Мало того, что она приготовит и постирает, она еще, если что, с передачей очередь отстоит!
– Но, как известно, великое всегда соседствует со смешным. Помню, двадцать шестого октября, в тронном зале, гляжу – сидят в уголку две изнасилованные барышни-ударницы из женского батальона и горько-прегорько плачут. Так зачиналась любовь в новую историческую эпоху, когда заявил о себе победивший пролетариат.
В свою очередь, Алеша Корович нервно молчал, не спускал глаз с внучки большевика и вслушивался в свой пронизывающий мотив, словно в нем содержалась разгадка какой-то тайны.
И надо же было такому случиться, чтобы на другой день Алексей Корович угодил в камеру предварительного заключения за то, что он сделал постовому милиционеру заслуженный реприманд; как нарочно, накануне вышел указ «Об усилении борьбы с хищениями на железнодорожном транспорте», и против Алексея было возбуждено уголовное дело в связи с исчезновением на станции Москва—3 цистерны цельного молока, а на самом деле за то, что он сделал постовому милиционеру заслуженный реприманд.
Как только его выпустили под расписку о невыезде, он так крепко запил, что на четвертые сутки уже не мог вспомнить своего отчества, тем не менее роман с внучкой большевика как-то сам собой развивался в желательном направлении и, долго ли, коротко ли, завершился законным браком. Молодой супруг еще по инерции попил с месяц и окончательно протрезвел.
Едва он вернулся к нормальному образу жизни, как в один прекрасный день в гости к молодым приезжает из Чистополя его собственная жена... Алексей Корович сходил проведать, кто же тогда на кухне посуду моет, – оказалось, подруга Вера, немного похожая на Любовь.
Впрочем, Алеша Корович скоро смирился с этим недоразумением, и правильно поступил: они прожили с Верой долгую, счастливую жизнь, нарожали сыновей, собрали большую библиотеку, построили дачу в Малаховке и умерли в один год.
21
В мастерскую к скульптору Семену Фиалко два раза в неделю приходил убираться один деклассированный человек по прозвищу Бармалей. Постоянно жил он, кажется, на Киевском вокзале, питался бог знает чем и поэтому заработком у скульптора дорожил, – был аккуратен, исполнителен и являлся точно в назначенные часы. Когда Семен Фиалко просыпался ближе к вечеру и начинал похмеляться смесью пива с лимонным соком, глаз его всегда умиляла безупречная чистота, он даже трезвел не столько от своего пойла, сколько от ощущения чистоты, но, правда, ему часто мерещилось, будто бы на полках недостает кое-чего из его бессчетных миниатюр. И действительно, падок был Бармалей на мелкую пластику и небезгрешен по части преступного барыша.
Положим, является в мастерскую человек в кожаном пальто по щиколотки, наживший состояние на спекуляциях керосином, поначалу пугается богатырского храпа, который производит пьяный Семен Фиалко, спящий на антресолях, а потом уважительно говорит:
– Вы и есть знаменитый скульптор? Бармалей отвечает:
– Я!
– Рад знакомству!
– Про себя я бы этого не сказал.
Человек в кожаном пальто пропускает колкость мимо ушей и продолжает в том же приветном духе:
– Я бы хотел приобрести одну из ваших прелестных миниатюр.
– Не думаю, что вам это по карману. А впрочем, можете посмотреть. Вот, например, работа, изображающая великого Гоголя за письмом. Это Гоголь стоит, перед ним конторка, на ней свеча...
– По-моему, это больше похоже на пишущую машинку довоенного образца.
– У меня, разумеется, нет времени проводить с вами просветительскую работу. Впрочем, могу сказать: художническое видение предмета зачастую подразумевает эклектический метод отображения, который может соединить в себе авангард, экспрессию и критический реализм. Вот только господам, отравленным буржуазной культурой, этого не понять.
– У буржуазной культуры тоже есть свои достижения...
– Ну разве что хиромантия и канкан.
– Позвольте: а Бэкон? а Мильхаузен? а Дали?!
– Это все так... рождественские открытки для простаков. Настоящая культура рождается на пустой желудок, от страдания, недаром Россия находится в авангарде мирового изобразительного искусства. Я бы даже так сказал: последняя в Европе по-настоящему культурная нация – это мы.
– Довольно странно такое слышать в стране, где совсем недавно спички не зажигались и трудно было купить порядочные штаны.
– А причем здесь штаны?! Впрочем, очень даже причем: в том-то и разница между нами как представителями антагонистических классов, что наши все больше про экспрессию, вы, главным образом, про штаны! Нет уж, лучше мы с голым задом будем ходить, но одновременно с глубоким сознанием того, что последняя в Европе по-настоящему культурная нация – это мы.
