Тогда она подумала, что диван в комнатушке поэта давно отслужил свой век, ей не давала покоя мысль о тахте. Она представляла себе удивленное лицо поэта при виде этой тахты, представляла, как она раздвигает тахту, укладывает подушки. А может, она купит и новое одеяло.
Вещей, которые она смогла бы купить, если в Кеблавике ей будут платить больше, чем в молочной, все прибавлялось, к тому времени, когда она решила взять расчет, ими можно было заставить уже не одну, а две или три подвальные комнатушки.
Она поселилась в Кеблавике у девушки по имени Кристьяна, ей выдали форменное платье и фартук: теперь она была официанткой в клубе. Клуб был шикарный, только для офицеров. По-английски она объяснялась прилично, потому что целую зиму занималась на курсах. Это было еще до того, как она познакомилась с поэтом. В свободные вечера она чаще всего сидела дома, вязала для поэта шерстяной жилет и, конечно, думала о нем.
Бенджамен работал в клубе барменом; он был еврей, второе имя его было Мозес. Она даже не была с ним знакома, когда он вдруг стал добиваться ее расположения с помощью подарков: сперва – коробка конфет и духи, потом – серьги, браслет и ожерелье, все из чистого серебра с таиландским орнаментом; еще он подарил ей нейлоновые чулки, шерстяную кофту и, разумеется, ночную сорочку с разрезами по бокам, которая едва доходила до колеи. Он был невысок, коренаст, с черными всклокоченными волосами, большим загнутым носом, писал левой рукой и верил в какого-то своего особого бога.
Была осень, когда в Кеблавике царят дожди и бури. За целый день она ни разу не вспомнила о поэте, а вечером поехала с Бенджаменом Мозесом в Рейкьявик, или, как он его называл, Ринкидинки. Ночевали они в отеле в центре города.
Утром она поняла, что спать с Бенджаменом ей неприятно и что так будет всегда. Весь день и весь вечер она думала о поэте и, заглянув в его подвал, поплакала там немного.
Когда она вернулась вечером в Кеблавик, в сумке у нее лежал скомканный обрывок бумаги. Она нашла его в комнате под дивапом. На нем было записано стихотворение поэта, первое стихотворение, которое она видела у него. Оно было короткое, всего несколько строчек, но непонятное, и выучить его наизусть было трудно, труднее, чем любое классическое стихотворение, но именно поэтому оно, наверно, и было хорошим.
Перед сном она повторяла его про себя, ей все-таки удалось выучить его наизусть:
Кто видел блестящую искру,
сорвавшуюся
с небосвода?
Что она для всемогущего бога,
капля кипящего янтаря или коровье око?
Стихотворение было хорошее, особенно ей нравилось про всемогущего бога.
IV
Она часто проводила время с Бенджаменом. Они бывали в кино, играли в бинго, ходили в солдатский клуб, но это ее не радовало. Не лежала у нее душа к этому Бенджамену, а он веселился, без умолку болтал и задаривал ее подарками. Один раз она ночевала у него, но в любви он был совсем слаб. Бенджамен Мозес хотел любить, но не мог, а поэт мог, хотя любовь занимала его меньше всего.
На рождество Бенджамен Мозес подарил ей кольцо с красным камнем и сказал, что они помолвлены. Ей не хотелось быть помолвленной с Бенджаменом Мозесом, и при этих словах она сразу вспомнила поэта.
Он вернулся в конце зимы. Однажды она спустилась в подвал, заглянула в комнатку и нашла там поэта. Он не предупредил ее, не написал, не позвонил, просто вернулся – и все, так же неожиданно, как уехал.
Поэт не поздоровался с нею, но спросил:
– Ты больше не работаешь в молочной?
Вопрос прозвучал до того безразлично и буднично, что ей почудилось, точно поездки за границу вовсе и но было – просто поэт отлучался ненадолго и не ночевал дома. Она не знала, что делать, ей хотелось расспрашивать, говорить, смеяться, но она понимала, что в присутствии поэта это невозможно.
– Где ты был? – спросила она.
– Ночевал под мостом, – ответил поэт.
Она отвернулась, смахнула слезы, сняла с пальца кольцо с красным камнем и сунула его поглубже в сумку, потом скинула пальто, схватила чайник и метнулась в уборную.
Набирая в чайник воду, она думала, что поэт стал каким-то странным. Грива как у лошади, щеки и подбородок заросли пухом, не похожим ни на волосы, ни на бороду, взгляд устремлен вдаль еще больше, чем прежде, и ходит поэт в ярко-зеленых штанах.
