Это же снежный ком, пущенный с горы.
Я поднимаю глаза на окна третьего этажа. Вижу, шторы спущены. Старый хрыч занервничал. Почему? “Вот в чем вопрос”, — сказал бы Шекспир, который очень любил себя цитировать.
И тут я чувствую, как просыпается мой внутренний голос, вы его знаете, — крохотный квартиросъемщик моего подсознания, тот, что нашептывает мне гениальные идеи, играя на волшебной дудочке. Так вот он мне говорит: когда сыр созрел, самое лучшее — положить его на бутерброд. Тем более балбес Берю не нашел ничего лучшего, как протрепаться своей ротной крестной.
Принимаю решение использовать вновь создавшуюся ситуацию, чтобы повернуть ее в свою пользу.
— Ты сейчас навостришь лыжи к консьержке, Толстяк.
— Лыжи смазаны, шеф! — докладывает Берю, чтобы тонкой остротой разрядить напряженную атмосферу.
Я уточняю задачу:
— Если она разогрелась, можешь ее отутюжить. Поскольку тебе все равно не удержать язык за зубами, то хотя бы используй свою болтливость и вытяни из нее максимум информации о жизни этого Аквамарина и его падчерицы. Составишь мне полный отчет. Если Аква выйдет из дома, двинешь за ним, понял?
— Все ясно!
Он вылезает из машины, а я везу Айлюли в редакцию ее брехаловки.
— Забавные у тебя подчиненные, — замечает акула пера. — Он специально прикидывается дураком или от рождения такой?
Как вы знаете, я сам первый готов валтузить своих ребят, снимать стружку и прочее, но ненавижу, когда кто-то посторонний отзывается о них таким образом.
— Послушай, Айлюли, мои люди не сумеют придумать ракету “Атлас”. Это точно. Они даже ноги моют не каждый год и предпочитают чесночную колбасу бутербродам с икрой, но что касается работы, то не тебе о том судить, а тем паче давать им уроки поведения.
— Не заносись, я не хотела тебя обидеть, — старается сгладить неловкость Неф Тустеп. — За версту видно, что Шерлок Холмс дебил по сравнению с быком, который сейчас любезничает с консьержкой.
И мы с облегчением смеемся.
— В общем, — заключает она, — возвращаемся несолоно хлебавши!
— Не дергайся — любое дело в конечном итоге приносит пользу, — философствую я. — Никакого результата — тоже результат!
Она смотрит на меня с любопытством.
— И что это означает на легавом языке?
— Я пришлю тебе перевод в стихах по почте в ближайшие же дни, приятель!
На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору.
* * *
Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.
— Что, уже? — вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.
— Да, патрон.
— Что-нибудь раскопал?
— Вот.
Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: “Раминагробис”, улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.
— Это тот, кто снимал дом в Маньи?
— Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.
— Есть данные на Равиоли?
— Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего… Занимался всякого рода спекуляциями… Ведет себя тихо.
— Женат?
— Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба “Мемен”.
Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.
— Хорошая работа, Лавуан.
Он конфузится и краснеет от удовольствия.
— Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.
— Браво!
Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.
— Подруливай ко мне, сынок!
Его не надо долго просить — через минуту он у меня.
— Какие результаты с распространением нашего рекламного проспекта?
— Честно говоря, немного! Но, может, по поводу мужчины поступят новости из Германии.
— Выкладывай!
— Расплюснутые пальцы напомнили кое-кого нашим коллегам в Лилле. Подозревается один немец, торговец наркотиками. Был известен в Гамбурге несколько лет назад. Я послал в тамошнюю полицию телекс и жду ответа.
— Очень хорошо.
Я доволен работой своих людей и доволен собой. Протягиваю фотоаппарат Матиасу.
— Отнеси в лабораторию. На пленке всего два снимка, да и то наверняка плохого качества, поскольку снимали в помещении, без вспышки, без наводки — считай, навскидку. Словом, постарайтесь выжать максимум, ага?
— Ладно…
— Есть что-нибудь от Пино и Риголье?
— Нет пока… Но еще только без двадцати шесть, и Маньи тоже ведь не в двух шагах.
Матиас ретируется. Мое напряжение спадает, я успокаиваюсь, как кухарка, у которой все запущено в готовку. Варево булькает на плите, остается только подождать, когда оно дойдет до полной кондиции.
