Под жареной кожей таился фарш из лука, гусиной печенки и жира. Мок возложил на получившиеся пирамиды мягкие кольца тушеного лука и приступил к трапезе. Неторопливо, методично он извлекал из густой подливы, щедро заправленной сливками и мукой, толстые куски свиного жаркого, присовокуплял к свинине куски фаршированного гуся с картошкой и отправлял в рот. Капусту, жаренную со шкварками, Мок сгребал вилкой, точно лопатой.
Тарелки постепенно пустели.
– Женщин мы стали обсуждать позже. – Рютгард закурил. – Когда русские затягивали свои песни. Тогда мы смотрели на звездное небо и каждый думал о теплых женских телах, о мягких грудях, о гладких ляжках…
– Корнелиус, перестань фантазировать. – Мок тоже закурил, отодвинул пустые тарелки и налил еще по одной. – Мы рассказывали друг другу не о женщинах, а о женщине. Каждый о своей, единственной. Я толковал тебе о своем романтическом идеале – таинственной рыжеволосой незнакомке, Лорелее из кенигсбергского госпиталя, а ты говорил исключительно о…
– Моей дочери, Кристель. – Рютгард выпил, не дожидаясь Мока. – О моей маленькой принцессе, которая теперь кокетничает с мужчинами и рассевает вокруг запах течки…
– Перестань. – Моку ужасно захотелось пить, и он отодвинул портьеру – позвать кельнера с пенистой кружкой. – Твоя маленькая принцесса уже взрослая девушка, и ей пора замуж.
Рютгард сбросил пиджак и стал расстегивать жилет.
– Мок, брат мой! – закричал он. – Наша дружба словно дружба Патрокла и Ахилла! Поменяемся же жилетками, как герои Гомера – доспехами!
Скинув жилет, Рютгард тяжко опустился на диван. Черный сон, брат смерти, навалился на него.
Мок вышел из кабинета и поискал глазами кельнера. Его поразила пьяная улыбка красавицы-еврейки, танцующей в одиночестве с сумочкой на шее. Мок увидел еще много чего: разлитую водку, испачканные скатерти, белую пыль кокаина, какого-то солдата, прячущего под шинелью листовки. Потом он щелкнул пальцами, и появился молодой кельнер.
– Будь добр… – Язык у Мока ворочался с трудом, а банкноты так и норовили высыпаться из бумажника. – Будь добр, позови извозчика для меня и моего друга… – Мок оглянулся на доктора Рютгарда, когда-то спасшего ему жизнь в городе на реке Преголе. – И помоги мне его отнести…
– Я не могу этого сделать, милостивый государь, – произнес юноша, пряча в карман десять марок. – Наш директор, герр Билковский, запрещает нанимать извозчиков. Лошади пачкают тротуар перед гостиницей. Для важных гостей – таких, как вы (а я вас уже второй раз вижу, вчера и сегодня) и ваш друг, – мы подаем автомобиль… Он только что подъехал и пока свободен, кажется…
И молодой кельнер исчез.
Мок вернулся в кабинет, заплатил обер-кельнеру за ужин и долго завязывал шнурки на ботинках – мешал живот, битком набитый тяжелой пищей. Потом, сопя и задыхаясь, Мок дотащил доктора Рютгарда до роскошного «опеля», на крыше которого трепетал флажок с австрийским орлом и названием гостиницы «Венгерский король». Автомобиль тронулся с места.
Ночь была теплая. Жители Бреслау готовились отойти ко сну. Лишь один из них готовился к встрече с чудовищами.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, два часа ночи
Окно было открыто. Ветер надувал занавеску. Мок сидел за столом и слушал, как похрапывает отец. Газовый фонарь освещал двор. У насоса в столбе света стояла служанка пастора Гердса и лениво потягивалась, с улыбкой всматриваясь в окно Моков. Нежно погладив рукоять насоса, девушка всем телом навалилась на нее. Среди ночи насос запел ржавым голосом. В ведро хлынула вода. Служанка пастора не сводила глаз с окна Моков и улыбалась. Ведро наполнилось, рукоять опустилась, и девушка уселась на нее. Ее ночная рубашка натянулась на заду, металлический стержень торчал между ягодицами. Бросив последний взгляд в сторону Эберхарда, служанка взяла ведро и прошла под аркой. Мок навострил уши. Ведро брякнуло о стеклянную витрину бывшей мясной лавки. Тихонько тренькнул колокольчик. На ступенях раздались легкие шаги. Эберхард поднялся с места, поглядел на спящего отца, потом прокрался в свою нишу, лег на кровать, задрал ночную сорочку до груди и застыл в напряжении. Скрипнули петли. Мок ждал. Внезапный порыв ветра с шумом захлопнул окно. Стукнула крышка люка. Отец пробормотал что-то во сне. Мок встал, чтобы закрыть окно на задвижку. И тут жестяное ведро с жутким лязгом покатилось вниз по ступеням, грохнулось о каменный пол и нашло успокоение в луже.
