Может быть, мысли растут вместе с человеком? Они — как внезапно начавшийся снегопад — все идут и идут, усердно, упрямо, глухой, плотной стеной, покрывая собой все на свете.
И этот снег, освещенный чем-то вроде луны, начинает светиться, и в этом свете ты увидишь что-то другое, настраивающее тебя на новые размышления. А снег все сыплет и сыплет.
Трамвай грохочет и волочит по мостовой, по заборам, по стенам домов свою громадную и причудливую тень. Мысли так же обманчивы, как снег: заманят, увлекут, собьют с пути. Бредешь с окоченевшими руками и ногами; хотя и холодно, но все же радостно тебе идти по снегу. Может быть, ты и не найдешь обратного пути, но ты не трусишь — все продолжаешь идти.
А снег хрустит и сверкает. Вдруг качнется затаившаяся ветка, уронив снежную шапку, и треск заставит тебя вздрогнуть: «Куда это я забрел и зачем?»
Трамвай остановился.
Как только открылись двери, холод, как пес, пробежал по вагону, словно разыскивая что-то под сиденьями. Весна еще только набиралась сил.
— Закрой дверь!
Лишь бы трамвай не останавливался, а все остальное к черту!
На коленях сгорбленного и седого кондуктора лежит сумка, он не спеша пересчитывает мелочь. Иногда он поднимает голову и глядит в одну точку. Он тоже бредет по своему снегу.
Когда трамвай остановился, кондуктор поднял голову и посмотрел на Левана.
«Хочет заговорить»,— подумал Леван и улыбнулся.
Кондуктор, не изменившись в лице, некоторое время смотрел на него, потом опять взялся за мелочь.
Трамвай почему-то не трогался, и кондуктор дернул за шнурок. В переднем вагоне раздался звонок. Словно только этого и дожидаясь, трамвай двинулся и вскоре снова остановился у Дидубийского пантеона. В вагон поднялись двое. Один сел впереди, на место, предназначенное для детей и инвалидов, из кармана пальто у него выглядывала сложенная газета. Второй, несмотря на то, что вагон был пуст, почему-то уселся напротив Левана. Леван поглядел на него и отвернулся к окну. На тротуаре, прислонившись к дереву, стоял милиционер; женщина в блестящих резиновых сапогах, закутанная в белую шаль, что-то говорила ему. Милиционер будто и не слушал ее, смотрел в сторону трамвая. «Наверно, жена»,— подумал Леван.
— Чего мы ждем? — спросил человек с газетой.
— Сейчас поедем.— Кондуктор привстал.— Сейчас.— Затем он подошел к пассажиру с газетой.— Будь добр, дай мне на минуту газету.
Тот достал из кармана газету и подал ее кондуктору.
— Пожалуйста.
Кондуктор раскрыл газету и быстро пробежал ее глазами. Взглянув на четвертую страницу, он проговорил:
— А ведь верно, помер...— Он взглянул на Левана, будто тот знал покойника.— Точно, помер, бедняга,— повторил он. Сложив газету, возвратил ее хозяину.— Спасибо.
— Не стоит.
Трамвай тронулся.
По левую сторону за железной оградой виднелся силуэт церкви. Леван разглядел кипарисы, стоящие у ворот пантеона. Кипарисы остались позади, а луна долго следовала за трамваем. Затем луна скрылась за большим домом. В городе луна, должно быть, всегда испытывает затруднения, не зная, откуда ей взойти и откуда выглянуть.
— У вас не найдется спичек?
Леван очнулся.
— Спички? Да... есть...— Он опустил в карман руку и достал коробок.— Пожалуйста.
Человек, сидящий напротив, взял у него спички и улыбнулся.
— Вы не закурите?
В это время послышался раздраженный голос кондуктора:
— Курить строго воспрещается!
Мужчина снова улыбнулся и пожал плечами: мол, ничего не поделаешь.
Лицо мужчины показалось Левану знакомым. Он на секунду всмотрелся в него: нет, он его не знал. Может быть, раньше и встречал где-нибудь и просто запомнил. На голове у него была шляпа, натянутая на самые уши. Он был небрит, и щеки покрывала седоватая щетина. Его пальцы и усы были желтыми от табака.
«Видно, курит еще больше меня»,— подумал Леван.
И тотчас он услышал голос Элисо:
— Сейчас же брось сигарету!
— Дай докурить!
— Ты же знаешь, я не выношу табачного дыма.
— Знаю.
— Ну и что?
— Ничего.
— Может, ты назло мне куришь?
— Назло?
— Да, назло, назло, назло!
— Нет.
Потом они с Элисо шли по улице. Снег с тротуара был убран и горкой навален по краю. Подмерзший снег хрустел под ногами. Леван нагнулся, обеими руками захватил упругий, как каучук, снег и слепил снежок.
— Не кидай в меня, не то закричу! — Элисо отскочила в сторону.
— Ладно, не буду.
Он подержал снежок в руках, потом бросил его без всякой охоты, бросил — выкинул.
Элисо не выносила ни табачного дыма, ни снега, ни...
— В этом году много снега,— обратился Леван к спутнику в шляпе. И сам удивился: при чем здесь снег?
— Да,— охотно откликнулся тот, снимая шляпу. Видимо, счел знакомство состоявшимся.
Леван кивнул в ответ.
— Это еще что,— продолжал словоохотливый спутник,— снегу еще наметет, будь здоров!..
Трамвай снова остановился.
— Здесь же нет остановки? — обратился владелец газеты к кондуктору.— Или опять новую установили?
— Специально останавливают,— засмеялся пассажир в шляпе и подмигнул Левану.— Мало им остановок.
— Дорогу ремонтируют, потому и остановились,— не поднимая головы, отозвался кондуктор.
Значит, нам сходить?
— Нет, сейчас поедем.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
Раздался звонок, и трамвай тронулся. Позванивая, он проехал мимо рабочих, облокотившихся на лопаты.
— Правду сказал человек, что ты к нему придираешься.
Мужчина в шляпе улыбнулся Левану,
«И зачем я ввязался в разговор?» — с досадой подумал Леван.
Видно было, что пассажир настроен поболтать. Такой тип, если увидит, что у тебя есть уши и язык, ни за что не отвяжется.
Но мужчина в шляпе сидел спокойно и молчал. Иногда, когда их взгляды встречались, его лицо расплывалось в улыбке.
Леван снова вернулся к своим мыслям.
Элисо и Леван после свадьбы поехали в Москву. На вокзале собралась уйма провожающих. Все только что встали из-за свадебного стола. Цветы... бутылки шампанского... подарки. Леван держал в руке какой-то белый нелепый цветок и думал, что все смотрят на него. Ему было не по себе. А больше всего он стыдился седой проводницы вагона, у которой слезы блестели на глазах. Элисо не смотрела в сторону Левана, она стояла на ступеньках вагона и, слегка наклонившись, разговаривала с матерью. Она была в дорогой тяжелой шубе, щеки ее раскраснелись. Подвыпивший отец Элисо, обняв каких- то молодых людей, тоже подвыпивших, самозабвенно прикрыв глаза, пел.
«Вот я и женат»,— подумал Леван.
Потом ему вспомнилось, как ребята в институте рассуждали о женитьбе.
— Жена, братец, это совсем другое,— говорил один,— совсем другое!
— А что другое все-таки?
— Ну, совсем не то!
Что было это «другое», пожалуй, никто не знал, но все чувствовали, что «жена» не должна походить на их знакомых девушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14