Здесь в конце концов мы встретились с колонной грузовиков. Нас везли две ночи и день до громадных складов. Здесь мы узнали, что гранатометы, которыми мы вооружены, уже устарели. Нас снабдили их новой, самой последней версией, однако всему эскадрону теперь требуется переобучение.
Поэтому мы пошли маршем в другой лагерь. Там нас переобучили. И там, наконец-то, нас снабдили последним образцом оружия и амуниции к нему, и теперь полностью готовые мы снова маршем пошли обратно на войну.
Мы так никогда и не дошли до нашей новой позиции, где намечалось непосредственное противостояние с врагом. Вместо того, чтобы сменить другую часть, нас отклонили в сторону, и пять суток мы шли по самой труднопроходимой местности, которую я видел, изрытый, замерзший ландшафт поблескивающего кремня и гальки, лишенный растительности, цвета и даже формы.
Прямо сразу до меня не совсем дошло, но уже в эти первые несколько дней и недель бесцельной активности установился некий определенный рисунок. Бесполезные и постоянные перемещения и стали моим опытом войны.
Я никогда не терял счета дней и лет. Трехтысячелетняя годовщина неясно нависала впереди наподобие неопределенной угрозы. Мы регулярно маршировали из одного места в другое, мы едва высыпались, мы снова маршировали или нас везли на грузовиках, нас распределяли по деревянным хижинам, стоявшим впритык, населенными крысами и протекавшими под непрестанными дождями. Нас регулярно отзывали и переобучали. Неизменно следовал выпуск нового или модернизированного оружия, делая необходимым новое переобучение. Мы все время находились в переходном состоянии, то устраивая лагерь, то оборудуя новую позицию, направляясь на юг, на север, на восток, всюду, где требовалось подкрепление — нас сажали на поезда, высаживали с поездов, нас перебрасывали самолетами туда-сюда, часто без еды или воды, иногда без предупреждения, всегда без объяснений. Однажды, когда мы прятались в траншеях близких к линии снегов, с десяток боевых самолетов с воем пронеслись над головой и мы встали и приветствовали их, в другой раз пролетел другой самолет, от которого было приказано спрятаться. Никто нас не атаковал, ни тогда, ни вообще, но мы всегда были настороже. В некоторых более северных районах континента, куда нас пересылали время от времени, в зависимости от сезона я попеременно поджаривался на солнце, тонул по пояс в грязи, был искусан тысячами летучих насекомых, был чуть не сметен лавиной тающего снега — я страдал от нарывов, солнечных ожогов, ушибов, скуки, натертых ног, изнеможения, запоров, обморожений и нескончаемого унижения. Иногда нам приказывали занять оборону с заряженными и готовыми к бою гранатометами, в ожидании сражения.
Но военные действия никогда не наступали.
Такой была война, о которой всегда говорили, что она не закончится никогда.
***
Я потерял всякое ощущение текущего времени, прошлого и будущего. Я знал лишь ежедневные крестики в календаре, да чувство неотвратимо наступающего четвертого тысячелетия войны. И пока я маршировал, копал, ждал, тренировался, замерзал — я мечтал только о свободе, о том, чтобы все это осталось позади, о возвращении на острова.
В какой-то забытый момент в период одного из походных маршей, в каком-то из лагерей переобучения, в одной из наших попыток вырыть траншею в вечной мерзлоте, я потерял свою записную книжку, где были все записанные мной названия островов. Когда я впервые обнаружил пропажу, она показалась мне невероятной катастрофой, хуже всего прочего, что навлекла на меня армия. Но потом я понял, что в моей памяти все имена островов прекрасно сохранились. Сосредоточившись, я понял, что наизусть могу прочитать всю литанию островов, и разместить их воображаемые очертания на мысленной карте.
Поначалу обездоленный, я пришел к пониманию, что потеря вначале карты, а потом и записной книжки, освободила меня. Мое настоящее было бессмысленным, а мое прошлое — забытым. Только острова представляли будущее. Они существовали в моих мыслях, бесконечно изменяясь, словно я жил на них, приводя их в соответствие своим ожиданиям.
И пока копился изнурительный опыт войны, я начал все более зависеть от навязчивых мысленных образов тропического архипелага.