– Тебя совсем уже ноги не держат? – Отец открыл на мгновение глаза, повернулся на другой бок и опять захрапел.
Мок вздрогнул, резким движением одернул ночную сорочку, на цыпочках приблизился к люку. Уж он-то знал, как добиться, чтобы петли не скрипели, – только бы не разбудить отца и не выслушивать его вечное «все пьешь и пьешь». Приподняв крышку, Эберхард заглянул в черный зев мясной лавки. Легкие шаги. Из мрака показалась голова и шея. Редкие напомаженные волосы тщательно уложены. На шее чешуйки экземы. Лицо задрано вверх и перемазано красной жижей, вытекшей из пустых глазниц. Кровавый пузырь надулся на губах и беззвучно лопнул. За первым пузырем последовали другие. На крестинах судна «Бодан» у директора Юлиуса Вошедта был куда более презентабельный вид.
Мок отпрянул от дыры, споткнулся о корзину с дровами, замахал руками, сбросил с полки бутылку керосина…
– Эби, проснись, черт тебя побери! – Отец тряс его за плечо. – Смотри, что ты наделал!
Эберхард разлепил веки. Он сидел в луже керосина, расцвеченной нитями крови. Вокруг валялись осколки разбитой бутылки. Царапины на ногах и ягодицах саднили. Крышка люка была закрыта.
– Наверное, я лунатик, отец, – прохрипел Эберхард, дыша перегаром. Четыре раза по сто как-никак.
– Пьет и пьет. – Старик махнул рукой и заковылял к кровати. – Прибери здесь. Вонища такая, что спать невозможно. Проветрить бы надо. – Виллибальд открыл окно и посмотрел на небо. – Ты пропойца, а не лунатик. Сегодня ведь новолуние. – Зевая, Мок-старший вернулся под теплое одеяло.
Мок-младший встал с пола и снял с гвоздя аптечку, собственноручно изготовленную когда-то отцом. «Чтобы ни один инспектор не придрался, – объяснял отец. – В каждой мастерской должна быть аптечка. Так записано в Законе о труде». Сколачивая гладко оструганные дощечки, Виллибальд и слышать не хотел, что квартира – не мастерская, а сам он – давно уже не сапожник.
Эберхард собрал осколки бутылки, стащил с себя ночную сорочку и вытер ею пол. Ему вдруг стало ужасно холодно. «Ничего удивительного, я ведь голый». Набросив на плечи старый плащ, служивший зимой для походов в уборную, Эберхард взял железный подсвечник со свечой и поднял крышку. По спине у него побежали мурашки. Тусклый уличный фонарь высветил ступеньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Тарелки постепенно пустели.
– Женщин мы стали обсуждать позже. – Рютгард закурил. – Когда русские затягивали свои песни. Тогда мы смотрели на звездное небо и каждый думал о теплых женских телах, о мягких грудях, о гладких ляжках…
– Корнелиус, перестань фантазировать. – Мок тоже закурил, отодвинул пустые тарелки и налил еще по одной. – Мы рассказывали друг другу не о женщинах, а о женщине. Каждый о своей, единственной. Я толковал тебе о своем романтическом идеале – таинственной рыжеволосой незнакомке, Лорелее из кенигсбергского госпиталя, а ты говорил исключительно о…
– Моей дочери, Кристель. – Рютгард выпил, не дожидаясь Мока. – О моей маленькой принцессе, которая теперь кокетничает с мужчинами и рассевает вокруг запах течки…
– Перестань. – Моку ужасно захотелось пить, и он отодвинул портьеру – позвать кельнера с пенистой кружкой. – Твоя маленькая принцесса уже взрослая девушка, и ей пора замуж.
Рютгард сбросил пиджак и стал расстегивать жилет.
– Мок, брат мой! – закричал он. – Наша дружба словно дружба Патрокла и Ахилла! Поменяемся же жилетками, как герои Гомера – доспехами!
Скинув жилет, Рютгард тяжко опустился на диван. Черный сон, брат смерти, навалился на него.
Мок вышел из кабинета и поискал глазами кельнера. Его поразила пьяная улыбка красавицы-еврейки, танцующей в одиночестве с сумочкой на шее. Мок увидел еще много чего: разлитую водку, испачканные скатерти, белую пыль кокаина, какого-то солдата, прячущего под шинелью листовки. Потом он щелкнул пальцами, и появился молодой кельнер.
