Лот явился среди всех самоуверенный до прямой наглостии, как видно полагаясь на свое новоприобретенное свойство с королем. Сам Артур именно так объяснил мне его поведение в разговоре с глазу на глаз, на людях же он принимал Лотовы напыщенные поклоны, будто так и надо, как ни в чем не бывало. А ведь Лот еще, верно, не подозревает, думал я, что скоро в его власти окажется дитя короля.
Хорошо еще, что не приехала Моргауза. Зная эту даму, я готов был к тому, что она явится, не побоится взглянуть мне в глаза, ради того только, чтобы покрасоваться перед Игрейной своей короной и своим большим животом перед Артуром и мной. Но то ли она все же убоялась встречи со мной, то ли у Лота не хватило наглости и он ей запретил, только она осталась дома, сказавшись недомогающей из-за беременности. Я находился при Артуре, когда Лот передал ему извинения своей королевы, и по его голосу и лицу мне было ясно, что ничего сверх сказанного он не знает, а быстрый взгляд Артура, брошенный мне, и внезапную бледность щек он если и заметил, то не показал вида. А через, минуту король уже совладал со своим волнением, и все было позади.
Проходили красочные, утомительные часы великого дня. Епископы священнодействовали, язычники, которые тоже немалым числом принимали участие в торжествах, повсюду видели благоприятные знамения. Праздничную процессию, двигавшуюся по городу, люди благословляли не одним только знаком креста, на уличных перекрестках бросали кости и вглядывались в прозрачные шарики, ища добрых предсказаний на будущее, и шла бойкая торговля всевозможными талисманами, амулетами и ладанками, приносящими счастье. Было зарезано в рассветный час немало черных петухов, и повсюду на дорогах, у бродов и перепутий, где старый Герм издревле привык получать щедрые дары от путников, лежали свежие приношения. А вдали от города, на холмах, в долинах и под сводами леса, обитающий на возвышенности малорослый смуглый народ тоже по-своему гадал об удаче и возносил молитвы своим богам. Но в городе, венчая церковь, крепость и дворец, золотились на солнце кресты. Артур с трудом шевелился в своих несгибаемых, шитых золотом и драгоценностями одеяниях и, бледный, торжественный, безропотно отдавал себя в руки священников, которые крутили и вертели его, как хотели. Если так надо, чтобы утвердить его авторитет в глазах его народа, что ж, он готов подчиниться. Но я, так хорошо его знавший и весь тот день проведший подле него, не уловил в этой самоотрешенности ничего молитвенного. Вполне могло быть, подумалось мне, что он тем временем потихоньку обдумывает новый поход на восток. Для него самого – как и для всех, кто были тому свидетелями, – его правление Британией началось в ту ночь, когда он вырвал из долгого забвения могучий меч Максена и дал клятву перед чуткой стеною леса. Теперь в Каэрлеоне корона служила лишь печатью, принародно скрепившей тот завет, по которому он принял и будет до смертного часа держать в руке своей благо этой страны.
После коронации начался пир. Все пиры похожи один на другой, а этот выделялся разве только тем, что Артур, всегда любивший поесть, почти не дотронулся до обильных яств, а сидел и поглядывал по сторонам, словно не чаял, когда кончится застолье и можно будет снова взяться за дела.
Он предупредил, что после пира хочет поговорить со мной, но вокруг него допоздна толпился народ, и сначала у меня состоялась беседа с Игрейной. Она рано удалилась к себе, и, когда ее паж приблизился ко мне и шепотом передал приглашение, я оглянулся на Артура, он кивнул, и я пошел по ее зову.
Игрейна расположилась в королевском доме. В ее покои почти не долетали голоса пирующих, а отдаленный шум городского ликования звучал как смутный, слитный рокот. Дверь мне отворила та же девушка, что была при королеве в Эймсбери, тоненькая, в зеленом платье, с жемчугами в светлых волосах, она сверкнула на меня зелеными, как платье, глазами – не ведьмовскими, как у Моргаузы, а ясными, зеленовато-серыми, наводящими на мысль о солнечном лесном ручье, в котором отразились свежие листья весны. Низко присев, она приветливо улыбнулась – на разрумянившихся от еды и питья щеках весело заиграли ямочки, блеснули ровные зубки, – и я последовал за нею к королеве.
Игрейна протянула мне руку для поцелуя. У нее был усталый вид, великолепное лиловое платье, переливающееся жемчугом и серебром, лишь оттеняло бледность ее лица и синеву вокруг рта и под глазами. Но держалась королева, как всегда, сдержанно и невозмутимо, ничем не выказывая своего утомления.