Однако, я не мог игнорировать армию, и мне все еще приходилось терпеть ее бесконечные требования. В ледяных горах далее к югу вражеские части врылись в неприступные оборонительные позиции, в линии, про которые они знали, что смогут удерживать их столетиями. Они были так основательно изрыты траншеями, что наши солдаты придерживались общего мнения, что врага оттуда не вытеснить никогда. Считалось, что сотням тысяч наших солдат, вероятно, миллионам, придется умереть в наступлении на эти позиции. И быстро стало ясно, что мой эскадрон не только будет на острие первого приступа, но и после первой атаки мы будем продолжать находиться в сердце сражения.
Такими были предвестники празднования кануна четвертого тысячелетия.
Много других наших дивизий уже были на месте, готовясь к атаке. В скором времени мы должны были двинуться им на подмогу.
Спустя две ночи, нас действительно еще раз посадили в грузовики и перебросили на юг, в сторону промерзлого южного высокогорья. Мы заняли позиции, врываясь как можно глубже в вечную мерзлоту, маскируясь и нацеливая свои гранатометы. И теперь, не заботясь больше о том, что может случиться со мной, страдая от физического окружения, ощущая неприкаянность от несобранности мыслей, я со смесью страха и скуки вместе со всеми ждал своей судьбы. Замерзая, я мечтал о теплых островах.
В ясные дни мы улавливали вид вершин обледенелых гор на горизонте, но не видели ни следа вражеской активности.
Через двадцать дней после того, как мы заняли позиции в замерзшей тундре, нам в очередной раз приказали отступить. До миллениума оставалось меньше десяти дней.
Мы двинулись прочь, спеша на подкрепление каким-то большим сражениям, которые, как нам говорили, происходят на побережье. Сообщения о количестве убитых и раненых были ужасающими, но ко времени нашего прибытия все уже затихло. Мы заняли оборонительные позиции вдоль береговых утесов. Все было слишком знакомо — бессмысленная смена позиций, непрестанное маневрирование. Я повернулся к морю спиной, не желая смотреть на север, где лежали недостижимые острова.
Лишь восемь дней оставалось до страшной годовщины начала войны, уже целый год нам доставляли запасы дополнительного оружия, амуниции и невиданных мною ранее гранат. Напряжение в наших рядах стало невыносимым. Я был убежден, что на сей раз наши генералы не блефуют, что настоящие сражения начнутся днями, а может быть и часами.
Я ощущал близость моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Поэтому мы пошли маршем в другой лагерь. Там нас переобучили. И там, наконец-то, нас снабдили последним образцом оружия и амуниции к нему, и теперь полностью готовые мы снова маршем пошли обратно на войну.
Мы так никогда и не дошли до нашей новой позиции, где намечалось непосредственное противостояние с врагом. Вместо того, чтобы сменить другую часть, нас отклонили в сторону, и пять суток мы шли по самой труднопроходимой местности, которую я видел, изрытый, замерзший ландшафт поблескивающего кремня и гальки, лишенный растительности, цвета и даже формы.
Прямо сразу до меня не совсем дошло, но уже в эти первые несколько дней и недель бесцельной активности установился некий определенный рисунок. Бесполезные и постоянные перемещения и стали моим опытом войны.
Я никогда не терял счета дней и лет. Трехтысячелетняя годовщина неясно нависала впереди наподобие неопределенной угрозы. Мы регулярно маршировали из одного места в другое, мы едва высыпались, мы снова маршировали или нас везли на грузовиках, нас распределяли по деревянным хижинам, стоявшим впритык, населенными крысами и протекавшими под непрестанными дождями. Нас регулярно отзывали и переобучали. Неизменно следовал выпуск нового или модернизированного оружия, делая необходимым новое переобучение. Мы все время находились в переходном состоянии, то устраивая лагерь, то оборудуя новую позицию, направляясь на юг, на север, на восток, всюду, где требовалось подкрепление — нас сажали на поезда, высаживали с поездов, нас перебрасывали самолетами туда-сюда, часто без еды или воды, иногда без предупреждения, всегда без объяснений. Однажды, когда мы прятались в траншеях близких к линии снегов, с десяток боевых самолетов с воем пронеслись над головой и мы встали и приветствовали их, в другой раз пролетел другой самолет, от которого было приказано спрятаться. Никто нас не атаковал, ни тогда, ни вообще, но мы всегда были настороже. В некоторых более северных районах континента, куда нас пересылали время от времени, в зависимости от сезона я попеременно поджаривался на солнце, тонул по пояс в грязи, был искусан тысячами летучих насекомых, был чуть не сметен лавиной тающего снега — я страдал от нарывов, солнечных ожогов, ушибов, скуки, натертых ног, изнеможения, запоров, обморожений и нескончаемого унижения. Иногда нам приказывали занять оборону с заряженными и готовыми к бою гранатометами, в ожидании сражения.
