— Ну, а с меня, понятно, причитается...— говорит Франтишек.— Попробуй разметить так, чтобы и сирень сохранить, а если не получится, то хотя бы этот орех, он очень медленно растет...
— Что же мне, по-твоему, танцевать теперь вокруг него? Мне платят за работу, а не за доброе сердце.— Бульдозерист поворачивается к коллеге: — Дай-ка закурить...
Франтишек предлагает ему сигарету:
— Хорошо, тогда я сейчас принесу две бутылки вина, согласен?
— В такую погоду от этой кислятины одна изжога,— ворчит бульдозерист, выпуская табачный дым.
— Его еще отец мой покойный сажал.— Франтишек скользит глазами по ветвям.
— Ладно,— великодушно соглашается бульдозерист.— Сбегай за бутылкой коньяка, а я постараюсь его не трогать. Буду здесь копаться, как на садовом участке...
— Жди! — оживляется Франтишек.— Через полчаса вернусь!
— Возьми грузинский или что-нибудь вроде этого,— кричит ему вслед бульдозерист.
Франтишек добегает до ограды порта и вдоль нее быстро выходит на набережную. Ему нужна улица, по которой он когда-то ходил в школу, та самая улица, которую мать когда-то называла господской... Сейчас она уже не кажется такой...
В магазине самообслуживания он минут пятнадцать простоял в очереди, ожидая свободную корзинку. Довольно долго ходил вдоль ряда с алкогольными напитками, пока не привлек внимание продавщицы...
— Что-нибудь желаете? — спросила она.
— Грузинский коньяк есть?
— Нет, только армянский за сто тридцать крон.
— Давайте армянский...
Он быстро вернулся назад, к своему ореху. Те двое поджидали его.
— Грузинский не достал,— говорит Франтишек, передавая бутылку бульдозеристу.
— Ничего, сойдет и этот... Выпьешь с нами? — Зубами он вытаскивает пластмассовую пробку и протягивает бутылку Франтишеку: — Давай, ты первый...
Все трое пьют из горлышка по очереди, затем наполовину пустая бутылка исчезает в кармане у бульдозериста.— После допьем, когда закончим работу,— подмигивает он напарнику и успокаивает Франтишека: — А ты не волнуйся. Пригляжу я за твоим деревом...
— Хм, ты-то проследишь, а что потом, когда тебя здесь не будет? — выражает сомнение Франтишек.— Что сделают другие? — Ему трудно поверить, что одной бутылки коньяка достаточно, чтобы сохранить орех для будущих поколений.
— Тут везде,— показывает рукой вокруг бульдозерист,— размечаю только я. До весны здесь точно проторчу, и если уж обещаю тебе проследить, то будь спокоен! — И, недовольный тем, что в нем сомневаются, добавляет: — Я же тебе слово дал!
Без малого через год, на исходе сухой осени, Франтишек вспомнил про обещание того парня, бульдозериста. И когда он вновь увидел орех, немного поврежденный — а такими всегда бывают ореховые деревья под осень, особенно если растут на открытом месте, что облегчает доступ к ним широкой общественности,— то подумал о том, что к слову бульдозериста отнесся тогда как к никчемному бахвальству добродушного хвастуна, готового за дармовую бутылку коньяка наобещать чего угодно, и понял, что все это время напрасно его недооценивал. Ведь этот человек — он даже имени его не знает,— возможно, даже присматривал за его орешком, желая сдержать данное слово!
Еще весной, когда буйно пошли в рост травы, а по зеленым лужайкам зажелтели первые одуванчики, как-то примчался к Франтишеку на Лягушачьи Луга Богуш и, задыхаясь, сообщил новость.
— Я не был там с осени,— начал он издалека,— и вот сегодня прихожу и вдруг вижу что-то зеленое... Представляешь, друг, ваш орех живой!
— Неужели живой? Вы же сами мне рассказывали, что там ни кустика...
— Не знаю, как оно получилось. Представляешь, он выжил!..
— Случайно, наверно, повезло ему,— улыбнулся Франтишек.
— Какая случайность! Это сама судьба!
— Может, и в самом деле судьба,— подумал вслух Франтишек.
— Орешек... Хоть что-то осталось... Когда я его увидел, у меня даже закололо вот тут.— Старик положил руку на грудь.— Даже дыхание перехватило. Представляешь, растет там как ни в чем не бывало, а ведь тогда осенью я его не видел, ей-богу не видел!
И снова осень. Не такая, как в прошлом году, а тихая, прогретая солнцем. Повсюду запах фруктов. Листву деревьев только слегка опалила желтизна, и кажется, что в этом году она не опадет. Орех хотя немного и поврежден, но покачивает своей еще густой кроной, подрагивают
листочки под теплым южным ветром, шелестят под смех и крик детей.
Сегодня суббота, и микрорайон живет своей жизнью. Кажется, жизнь эта длится не несколько месяцев, а гораздо дольше. Пульс ее уже размерен. Те, кто недавно поселился здесь, ведут себя как старожилы, а подлинные старожилы чувствуют себя тут не совсем уверенно.
— Вы помните? Отец привез саженец от Антона, того самого, которому в порту раздробило ногу,— напомнил Франтишек Богушу.
— Так это его саженец,— удивился старик и, откинувшись на спинку скамейки, внимательно посмотрел на орех.
— Тогда было воскресенье, чудное бабье лето.— Франтишек потянул из клубка воспоминаний тоненькую ниточку, нежную, как паутинка.
— Везде было тихо, даже в порту,— сказал старик, прислушиваясь к шелесту листьев.
— А помните хризантемы?
— Помню, Ферко, как же не помнить...
И оба погружаются в атмосферу тех далеких дней. Им вспоминаются легкие, нежные паутинки бабьего лета, парящие над обширным Прагайовым садом, где их подхватывает воздушный поток, возносит к небу и увлекает куда- то над крышами портовых складов... А с южной, подветренной стороны сверкают белизной клумбы свежих хризантем, еще не тронутых колючим дыханием первых ночных заморозков.
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38