Она сразу же заговорила о том, чем была обеспокоена:
– Так, значит, он успел ее обрюхатить.
Лезвие страха повернулось у меня в груди, но я тут же сообразил, что об истинном положении дел она не подозревает, а говорит о Лоте, полагая, что из-за этого-то он и отверг ее дочь Моргану и оказал предпочтение Моргаузе.
– Выходит, что так, – ответил я.
– И стало быть, для Морганы тут нет унижения, а до остального нам дела нет. Все получилось как нельзя лучше, – твердо сказала Игрейна. И улыбнулась моему недоумению. – Я никогда не была сторонницей этого брака. Мне нравился прежний замысел Утера – выдать за Лота Моргаузу. С него и этого было бы довольно, а ей честь. Но Лоту уже тогда все было мало, ему во что бы то ни стало подавай Моргану. И Утер согласился. Он в ту пору на что угодно готов был согласиться, лишь бы не допустить саксов в северные королевства, но я, хоть и понимала в том политическую необходимость, на самом деле слишком люблю дочь, чтобы своей волей на всю жизнь приковать ее к этому корыстному и блудливому изменнику.
Я вздернул брови.
– Сильные выражения, госпожа.
– А ты разве отрицаешь то, что есть?
– Отнюдь. Я ведь был под Лугуваллиумом.
– Тогда ты сам знаешь, много ли верности выказал Лот Артуру, когда был женихом Морганы, и много ли верности можно было от него ждать после женитьбы, раз он только о своей выгоде и печется.
– Да, ты права. Хорошо, что ты сама все это понимаешь. Я опасался, что ты разгневаешься, а Моргана огорчится.
– Разгневалась поначалу она, но уж никак не огорчилась. Лот – из первых среди малых королей, и по вкусу он ей или нет, но как королеве Лотиана ей достались бы большие владения, а ее детям – немалое наследие. Конечно, неприятно, когда твое место занимает внебрачная дочь твоего отца, от которой ты к тому же за всю жизнь не слышала доброго слова.
– А Урбген Регедский, когда ее сговаривали за Лота, еще не овдовел.
Ее тяжелые веки поднялись, глаза всмотрелись в мое невозмутимое лицо.
– Вот именно, – только и сказала она мне на это без тени удивления, словно кончая разговор, а не приступая к нему.
Что Игрейна думала о том же, о чем и мы с Артуром, было не удивительно. Урбген, как до него его отец, выказал себя надежным союзником Верховного короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Хорошо еще, что не приехала Моргауза. Зная эту даму, я готов был к тому, что она явится, не побоится взглянуть мне в глаза, ради того только, чтобы покрасоваться перед Игрейной своей короной и своим большим животом перед Артуром и мной. Но то ли она все же убоялась встречи со мной, то ли у Лота не хватило наглости и он ей запретил, только она осталась дома, сказавшись недомогающей из-за беременности. Я находился при Артуре, когда Лот передал ему извинения своей королевы, и по его голосу и лицу мне было ясно, что ничего сверх сказанного он не знает, а быстрый взгляд Артура, брошенный мне, и внезапную бледность щек он если и заметил, то не показал вида. А через, минуту король уже совладал со своим волнением, и все было позади.
Проходили красочные, утомительные часы великого дня. Епископы священнодействовали, язычники, которые тоже немалым числом принимали участие в торжествах, повсюду видели благоприятные знамения. Праздничную процессию, двигавшуюся по городу, люди благословляли не одним только знаком креста, на уличных перекрестках бросали кости и вглядывались в прозрачные шарики, ища добрых предсказаний на будущее, и шла бойкая торговля всевозможными талисманами, амулетами и ладанками, приносящими счастье. Было зарезано в рассветный час немало черных петухов, и повсюду на дорогах, у бродов и перепутий, где старый Герм издревле привык получать щедрые дары от путников, лежали свежие приношения. А вдали от города, на холмах, в долинах и под сводами леса, обитающий на возвышенности малорослый смуглый народ тоже по-своему гадал об удаче и возносил молитвы своим богам. Но в городе, венчая церковь, крепость и дворец, золотились на солнце кресты. Артур с трудом шевелился в своих несгибаемых, шитых золотом и драгоценностями одеяниях и, бледный, торжественный, безропотно отдавал себя в руки священников, которые крутили и вертели его, как хотели. Если так надо, чтобы утвердить его авторитет в глазах его народа, что ж, он готов подчиниться. Но я, так хорошо его знавший и весь тот день проведший подле него, не уловил в этой самоотрешенности ничего молитвенного. Вполне могло быть, подумалось мне, что он тем временем потихоньку обдумывает новый поход на восток. Для него самого – как и для всех, кто были тому свидетелями, – его правление Британией началось в ту ночь, когда он вырвал из долгого забвения могучий меч Максена и дал клятву перед чуткой стеною леса. Теперь в Каэрлеоне корона служила лишь печатью, принародно скрепившей тот завет, по которому он принял и будет до смертного часа держать в руке своей благо этой страны.
