— Терпение и Варни, — сказал Мамблейзен, — это геральдика еще худшая, чем металл на металле. Он более обманчив, чем сирена, более хищен, чем грифон, более ядовит, чем крылатый дракон, и более жесток, чем поднявшийся на дыбы лев.
— Однако я сильно сомневаюсь, — заметил священник, — можем ли мы законно просить сэра Хью Робсарта, в его теперешнем состоянии, дать документ, передающий кому бы то ни было его родительские права по отношению к мисс Эми.
— Вашему преподобию нечего сомневаться, — перебил его Уил Бэджер, вошедший в комнату. — Готов жизнь свою прозакладывать, что он, когда проснется, будет совсем другим человеком, чем был эти тридцать дней.
— Ах, Уил, — вздохнул священник, — неужели ты так уверовал в лекарство доктора Диддлема?
— Ни чуточки, — ответил Уил. — Хозяин даже ни капельки его и не попробовал, его все выпила служанка. А вот тут есть один джентльмен — он приехал с мистером Тресилианом, — так тот дал сэру Хью такое зелье, что стоит двадцати других. Я так ловко с ним малость потолковал и разведал, что лучшего кузнеца и знатока лошадиных да псовых хворей и не видывал. А такой никогда не навредит христианину.
— Кузнец? Ах ты нахальный конюх! По какому праву, я спрашиваю? — воскликнул священник, полный изумления и негодования, и сразу встал. — Да кто поручится за этого нового врача?
— Что до права, то как угодно вашему преподобию, это я дал ему право. А что до поручительства, то я так думаю, что неужто, прослужив двадцать пять лет в этом доме, я не могу поручиться за лекарство для скотины или человека. Это я-то, который может и влить нужную дозу, и дать пилюли, и пустить кровь, и налепить пластырь, если надо, хоть бы и себе самому.
Советники семейства Робсартов сочли нужным незамедлительно поставить об этом в известность Тресилиана, который столь же мгновенно вызвал к себе Уэйленда Смита и спросил у него (впрочем, наедине), по какому праву дерзнул он прописать какое-то лекарство сэру Хью Робсарту.
— Видите ли, — начал кузнец, — ваша милость изволит припомнить, как я рассказывал вам, что пронкк в тайны моего хозяина — я имею в виду ученого доктора Добуби — поглубже, чем ему хотелось бы. А на деле половина его злобы и вражды ко мне проистекала не только потому, что я слишком глубоко проник в его тайны, а еще и потому, что некоторые понимающие особы, и в частности одна премиленькая молоденькая вдовушка из Эбингдона, предпочли мои предписания его собственным.
— Ты это фиглярство брось, мой милый! — строгим тоном сказал Тресилиан. — Если ты тут вздумал шутки шутить с нами или, что еще хуже, учинил какой-нибудь вред здоровью сэра Хью Робсарта, ты найдешь себе могилу в недрах оловянного рудника!
— Я слишком мало осведомлен о великой arcanum, note 68 чтобы превращать руду в золото, — спокойно ответил Уэйленд. — Но да рассеются ваши опасения, мистер Тресилиан! Я вполне ясно понял, что за болезнь у доброго старика из того, что поведал мне мистер Уильям Бэджер. Надеюсь, у меня достаточно знаний, чтобы прописать больному самую пустяковую дозу мандрагоры, а это, вместе со сном, который должен затем последовать, и есть все то, в чем нуждается сэр Хью Робсарт, чтобы успокоить свой расстроенный мозг.
— Хочу верить, что ты поступаешь со мной честно, Уэйленд! — сказал Тресилиан.
— Самым честным и благородным образом, как покажут дальнейшие события, — подтвердил кузнец. — А какая мне выгода нанести вред бедному старику, которому помогаете вы? Вы, кому я обязан тем, что Гаффер Пинниуинкс не терзает сейчас мою плоть и мускулы своими проклятыми клещами и не втыкает мне в каждую родинку на теле свое острое шило (да отсохнут руки у того, кто его выковал!), чтобы доказать, что я маг и колдун. Я надеюсь стать одним из скромных слуг в свите вашей милости и хочу только, чтобы вы судили о моей преданности по тому исходу, который принесет нам сон нашего добрейшего рыцаря.
Уэйленд Смит предсказал все совершенно правильно. Успокаивающее лекарство, приготовленное его искусством и влитое больному в рот уверенной рукой Уила Бэджера, повлекло за собой самые благоприятные последствия. Больной спал долгим, здоровым сном. И когда бедный старик проснулся, в нем еще не совсем прояснились мысли, да и телом он был еще слаб, но сознание уже было гораздо более светлым, чем раньше. Он не сразу согласился на предложение своих друзей, чтобы Тресилиан поехал ко двору и попытался вернуть ему дочь и, если еще не поздно, избавить ее от позора.
— Оставьте ее в покое, — сказал он, — она как ястреб, летящий по ветру. Я даже и не свистнул бы, чтобы вернуть ее.
Но, хотя он некоторое время и упорствовал, все повторяя этот довод, наконец его убедили, что его долг — следовать влечению естественного чувства, и он согласился, что все усилия, какие только возможны, должны быть предприняты Тресилианом в пользу его дочери. Посему он подписал доверенность, составленную священником по собственному разумению. Ибо в те времена простоты нравов священники часто бывали советниками своей паствы в области юриспруденции так же, как и в области евангелия.
Все было готово ко второму отъезду Тресилиана через сутки после его возвращения в Лидкот-холл. Но одно существенное обстоятельство было все-таки забыто, и о нем ему первым напомнил мистер Мамблейзен.
— Вы направляетесь ко двору, мистер Тресилиан, — сказал он. — Так благоволите же помнить, что цвета вашего герба должны быть argent note 69 и or note 70 — никакие другие оттенки приниматься в расчет не будут.
Это замечание было столь же верным, сколь и ошеломительным. Являясь с прошением ко двору, без наличных денег обойтись даже в золотые дни Елизаветы было так же невозможно, как и в любой последующий период времени. А этого блага было не много у обитателей замка Лидкот. Сам Тресилиан был совсем беден, а доходы милейшего сэра Хью Робсарта уже были поглощены и даже истрачены заранее ввиду его гостеприимного образа жизни. В конце концов оказалось необходимым, чтобы знаток геральдики, возбудивший этот вопрос, сам бы его и разрешил. Мистер Майкл Мамблейзен так и сделал, извлекши откуда-то мешок с деньгами, содержащий около трехсот фунтов золотом и серебром, причем монеты были самой разной чеканки. Это были двадцатилетние сбережения, которые он теперь, не говоря ни слова, отдал своему покровителю, чей кров и защита дали ему возможность осуществить эти скромные накопления. Тресилиан принял их, не колеблясь ни минуты. Они обменялись лишь взаимным рукопожатием, которое выразило радость обоих: одного — пожертвовавшего всем, чем он мог, для такой высокой цели, и другого — увидевшего, как внезапно и совершенно неожиданно отпало такое важное препятствие на пути к успеху предстоящей ему поездки.
Когда на следующее утро Тресилиан готовился к отъезду, Уэйленд Смит пожелал переговорить с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161