Сообщив о своем местонахождении дежурному, я спускаюсь в кафе напротив проглотить порцию спагетти с соусом. В моей высокоинтеллектуальной тыкве полно всяких странных на первый взгляд мыслей, и каждая ищет свое место ближе к выходу. Но главная мысль, из которой родится решение, придет — я верю. В ожидании новостей обмениваюсь пустыми репликами с хозяином кафе. Поскольку у меня хорошее настроение, я дважды предлагаю ему выпить со мной. Это поправляет макароннику настроение, он предлагает от себя еще по одной, но в это время дверь открывается и в зал входит Пинуччио. Доходяга загадочно улыбается, я бы даже сказал таинственно, а усы уставшей крысы провисли до подбородка. Я встаю ему навстречу и тащу за свой столик.
— Что это ты такой радостный?
— Есть от чего!
— Давай рассказывай, я внимательно слушаю…
Его нервная улыбка пропадает, а из оловянных глаз сыплются радужные искры.
— Что сказать? Я страшно рад, что из моего дома убрали… этих… мертвецов. Сразу почувствовал себя уютнее.
— Ты разговаривал с соседями?
— Да, со многими.
— Ну и?..
— Ну и ничего! Похоже, жильцы, обосновавшиеся после смерти мамаши Планкебле, таскали туда массу народа. Но ничего конкретного местные не видели. По воскресеньям приезжали какие-то люди, только из дома не выходили.
— То есть ты хочешь сказать, что приехал с пустыми руками, так? — задаю я прямой вопрос в лоб.
— С руками, но не с карманами! — многозначительно шутит Пино и начинает инвентаризацию потаенных недр своей одежды.
Наступает та самая пауза, которая в кинострашилках называется “саспенс” — подвешенное состояние. В карманах Пино, похоже, можно найти даже автомобильную подвеску. Поочередно он вынимает связку ключей, надорванный пакет табака, полупустую пачку жвачки, моток шнурков, коробочку с рыболовными крючками всех номеров и, наконец, смятый кусок пергаментной бумаги, который начинает осторожно разворачивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я поднимаю глаза на окна третьего этажа. Вижу, шторы спущены. Старый хрыч занервничал. Почему? “Вот в чем вопрос”, — сказал бы Шекспир, который очень любил себя цитировать.
И тут я чувствую, как просыпается мой внутренний голос, вы его знаете, — крохотный квартиросъемщик моего подсознания, тот, что нашептывает мне гениальные идеи, играя на волшебной дудочке. Так вот он мне говорит: когда сыр созрел, самое лучшее — положить его на бутерброд. Тем более балбес Берю не нашел ничего лучшего, как протрепаться своей ротной крестной.
Принимаю решение использовать вновь создавшуюся ситуацию, чтобы повернуть ее в свою пользу.
— Ты сейчас навостришь лыжи к консьержке, Толстяк.
— Лыжи смазаны, шеф! — докладывает Берю, чтобы тонкой остротой разрядить напряженную атмосферу.
Я уточняю задачу:
— Если она разогрелась, можешь ее отутюжить. Поскольку тебе все равно не удержать язык за зубами, то хотя бы используй свою болтливость и вытяни из нее максимум информации о жизни этого Аквамарина и его падчерицы. Составишь мне полный отчет. Если Аква выйдет из дома, двинешь за ним, понял?
— Все ясно!
Он вылезает из машины, а я везу Айлюли в редакцию ее брехаловки.
— Забавные у тебя подчиненные, — замечает акула пера. — Он специально прикидывается дураком или от рождения такой?
Как вы знаете, я сам первый готов валтузить своих ребят, снимать стружку и прочее, но ненавижу, когда кто-то посторонний отзывается о них таким образом.
— Послушай, Айлюли, мои люди не сумеют придумать ракету “Атлас”. Это точно. Они даже ноги моют не каждый год и предпочитают чесночную колбасу бутербродам с икрой, но что касается работы, то не тебе о том судить, а тем паче давать им уроки поведения.
— Не заносись, я не хотела тебя обидеть, — старается сгладить неловкость Неф Тустеп. — За версту видно, что Шерлок Холмс дебил по сравнению с быком, который сейчас любезничает с консьержкой.