После коронации начался пир. Все пиры похожи один на другой, а этот выделялся разве только тем, что Артур, всегда любивший поесть, почти не дотронулся до обильных яств, а сидел и поглядывал по сторонам, словно не чаял, когда кончится застолье и можно будет снова взяться за дела.
Он предупредил, что после пира хочет поговорить со мной, но вокруг него допоздна толпился народ, и сначала у меня состоялась беседа с Игрейной. Она рано удалилась к себе, и, когда ее паж приблизился ко мне и шепотом передал приглашение, я оглянулся на Артура, он кивнул, и я пошел по ее зову.
Игрейна расположилась в королевском доме. В ее покои почти не долетали голоса пирующих, а отдаленный шум городского ликования звучал как смутный, слитный рокот. Дверь мне отворила та же девушка, что была при королеве в Эймсбери, тоненькая, в зеленом платье, с жемчугами в светлых волосах, она сверкнула на меня зелеными, как платье, глазами – не ведьмовскими, как у Моргаузы, а ясными, зеленовато-серыми, наводящими на мысль о солнечном лесном ручье, в котором отразились свежие листья весны. Низко присев, она приветливо улыбнулась – на разрумянившихся от еды и питья щеках весело заиграли ямочки, блеснули ровные зубки, – и я последовал за нею к королеве.
Игрейна протянула мне руку для поцелуя. У нее был усталый вид, великолепное лиловое платье, переливающееся жемчугом и серебром, лишь оттеняло бледность ее лица и синеву вокруг рта и под глазами. Но держалась королева, как всегда, сдержанно и невозмутимо, ничем не выказывая своего утомления.
Она сразу же заговорила о том, чем была обеспокоена:
– Так, значит, он успел ее обрюхатить.
Лезвие страха повернулось у меня в груди, но я тут же сообразил, что об истинном положении дел она не подозревает, а говорит о Лоте, полагая, что из-за этого-то он и отверг ее дочь Моргану и оказал предпочтение Моргаузе.
– Выходит, что так, – ответил я.
– И стало быть, для Морганы тут нет унижения, а до остального нам дела нет. Все получилось как нельзя лучше, – твердо сказала Игрейна. И улыбнулась моему недоумению. – Я никогда не была сторонницей этого брака. Мне нравился прежний замысел Утера – выдать за Лота Моргаузу. С него и этого было бы довольно, а ей честь. Но Лоту уже тогда все было мало, ему во что бы то ни стало подавай Моргану. И Утер согласился. Он в ту пору на что угодно готов был согласиться, лишь бы не допустить саксов в северные королевства, но я, хоть и понимала в том политическую необходимость, на самом деле слишком люблю дочь, чтобы своей волей на всю жизнь приковать ее к этому корыстному и блудливому изменнику.
Я вздернул брови.
– Сильные выражения, госпожа.
– А ты разве отрицаешь то, что есть?
– Отнюдь. Я ведь был под Лугуваллиумом.
– Тогда ты сам знаешь, много ли верности выказал Лот Артуру, когда был женихом Морганы, и много ли верности можно было от него ждать после женитьбы, раз он только о своей выгоде и печется.
– Да, ты права. Хорошо, что ты сама все это понимаешь. Я опасался, что ты разгневаешься, а Моргана огорчится.
– Разгневалась поначалу она, но уж никак не огорчилась. Лот – из первых среди малых королей, и по вкусу он ей или нет, но как королеве Лотиана ей достались бы большие владения, а ее детям – немалое наследие. Конечно, неприятно, когда твое место занимает внебрачная дочь твоего отца, от которой ты к тому же за всю жизнь не слышала доброго слова.
– А Урбген Регедский, когда ее сговаривали за Лота, еще не овдовел.
Ее тяжелые веки поднялись, глаза всмотрелись в мое невозмутимое лицо.
– Вот именно, – только и сказала она мне на это без тени удивления, словно кончая разговор, а не приступая к нему.
Что Игрейна думала о том же, о чем и мы с Артуром, было не удивительно. Урбген, как до него его отец, выказал себя надежным союзником Верховного короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136