– По-моему, все-таки лучше ходить с прикрытым задом и одновременно с культурной гипотезой в голове.
– Тогда это уже будет не Россия, а черт-те что!
– Однако согласитесь, что это странно: Шагал по причине ночных арестов, Тышлер от недоедания, Зверев вследствие перепоя... это даже как-то не по-людски.
– Ничего не поделаешь: такой уж своеобразный нам предначертан путь.
– Ну, не знаю: вон, например, в Бельгии – все одетые ходят, но изобразительное искусство, однако, на высоте...
– Ну и катись в свою Бельгию, чего ты ко мне пристал! Человек в кожаном пальто пожмет плечами, развернется в недоумении и уйдет. На антресолях заворочается скульптор Фиалко и минуту спустя спросит осипшим голосом:
– Ты с кем это сейчас разговаривал, Бармалей?
– Ошиблись дверью, – ответит тот и так страшно сверкнет глазами, налившимися кровью, что лучше этого феномена не видать.
Но чаще всего Бармалей в прения с покупателями не вступает и продает мелкую пластику по таким смехотворным ценам, что те впадают в приятный шок.
22
К Елене Сергеевне Потрошковой, работнице багажной службы аэропорта Шереметьево-2, подбегает вспотевший француз и с симпатичным акцентом ей говорит:
– Представьте, моих чемоданов нет! Я, видите ли, прилетел рейсом Париж—Москва, а чемоданов, представьте, нет!
Елена Сергеевна дала французу такой совет:
– А вы поищите на том конвейере, где выдают багаж прилетевшим из Улан-Батора, – там они, вероятно, и ездят туда-сюда.
Француз подозрительно на нее посмотрел, но все же решил воспользоваться этой верояцией и исчез. Через пять минут он объявился, волоча свои чемоданы, которые были настолько изящны, что мало отвечали существительному «багаж».
– Позвольте задать вам вопрос, – сказал он, – как вы угадали, что именно в секторе Улан-Батор—Москва мои чемоданы ездят туда-сюда?
– Видите ли, я здесь просто давно живу.
– Не понял, но все равно спасибо!
– А теперь позвольте мне вам задать вопрос: зачем вы сюда приехали?
Француз помялся-помялся и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Но, как известно, великое всегда соседствует со смешным. Помню, двадцать шестого октября, в тронном зале, гляжу – сидят в уголку две изнасилованные барышни-ударницы из женского батальона и горько-прегорько плачут. Так зачиналась любовь в новую историческую эпоху, когда заявил о себе победивший пролетариат.
В свою очередь, Алеша Корович нервно молчал, не спускал глаз с внучки большевика и вслушивался в свой пронизывающий мотив, словно в нем содержалась разгадка какой-то тайны.
И надо же было такому случиться, чтобы на другой день Алексей Корович угодил в камеру предварительного заключения за то, что он сделал постовому милиционеру заслуженный реприманд; как нарочно, накануне вышел указ «Об усилении борьбы с хищениями на железнодорожном транспорте», и против Алексея было возбуждено уголовное дело в связи с исчезновением на станции Москва—3 цистерны цельного молока, а на самом деле за то, что он сделал постовому милиционеру заслуженный реприманд.
Как только его выпустили под расписку о невыезде, он так крепко запил, что на четвертые сутки уже не мог вспомнить своего отчества, тем не менее роман с внучкой большевика как-то сам собой развивался в желательном направлении и, долго ли, коротко ли, завершился законным браком. Молодой супруг еще по инерции попил с месяц и окончательно протрезвел.
Едва он вернулся к нормальному образу жизни, как в один прекрасный день в гости к молодым приезжает из Чистополя его собственная жена... Алексей Корович сходил проведать, кто же тогда на кухне посуду моет, – оказалось, подруга Вера, немного похожая на Любовь.
Впрочем, Алеша Корович скоро смирился с этим недоразумением, и правильно поступил: они прожили с Верой долгую, счастливую жизнь, нарожали сыновей, собрали большую библиотеку, построили дачу в Малаховке и умерли в один год.
21
В мастерскую к скульптору Семену Фиалко два раза в неделю приходил убираться один деклассированный человек по прозвищу Бармалей. Постоянно жил он, кажется, на Киевском вокзале, питался бог знает чем и поэтому заработком у скульптора дорожил, – был аккуратен, исполнителен и являлся точно в назначенные часы. Когда Семен Фиалко просыпался ближе к вечеру и начинал похмеляться смесью пива с лимонным соком, глаз его всегда умиляла безупречная чистота, он даже трезвел не столько от своего пойла, сколько от ощущения чистоты, но, правда, ему часто мерещилось, будто бы на полках недостает кое-чего из его бессчетных миниатюр. И действительно, падок был Бармалей на мелкую пластику и небезгрешен по части преступного барыша.