И мы с облегчением смеемся.
— В общем, — заключает она, — возвращаемся несолоно хлебавши!
— Не дергайся — любое дело в конечном итоге приносит пользу, — философствую я. — Никакого результата — тоже результат!
Она смотрит на меня с любопытством.
— И что это означает на легавом языке?
— Я пришлю тебе перевод в стихах по почте в ближайшие же дни, приятель!
На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору.
* * *
Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.
— Что, уже? — вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.
— Да, патрон.
— Что-нибудь раскопал?
— Вот.
Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: “Раминагробис”, улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.
— Это тот, кто снимал дом в Маньи?
— Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.
— Есть данные на Равиоли?
— Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего… Занимался всякого рода спекуляциями… Ведет себя тихо.
— Женат?
— Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба “Мемен”.
Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.
— Хорошая работа, Лавуан.
Он конфузится и краснеет от удовольствия.
— Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.
— Браво!
Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.
— Подруливай ко мне, сынок!
Его не надо долго просить — через минуту он у меня.
— Какие результаты с распространением нашего рекламного проспекта?
— Честно говоря, немного! Но, может, по поводу мужчины поступят новости из Германии.
— Выкладывай!
— Расплюснутые пальцы напомнили кое-кого нашим коллегам в Лилле. Подозревается один немец, торговец наркотиками. Был известен в Гамбурге несколько лет назад. Я послал в тамошнюю полицию телекс и жду ответа.
— Очень хорошо.
Я доволен работой своих людей и доволен собой. Протягиваю фотоаппарат Матиасу.
— Отнеси в лабораторию. На пленке всего два снимка, да и то наверняка плохого качества, поскольку снимали в помещении, без вспышки, без наводки — считай, навскидку. Словом, постарайтесь выжать максимум, ага?
— Ладно…
— Есть что-нибудь от Пино и Риголье?
— Нет пока… Но еще только без двадцати шесть, и Маньи тоже ведь не в двух шагах.
Матиас ретируется. Мое напряжение спадает, я успокаиваюсь, как кухарка, у которой все запущено в готовку. Варево булькает на плите, остается только подождать, когда оно дойдет до полной кондиции.
Сообщив о своем местонахождении дежурному, я спускаюсь в кафе напротив проглотить порцию спагетти с соусом. В моей высокоинтеллектуальной тыкве полно всяких странных на первый взгляд мыслей, и каждая ищет свое место ближе к выходу. Но главная мысль, из которой родится решение, придет — я верю. В ожидании новостей обмениваюсь пустыми репликами с хозяином кафе. Поскольку у меня хорошее настроение, я дважды предлагаю ему выпить со мной. Это поправляет макароннику настроение, он предлагает от себя еще по одной, но в это время дверь открывается и в зал входит Пинуччио. Доходяга загадочно улыбается, я бы даже сказал таинственно, а усы уставшей крысы провисли до подбородка. Я встаю ему навстречу и тащу за свой столик.
— Что это ты такой радостный?
— Есть от чего!
— Давай рассказывай, я внимательно слушаю…
Его нервная улыбка пропадает, а из оловянных глаз сыплются радужные искры.
— Что сказать? Я страшно рад, что из моего дома убрали… этих… мертвецов. Сразу почувствовал себя уютнее.
— Ты разговаривал с соседями?
— Да, со многими.
— Ну и?..
— Ну и ничего! Похоже, жильцы, обосновавшиеся после смерти мамаши Планкебле, таскали туда массу народа. Но ничего конкретного местные не видели. По воскресеньям приезжали какие-то люди, только из дома не выходили.
— То есть ты хочешь сказать, что приехал с пустыми руками, так? — задаю я прямой вопрос в лоб.
— С руками, но не с карманами! — многозначительно шутит Пино и начинает инвентаризацию потаенных недр своей одежды.
Наступает та самая пауза, которая в кинострашилках называется “саспенс” — подвешенное состояние. В карманах Пино, похоже, можно найти даже автомобильную подвеску. Поочередно он вынимает связку ключей, надорванный пакет табака, полупустую пачку жвачки, моток шнурков, коробочку с рыболовными крючками всех номеров и, наконец, смятый кусок пергаментной бумаги, который начинает осторожно разворачивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35