит Завоеватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26