Кроме того, он надел на грудь шелковую перевязь, и, хотя костюм этот ни в какой мере но подходил простому охотнику Теллю, все-таки даже по серьезному выражению лица крестьянина было видно, что богатством одежды он отдавал должное образу героя, который сложился в его представлении; ибо, согласно этому представлению, Телль был не только скромным охотником, но и политическим заступником и святым патроном, которого можно было представить себе лишь в национальных цветах страны, в бархате и шелках, с развевающимися перьями. Однако наш Телль в простоте и наивности своей не догадался о том, сколько иронии заключает в себе его костюм. Он степенно вступил на мост со своим мальчиком, разодетым как ангелочек, и спросил о причине смятения. Когда ему ответили, он растолковал сборщику податей, что тот не имеет права взимать налог, потому что вся эта скотина вовсе не перегонялась из дальних краев, а просто, как обычно, возвращалась с пастбища. Но сборщик, предвидевший от столь многочисленной толпы недурной сбор, упорствовал и не без хитроумия доказывал, что скотина была просто выгнана хозяевами на дорогу, что она вовсе не возвращается с пастбищ и что поэтому он имеет все основания взимать налог. В ответ на это храбрый Телль подошел к шлагбауму, поднял его, как перышко, и, приняв па себя всю ответственность, пропустил всех, животных и людей. Крестьян он призвал вернуться вовремя, чтобы стать свидетелями его подвигов, нас же, рыцарей, приветствовал холодно и горделиво, и нам казалось, что он, преисполненный сознания своего достоинства, смотрел на нас, всадников, так, словно мы и в самом деле были челядью тирана.
Наконец мы прибыли в местечко, которое служило нам сегодня Альторфом. Вступив через старые ворота в этот маленький город, где была всего лишь одна порядочная площадь, мы увидели большое оживление; всюду гремела музыка и развевались знамена, все дома были украшены хвоей. Только что прискакал из города господин Геслер, чтобы в окрестностях совершить несколько преступлений, и захватил с собою мельника и Гарраса; я спешился с Анной возле ратуши, где собирались остальные господа, и проводил ее в зал — там ее восхищенно приветствовали члены комитета и жены общинных советников. Меня почти никто здесь не знал, и я грелся в лучах того сияния, которое исходило от Анны. Наконец прибыл и учитель со своей спутницей. Пристроив свой экипаж, они присоединились к нам и рассказали, что видели в пути, как у молодого Мельхталя выпрягли быков из плуга и отняли их, как он спасся бегством, а его отец был схвачен насильниками. Рассказали они и о том, как тираны чинили свои зверства и как перед домом Штауффахера в присутствии многочисленных зрителей разыгрались необычайные сцены. Зрители вскоре ворвались в ворота. И хотя не все стремились обязательно увидеть все, большинство хотело стать свидетелями достославных и наиболее значительных событий, и прежде всего выстрела Телля. Вот уже и мы из окон ратуши увидели стражников Геслера с ненавистной жердью, которую они водрузили посредине площади, возвестив под барабанный бой приказ деспота. Площадь быстро очистили, весь народ — ив театральных костюмах, и в обычной одежде — был оттеснен в сторону; толпа кишела повсюду — у окон, на лестницах, в галереях и на крышах. Возле шеста расхаживали взад и вперед двое стражников. И вот по площади, бурно приветствуемый толпой, прошел Телль со своим сыном. Он не разговаривал с мальчиком, и вскоре был вовлечен в опасную беседу с солдатами, за которой народ следил с напряженным вниманием. Между тем мы с Анной, наряду с прочей челядью тирана, вышли в заднюю дверь и сели на коней,— было время скакать навстречу охотничьей кавалькаде Геслера, которая уже приближалась к воротам города. Под трубные звуки въехали мы на площадь и застали действие в полном разJ аре: Телль был погружен в горестное раздумье, народ охвачен волнением и готов в любой момент вырвать героя из лап притеснителей. Но когда Геслер начал свою речь, наступила тишина. Монологи произносились без театральной напыщенности и безо всякой жестикуляции, их исполнение напоминало скорее произнесение речей в парламенте,— это были стихи, и читали их громко, монотонно и несколько певуче. Слова были слышны на всей площади, и eсли кто-либо, оробев, говорил слишком тихо, публика кричала: «Громче, громче!»—и с удовольствием слушала всю сцену заново, отчего нисколько не страдала театральная иллюзии.
Именно так произошло и со мной, когда мне пришлось кое-что сказать; но, к счастью, мою речь прервало комическое происшествие. Дело в том, что вокруг все время слонялись человек десять парией в старинных карнавальных костюмах,— этакие прощелыги, натянувшие поверх потрепанных одежд белые рубахи с пестрыми заплатами. На головы они нахлобучили высокие остроконечные колпаки, расписанные страшными харями, а лица прикрыли тряпицами с прорезями для глаз. Такой костюм был когда-то общепринятым во время масленичного карнавала; в нем обычно проделывали всевозможные штуки; к тому же бедняки не любили наших новых игр,— в таком наряде они, по старинному обычаю, собирали немалое подаяние и потому стояли за его сохранение. Парни эти, представлявшие отсталую и нищую часть наших крестьян, плясали с самыми дикими ужимками, размахивая палками и метлами. Двое из них особенно мешали спектаклю, и как раз в тот момент, когда я должен был произносить свой монолог, они стали таскать друг друга за подолы рубах, вымазанных сзади горчицей. У обоих было в левой руке по колбасе, и прежде чем откусить, каждый из них тер ее о рубаху другого; так они вертелись по кругу вроде двух собак, пытающихся ухватить друг друга за хвост. Кружась, они прошли между Геслером и Теллем и, наверно, по невежеству своему, думали, что откололи удачную шутку. И в самом деле, в толпе раздался громкий хохот, потому что в первый момент народ не мог устоять против привычного балаганного шутовства. Но зрители вскоре образумились и начали выпихивать их из круга рукоятками мечей и алебардами. Шутники, испугавшись, попытались скрыться в толпе, но не тут-то было: везде их отталкивали со смехом, так что они не могли найти прибежища в рядах хохочущих зрителей и в страхе метались туда и обратно, придерживая разодранные шапки и прижимая маски к лицу, чтобы их не узнали. Пожалев их, Анна попросила Рудольфа Гарраса и меня проложить дорогу несчастным ряженым, и я таким образом лишился своего монолога. Впрочем, это нисколько не помешало представлению, так как никто не придерживался геслеровского текста и наши актеры нередко сдабривали классические ямбы импровизированными крепкими выражениями, потребность в которых возникала по ходу действия. К концу спектакля народный юмор все же проявился,— на этот раз, однако, не выходя за пределы пьесы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245