Но военные действия никогда не наступали.
Такой была война, о которой всегда говорили, что она не закончится никогда.
***
Я потерял всякое ощущение текущего времени, прошлого и будущего. Я знал лишь ежедневные крестики в календаре, да чувство неотвратимо наступающего четвертого тысячелетия войны. И пока я маршировал, копал, ждал, тренировался, замерзал — я мечтал только о свободе, о том, чтобы все это осталось позади, о возвращении на острова.
В какой-то забытый момент в период одного из походных маршей, в каком-то из лагерей переобучения, в одной из наших попыток вырыть траншею в вечной мерзлоте, я потерял свою записную книжку, где были все записанные мной названия островов. Когда я впервые обнаружил пропажу, она показалась мне невероятной катастрофой, хуже всего прочего, что навлекла на меня армия. Но потом я понял, что в моей памяти все имена островов прекрасно сохранились. Сосредоточившись, я понял, что наизусть могу прочитать всю литанию островов, и разместить их воображаемые очертания на мысленной карте.
Поначалу обездоленный, я пришел к пониманию, что потеря вначале карты, а потом и записной книжки, освободила меня. Мое настоящее было бессмысленным, а мое прошлое — забытым. Только острова представляли будущее. Они существовали в моих мыслях, бесконечно изменяясь, словно я жил на них, приводя их в соответствие своим ожиданиям.
И пока копился изнурительный опыт войны, я начал все более зависеть от навязчивых мысленных образов тропического архипелага.
Однако, я не мог игнорировать армию, и мне все еще приходилось терпеть ее бесконечные требования. В ледяных горах далее к югу вражеские части врылись в неприступные оборонительные позиции, в линии, про которые они знали, что смогут удерживать их столетиями. Они были так основательно изрыты траншеями, что наши солдаты придерживались общего мнения, что врага оттуда не вытеснить никогда. Считалось, что сотням тысяч наших солдат, вероятно, миллионам, придется умереть в наступлении на эти позиции. И быстро стало ясно, что мой эскадрон не только будет на острие первого приступа, но и после первой атаки мы будем продолжать находиться в сердце сражения.
Такими были предвестники празднования кануна четвертого тысячелетия.
Много других наших дивизий уже были на месте, готовясь к атаке. В скором времени мы должны были двинуться им на подмогу.
Спустя две ночи, нас действительно еще раз посадили в грузовики и перебросили на юг, в сторону промерзлого южного высокогорья. Мы заняли позиции, врываясь как можно глубже в вечную мерзлоту, маскируясь и нацеливая свои гранатометы. И теперь, не заботясь больше о том, что может случиться со мной, страдая от физического окружения, ощущая неприкаянность от несобранности мыслей, я со смесью страха и скуки вместе со всеми ждал своей судьбы. Замерзая, я мечтал о теплых островах.
В ясные дни мы улавливали вид вершин обледенелых гор на горизонте, но не видели ни следа вражеской активности.
Через двадцать дней после того, как мы заняли позиции в замерзшей тундре, нам в очередной раз приказали отступить. До миллениума оставалось меньше десяти дней.
Мы двинулись прочь, спеша на подкрепление каким-то большим сражениям, которые, как нам говорили, происходят на побережье. Сообщения о количестве убитых и раненых были ужасающими, но ко времени нашего прибытия все уже затихло. Мы заняли оборонительные позиции вдоль береговых утесов. Все было слишком знакомо — бессмысленная смена позиций, непрестанное маневрирование. Я повернулся к морю спиной, не желая смотреть на север, где лежали недостижимые острова.
Лишь восемь дней оставалось до страшной годовщины начала войны, уже целый год нам доставляли запасы дополнительного оружия, амуниции и невиданных мною ранее гранат. Напряжение в наших рядах стало невыносимым. Я был убежден, что на сей раз наши генералы не блефуют, что настоящие сражения начнутся днями, а может быть и часами.
Я ощущал близость моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14