Вернувшись в комнату, она вспомнила, что у нее нет ни чая, ни бубликов, ни тахты, ни новых вещей, но при виде поэта ей захотелось смеяться, от радости у нее распирало грудь.
1 2
Вещей, которые она смогла бы купить, если в Кеблавике ей будут платить больше, чем в молочной, все прибавлялось, к тому времени, когда она решила взять расчет, ими можно было заставить уже не одну, а две или три подвальные комнатушки.
Она поселилась в Кеблавике у девушки по имени Кристьяна, ей выдали форменное платье и фартук: теперь она была официанткой в клубе. Клуб был шикарный, только для офицеров. По-английски она объяснялась прилично, потому что целую зиму занималась на курсах. Это было еще до того, как она познакомилась с поэтом. В свободные вечера она чаще всего сидела дома, вязала для поэта шерстяной жилет и, конечно, думала о нем.
Бенджамен работал в клубе барменом; он был еврей, второе имя его было Мозес. Она даже не была с ним знакома, когда он вдруг стал добиваться ее расположения с помощью подарков: сперва – коробка конфет и духи, потом – серьги, браслет и ожерелье, все из чистого серебра с таиландским орнаментом; еще он подарил ей нейлоновые чулки, шерстяную кофту и, разумеется, ночную сорочку с разрезами по бокам, которая едва доходила до колеи. Он был невысок, коренаст, с черными всклокоченными волосами, большим загнутым носом, писал левой рукой и верил в какого-то своего особого бога.
Была осень, когда в Кеблавике царят дожди и бури. За целый день она ни разу не вспомнила о поэте, а вечером поехала с Бенджаменом Мозесом в Рейкьявик, или, как он его называл, Ринкидинки. Ночевали они в отеле в центре города.
Утром она поняла, что спать с Бенджаменом ей неприятно и что так будет всегда. Весь день и весь вечер она думала о поэте и, заглянув в его подвал, поплакала там немного.
Когда она вернулась вечером в Кеблавик, в сумке у нее лежал скомканный обрывок бумаги. Она нашла его в комнате под дивапом. На нем было записано стихотворение поэта, первое стихотворение, которое она видела у него. Оно было короткое, всего несколько строчек, но непонятное, и выучить его наизусть было трудно, труднее, чем любое классическое стихотворение, но именно поэтому оно, наверно, и было хорошим.
Перед сном она повторяла его про себя, ей все-таки удалось выучить его наизусть:
Кто видел блестящую искру,
сорвавшуюся
с небосвода?
Что она для всемогущего бога,
капля кипящего янтаря или коровье око?
Стихотворение было хорошее, особенно ей нравилось про всемогущего бога.
IV
Она часто проводила время с Бенджаменом. Они бывали в кино, играли в бинго, ходили в солдатский клуб, но это ее не радовало. Не лежала у нее душа к этому Бенджамену, а он веселился, без умолку болтал и задаривал ее подарками. Один раз она ночевала у него, но в любви он был совсем слаб. Бенджамен Мозес хотел любить, но не мог, а поэт мог, хотя любовь занимала его меньше всего.
На рождество Бенджамен Мозес подарил ей кольцо с красным камнем и сказал, что они помолвлены. Ей не хотелось быть помолвленной с Бенджаменом Мозесом, и при этих словах она сразу вспомнила поэта.
Он вернулся в конце зимы. Однажды она спустилась в подвал, заглянула в комнатку и нашла там поэта. Он не предупредил ее, не написал, не позвонил, просто вернулся – и все, так же неожиданно, как уехал.
Поэт не поздоровался с нею, но спросил:
– Ты больше не работаешь в молочной?
Вопрос прозвучал до того безразлично и буднично, что ей почудилось, точно поездки за границу вовсе и но было – просто поэт отлучался ненадолго и не ночевал дома. Она не знала, что делать, ей хотелось расспрашивать, говорить, смеяться, но она понимала, что в присутствии поэта это невозможно.
– Где ты был? – спросила она.
– Ночевал под мостом, – ответил поэт.
Она отвернулась, смахнула слезы, сняла с пальца кольцо с красным камнем и сунула его поглубже в сумку, потом скинула пальто, схватила чайник и метнулась в уборную.
Набирая в чайник воду, она думала, что поэт стал каким-то странным. Грива как у лошади, щеки и подбородок заросли пухом, не похожим ни на волосы, ни на бороду, взгляд устремлен вдаль еще больше, чем прежде, и ходит поэт в ярко-зеленых штанах.
Вернувшись в комнату, она вспомнила, что у нее нет ни чая, ни бубликов, ни тахты, ни новых вещей, но при виде поэта ей захотелось смеяться, от радости у нее распирало грудь.
1 2