— Зухра кинула на мужа победный взгляд.
— Кто же он, этот насильник? — забеспокоился Бако-джан. Халима, слушавшая разговор отца с мачехой, вдруг вскочила и испуганно посмотрела на Зухру.
Но та была невозмутима.
— Успокойся! — сказала она падчерице и, повернувшись к мужу, продолжала: — Если хотите узнать, кто этот безжалостный человек, то идите прямо на двор к назиру — он вам скажет.
— Назир? Какое отношение к этому имеет назир? — разволновался отец.— Если знаешь, скажи. При чем тут назир?
— Сказать вам? — спросила жена и продолжала уже по-узбекски, чтобы Халима не поняла: — Разве при девушке скажешь это? Назир-эфенди все знает, но мне не хотел сказать, только вам скажет... Дело обстоит хуже, чем вы думаете!
Кровь ударила в голову Бако-джана. Что может быть хуже? Эта женщина лжет или в самом деле произошло что-то ужасное?..
— Назир-эфенди,— спокойно говорила женщина,— даст вам и адрес доктора-женщины, вы пойдете за ней и приведете ее, пусть поможет избавиться от ребенка. Ведь если узнают, что Халима делает выкидыш, нам проходу не будет в квартале. Стыд и позор! А доктор, которую укажет назир-эфенди,— русская, уста ее закрыты, она никому не сможет рассказать.
— Ну и наградили! — воскликнул Бако-джан, не зная, что и сказать жене.— Что за дни нам посылает бог!
— Другого выхода нет! — решительно сказала жена.— Вставайте же и отправляйтесь. Действуйте. И не огорчайтесь так!
Как мог он не огорчаться?! Какому мусульманину приличны такие слова? Выбросить ребенка — это преступление, детоубийство. Случись это во времена эмира, всю семью закидали бы камнями... Нет, Бако-джан не может прямо смотреть людям в глаза, пока не узнает преступника. Он пойдет к назиру, тот скажет ему, кто это сделал, и Бако-джан отомстит.
Он вскочил на ноги и, не оглядываясь, выбежал из дому.
Низамиддин принял Бако-джана очень вежливо, с уважением, усадил его на мягкий кожаный диван.
— Добро пожаловать! — сказал он, садясь напротив него.— Надеюсь, вы здоровы?
— Благодарю вас,— ответил с трудом Бако-джан, едва подавляя в себе ярость.
— Однако,— сказал Низамиддин медленно,— я вижу, вы взволнованы, огорчены чем-то...
— Не спрашивайте, назир-эфенди, не спрашивайте! — отвечал Бако-джан.— Большое несчастье случилось, тяжелая гора свалилась на мою голову, раздавила меня... Я в отчаянии, положение мое безвыходное...
— Почему же? — сочувственно спросил Низамиддин.— Вы — храбрый, отважный мужчина, революционер, герой Красной Армии, вы не должны быть несчастны в нашу эпоху — и не будете никогда несчастным. Мы все, кто служит власти, ваши друзья и обязаны поддержать вас.
Не бойтесь ничего!
— Но ведь Халима,— сказал несколько успокоенный словами назира-эфенди Бако-джан,— дочь моя Халима...
— Знаю, уже осведомлен обо всем! — ответил Низамиддин, открыл коробку папирос, предложил гостю закурить, а когда тот, приложив руку к груди, отказался, закурил сам и замолк.
Бако-джан на какое-то мгновенье под воздействием похвал, расточаемых ему назиром, в самом деле почувствовал себя героем, смелым человеком, приободрился и подумал: не зря совершилась революция, не зря создана Бухарская народная республика! Революцию совершил народ, трудящиеся, терпенье людей лопнуло, другого выхода не было... во главе революции были достойные, честные люди... Потом такие люди, как Низамиддин, взяли в руки власть в Бухаре и правят ею. Хорошо, что Бако-джан живет в это время! Какой бы чиновник эмира раньше беседовал с ним вот так, сидя рядом? А вот нынче сам назир внутренних дел сидит и беседует с ним в собственном доме... Такой человек каждому сумеет оказать помощь...
— Я знаю,— продолжал Низамиддин, - вас и вашу невинную дочь обидели. Над вашей семьей надругались. Да, немало еще авантюристов в нашем городе. Они жаждут таких приключений. Мы это знаем. Есть у нас такие контрреволюционеры, которые готовы охаять таких, как вы, честных людей, красных революционеров. Случай с Халимой — для них находка. Будут смаковать это событие, чернить ваше имя. Вот, скажут, дочь такого-то забеременела, не выходя замуж, это дело революционеров, вот, мол, они какие, эти революционеры! Для них нет ни законного брака, ни свадьбы, просто сердце сердцу весть подаст, все теперь у них общее — и мужья и жены, и так далее и тому подобное... А если узнает об этом Файзулла Ходжаев, скажет: опозорили имя революционера...
— Несчастный я! — только и смог сказать Бако-джан.
— А вы не беспокойтесь! — сказал Низамиддин, положив ему на колено руку.— Не горюйте! Потому что я смогу пресечь все это.