Положим, является в мастерскую человек в кожаном пальто по щиколотки, наживший состояние на спекуляциях керосином, поначалу пугается богатырского храпа, который производит пьяный Семен Фиалко, спящий на антресолях, а потом уважительно говорит:
– Вы и есть знаменитый скульптор? Бармалей отвечает:
– Я!
– Рад знакомству!
– Про себя я бы этого не сказал.
Человек в кожаном пальто пропускает колкость мимо ушей и продолжает в том же приветном духе:
– Я бы хотел приобрести одну из ваших прелестных миниатюр.
– Не думаю, что вам это по карману. А впрочем, можете посмотреть. Вот, например, работа, изображающая великого Гоголя за письмом. Это Гоголь стоит, перед ним конторка, на ней свеча...
– По-моему, это больше похоже на пишущую машинку довоенного образца.
– У меня, разумеется, нет времени проводить с вами просветительскую работу. Впрочем, могу сказать: художническое видение предмета зачастую подразумевает эклектический метод отображения, который может соединить в себе авангард, экспрессию и критический реализм. Вот только господам, отравленным буржуазной культурой, этого не понять.
– У буржуазной культуры тоже есть свои достижения...
– Ну разве что хиромантия и канкан.
– Позвольте: а Бэкон? а Мильхаузен? а Дали?!
– Это все так... рождественские открытки для простаков. Настоящая культура рождается на пустой желудок, от страдания, недаром Россия находится в авангарде мирового изобразительного искусства. Я бы даже так сказал: последняя в Европе по-настоящему культурная нация – это мы.
– Довольно странно такое слышать в стране, где совсем недавно спички не зажигались и трудно было купить порядочные штаны.
– А причем здесь штаны?! Впрочем, очень даже причем: в том-то и разница между нами как представителями антагонистических классов, что наши все больше про экспрессию, вы, главным образом, про штаны! Нет уж, лучше мы с голым задом будем ходить, но одновременно с глубоким сознанием того, что последняя в Европе по-настоящему культурная нация – это мы.
– По-моему, все-таки лучше ходить с прикрытым задом и одновременно с культурной гипотезой в голове.
– Тогда это уже будет не Россия, а черт-те что!
– Однако согласитесь, что это странно: Шагал по причине ночных арестов, Тышлер от недоедания, Зверев вследствие перепоя... это даже как-то не по-людски.
– Ничего не поделаешь: такой уж своеобразный нам предначертан путь.
– Ну, не знаю: вон, например, в Бельгии – все одетые ходят, но изобразительное искусство, однако, на высоте...
– Ну и катись в свою Бельгию, чего ты ко мне пристал! Человек в кожаном пальто пожмет плечами, развернется в недоумении и уйдет. На антресолях заворочается скульптор Фиалко и минуту спустя спросит осипшим голосом:
– Ты с кем это сейчас разговаривал, Бармалей?
– Ошиблись дверью, – ответит тот и так страшно сверкнет глазами, налившимися кровью, что лучше этого феномена не видать.
Но чаще всего Бармалей в прения с покупателями не вступает и продает мелкую пластику по таким смехотворным ценам, что те впадают в приятный шок.
22
К Елене Сергеевне Потрошковой, работнице багажной службы аэропорта Шереметьево-2, подбегает вспотевший француз и с симпатичным акцентом ей говорит:
– Представьте, моих чемоданов нет! Я, видите ли, прилетел рейсом Париж—Москва, а чемоданов, представьте, нет!
Елена Сергеевна дала французу такой совет:
– А вы поищите на том конвейере, где выдают багаж прилетевшим из Улан-Батора, – там они, вероятно, и ездят туда-сюда.
Француз подозрительно на нее посмотрел, но все же решил воспользоваться этой верояцией и исчез. Через пять минут он объявился, волоча свои чемоданы, которые были настолько изящны, что мало отвечали существительному «багаж».
– Позвольте задать вам вопрос, – сказал он, – как вы угадали, что именно в секторе Улан-Батор—Москва мои чемоданы ездят туда-сюда?
– Видите ли, я здесь просто давно живу.
– Не понял, но все равно спасибо!
– А теперь позвольте мне вам задать вопрос: зачем вы сюда приехали?
Француз помялся-помялся и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80