— Как? Как можно скрыть такой позор, пресечь слухи?
— Сейчас, сейчас я вам все объясню,— сказал Низамиддин, встал с места, вышел в прихожую и, оглядев двор и убедившись, что никого нет поблизости, вернулся в комнату, сел рядом с Бако-джаном.— Во-первых, я вам сначала открою, кто виновник...
— Да, да! — живо отвечал Бако-джан, уже поверив Низамиддину.
Сто раз готов вас благодарить!
— Это Насим-джан, сын хаджи Малеха,— сказал Низамиддин.— Вы знаете его, он живет напротив женского клуба, на улице, где баня Кафтоляк.
— Довольно, довольно! — сказал Бако-джан.— Я знаю его: щеголь в очках.
— Да,— сказал Низамиддин.— Но он не один был. В этом деле ему помогала Фируза.
— Неужели?
— Да, да,— подтвердил Низамиддин.— По сведениям моих агентов, Фируза завлекла Халиму к себе, увидела, что это красивая, простодушная и послушная девушка, и решила ее использовать, чтобы угодить начальникам и добиться для себя высокой должности. Она познакомила Халиму с Насим-джаном. Тот сначала постарался подружиться, а потом привел к себе в дом. Жена Насим-джана Хамрохон, или, как ее еще называют, Оим Шо, от ревности стала безумствовать. Мне говорили об ее ревности, но я, к сожалению, не придал этому значения. Теперь, мне кажется, Оим Шо, обманутая или запуганная, примирилась и молчит. Насим-джан знакомит Халиму с председателем ЧК, или сам сначала, а потом председатель... Во всяком случае, они напугали бедную девочку, приказали ей никому не говорить об этом — не то, мол, арестуем твоего отца и мать, расстреляем их, а тебя отдадим на потеху солдатам... А чтобы задобрить ее, они подарили ей алмазное кольцо и еще что-то, я уж не знаю точно что.
— Проклятые! Насильники! — проговорил Бако-джан, скрежеща зубами, доведенный почти до безумия.
— Теперь дело надо кончать: я дам вам адрес женщины-доктора. Она — свой человек и будет молчать. Пойдите к ней, скажите, что я велел, чтобы она взяла инструменты и шла к вам домой, чтобы облегчить девушку. А затем, бог даст, Халима поправится.и найдет свое счастье. Но ни вы, никто не должен никому даже обмолвиться обо всем этом. Нельзя, чтобы враги узнали...
— Нет, что вы, эфенди! — вскричал в гневе Бако-джан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Кто же он, этот насильник? — забеспокоился Бако-джан. Халима, слушавшая разговор отца с мачехой, вдруг вскочила и испуганно посмотрела на Зухру.
Но та была невозмутима.
— Успокойся! — сказала она падчерице и, повернувшись к мужу, продолжала: — Если хотите узнать, кто этот безжалостный человек, то идите прямо на двор к назиру — он вам скажет.
— Назир? Какое отношение к этому имеет назир? — разволновался отец.— Если знаешь, скажи. При чем тут назир?
— Сказать вам? — спросила жена и продолжала уже по-узбекски, чтобы Халима не поняла: — Разве при девушке скажешь это? Назир-эфенди все знает, но мне не хотел сказать, только вам скажет... Дело обстоит хуже, чем вы думаете!
Кровь ударила в голову Бако-джана. Что может быть хуже? Эта женщина лжет или в самом деле произошло что-то ужасное?..
— Назир-эфенди,— спокойно говорила женщина,— даст вам и адрес доктора-женщины, вы пойдете за ней и приведете ее, пусть поможет избавиться от ребенка. Ведь если узнают, что Халима делает выкидыш, нам проходу не будет в квартале. Стыд и позор! А доктор, которую укажет назир-эфенди,— русская, уста ее закрыты, она никому не сможет рассказать.
— Ну и наградили! — воскликнул Бако-джан, не зная, что и сказать жене.— Что за дни нам посылает бог!
— Другого выхода нет! — решительно сказала жена.— Вставайте же и отправляйтесь. Действуйте. И не огорчайтесь так!
Как мог он не огорчаться?! Какому мусульманину приличны такие слова? Выбросить ребенка — это преступление, детоубийство. Случись это во времена эмира, всю семью закидали бы камнями... Нет, Бако-джан не может прямо смотреть людям в глаза, пока не узнает преступника. Он пойдет к назиру, тот скажет ему, кто это сделал, и Бако-джан отомстит.
Он вскочил на ноги и, не оглядываясь, выбежал из дому.
Низамиддин принял Бако-джана очень вежливо, с уважением, усадил его на мягкий кожаный диван.
— Добро пожаловать! — сказал он, садясь напротив него.— Надеюсь, вы здоровы?
— Благодарю вас,— ответил с трудом Бако-джан, едва подавляя в себе ярость.
— Однако,— сказал Низамиддин медленно,— я вижу, вы взволнованы, огорчены чем-то...
— Не спрашивайте, назир-эфенди, не спрашивайте! — отвечал Бако-джан.— Большое несчастье случилось, тяжелая гора свалилась на мою голову, раздавила меня... Я в отчаянии, положение мое безвыходное...
— Почему же? — сочувственно спросил Низамиддин.— Вы — храбрый, отважный мужчина, революционер, герой Красной Армии, вы не должны быть несчастны в нашу эпоху — и не будете никогда несчастным. Мы все, кто служит власти, ваши друзья и обязаны поддержать вас.
Не бойтесь ничего!
— Но ведь Халима,— сказал несколько успокоенный словами назира-эфенди Бако-джан,— дочь моя Халима...
— Знаю, уже осведомлен обо всем! — ответил Низамиддин, открыл коробку папирос, предложил гостю закурить, а когда тот, приложив руку к груди, отказался, закурил сам и замолк.
Бако-джан на какое-то мгновенье под воздействием похвал, расточаемых ему назиром, в самом деле почувствовал себя героем, смелым человеком, приободрился и подумал: не зря совершилась революция, не зря создана Бухарская народная республика! Революцию совершил народ, трудящиеся, терпенье людей лопнуло, другого выхода не было... во главе революции были достойные, честные люди... Потом такие люди, как Низамиддин, взяли в руки власть в Бухаре и правят ею. Хорошо, что Бако-джан живет в это время! Какой бы чиновник эмира раньше беседовал с ним вот так, сидя рядом? А вот нынче сам назир внутренних дел сидит и беседует с ним в собственном доме... Такой человек каждому сумеет оказать помощь...
— Я знаю,— продолжал Низамиддин, - вас и вашу невинную дочь обидели. Над вашей семьей надругались. Да, немало еще авантюристов в нашем городе. Они жаждут таких приключений. Мы это знаем. Есть у нас такие контрреволюционеры, которые готовы охаять таких, как вы, честных людей, красных революционеров. Случай с Халимой — для них находка. Будут смаковать это событие, чернить ваше имя. Вот, скажут, дочь такого-то забеременела, не выходя замуж, это дело революционеров, вот, мол, они какие, эти революционеры! Для них нет ни законного брака, ни свадьбы, просто сердце сердцу весть подаст, все теперь у них общее — и мужья и жены, и так далее и тому подобное... А если узнает об этом Файзулла Ходжаев, скажет: опозорили имя революционера...
— Несчастный я! — только и смог сказать Бако-джан.
— А вы не беспокойтесь! — сказал Низамиддин, положив ему на колено руку.— Не горюйте! Потому что я смогу пресечь все это.
— Как? Как можно скрыть такой позор, пресечь слухи?
— Сейчас, сейчас я вам все объясню,— сказал Низамиддин, встал с места, вышел в прихожую и, оглядев двор и убедившись, что никого нет поблизости, вернулся в комнату, сел рядом с Бако-джаном.— Во-первых, я вам сначала открою, кто виновник...
— Да, да! — живо отвечал Бако-джан, уже поверив Низамиддину.
Сто раз готов вас благодарить!
— Это Насим-джан, сын хаджи Малеха,— сказал Низамиддин.— Вы знаете его, он живет напротив женского клуба, на улице, где баня Кафтоляк.
— Довольно, довольно! — сказал Бако-джан.— Я знаю его: щеголь в очках.
— Да,— сказал Низамиддин.— Но он не один был. В этом деле ему помогала Фируза.
— Неужели?
— Да, да,— подтвердил Низамиддин.— По сведениям моих агентов, Фируза завлекла Халиму к себе, увидела, что это красивая, простодушная и послушная девушка, и решила ее использовать, чтобы угодить начальникам и добиться для себя высокой должности. Она познакомила Халиму с Насим-джаном. Тот сначала постарался подружиться, а потом привел к себе в дом. Жена Насим-джана Хамрохон, или, как ее еще называют, Оим Шо, от ревности стала безумствовать. Мне говорили об ее ревности, но я, к сожалению, не придал этому значения. Теперь, мне кажется, Оим Шо, обманутая или запуганная, примирилась и молчит. Насим-джан знакомит Халиму с председателем ЧК, или сам сначала, а потом председатель... Во всяком случае, они напугали бедную девочку, приказали ей никому не говорить об этом — не то, мол, арестуем твоего отца и мать, расстреляем их, а тебя отдадим на потеху солдатам... А чтобы задобрить ее, они подарили ей алмазное кольцо и еще что-то, я уж не знаю точно что.
— Проклятые! Насильники! — проговорил Бако-джан, скрежеща зубами, доведенный почти до безумия.
— Теперь дело надо кончать: я дам вам адрес женщины-доктора. Она — свой человек и будет молчать. Пойдите к ней, скажите, что я велел, чтобы она взяла инструменты и шла к вам домой, чтобы облегчить девушку. А затем, бог даст, Халима поправится.и найдет свое счастье. Но ни вы, никто не должен никому даже обмолвиться обо всем этом. Нельзя, чтобы враги узнали...
— Нет, что вы, эфенди! — вскричал в гневе Бако-джан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76