– Будь добр… – Язык у Мока ворочался с трудом, а банкноты так и норовили высыпаться из бумажника. – Будь добр, позови извозчика для меня и моего друга… – Мок оглянулся на доктора Рютгарда, когда-то спасшего ему жизнь в городе на реке Преголе. – И помоги мне его отнести…
– Я не могу этого сделать, милостивый государь, – произнес юноша, пряча в карман десять марок. – Наш директор, герр Билковский, запрещает нанимать извозчиков. Лошади пачкают тротуар перед гостиницей. Для важных гостей – таких, как вы (а я вас уже второй раз вижу, вчера и сегодня) и ваш друг, – мы подаем автомобиль… Он только что подъехал и пока свободен, кажется…
И молодой кельнер исчез.
Мок вернулся в кабинет, заплатил обер-кельнеру за ужин и долго завязывал шнурки на ботинках – мешал живот, битком набитый тяжелой пищей. Потом, сопя и задыхаясь, Мок дотащил доктора Рютгарда до роскошного «опеля», на крыше которого трепетал флажок с австрийским орлом и названием гостиницы «Венгерский король». Автомобиль тронулся с места.
Ночь была теплая. Жители Бреслау готовились отойти ко сну. Лишь один из них готовился к встрече с чудовищами.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, два часа ночи
Окно было открыто. Ветер надувал занавеску. Мок сидел за столом и слушал, как похрапывает отец. Газовый фонарь освещал двор. У насоса в столбе света стояла служанка пастора Гердса и лениво потягивалась, с улыбкой всматриваясь в окно Моков. Нежно погладив рукоять насоса, девушка всем телом навалилась на нее. Среди ночи насос запел ржавым голосом. В ведро хлынула вода. Служанка пастора не сводила глаз с окна Моков и улыбалась. Ведро наполнилось, рукоять опустилась, и девушка уселась на нее. Ее ночная рубашка натянулась на заду, металлический стержень торчал между ягодицами. Бросив последний взгляд в сторону Эберхарда, служанка взяла ведро и прошла под аркой. Мок навострил уши. Ведро брякнуло о стеклянную витрину бывшей мясной лавки. Тихонько тренькнул колокольчик. На ступенях раздались легкие шаги. Эберхард поднялся с места, поглядел на спящего отца, потом прокрался в свою нишу, лег на кровать, задрал ночную сорочку до груди и застыл в напряжении. Скрипнули петли. Мок ждал. Внезапный порыв ветра с шумом захлопнул окно. Стукнула крышка люка. Отец пробормотал что-то во сне. Мок встал, чтобы закрыть окно на задвижку. И тут жестяное ведро с жутким лязгом покатилось вниз по ступеням, грохнулось о каменный пол и нашло успокоение в луже.
– Тебя совсем уже ноги не держат? – Отец открыл на мгновение глаза, повернулся на другой бок и опять захрапел.
Мок вздрогнул, резким движением одернул ночную сорочку, на цыпочках приблизился к люку. Уж он-то знал, как добиться, чтобы петли не скрипели, – только бы не разбудить отца и не выслушивать его вечное «все пьешь и пьешь». Приподняв крышку, Эберхард заглянул в черный зев мясной лавки. Легкие шаги. Из мрака показалась голова и шея. Редкие напомаженные волосы тщательно уложены. На шее чешуйки экземы. Лицо задрано вверх и перемазано красной жижей, вытекшей из пустых глазниц. Кровавый пузырь надулся на губах и беззвучно лопнул. За первым пузырем последовали другие. На крестинах судна «Бодан» у директора Юлиуса Вошедта был куда более презентабельный вид.
Мок отпрянул от дыры, споткнулся о корзину с дровами, замахал руками, сбросил с полки бутылку керосина…
– Эби, проснись, черт тебя побери! – Отец тряс его за плечо. – Смотри, что ты наделал!
Эберхард разлепил веки. Он сидел в луже керосина, расцвеченной нитями крови. Вокруг валялись осколки разбитой бутылки. Царапины на ногах и ягодицах саднили. Крышка люка была закрыта.
– Наверное, я лунатик, отец, – прохрипел Эберхард, дыша перегаром. Четыре раза по сто как-никак.
– Пьет и пьет. – Старик махнул рукой и заковылял к кровати. – Прибери здесь. Вонища такая, что спать невозможно. Проветрить бы надо. – Виллибальд открыл окно и посмотрел на небо. – Ты пропойца, а не лунатик. Сегодня ведь новолуние. – Зевая, Мок-старший вернулся под теплое одеяло.
Мок-младший встал с пола и снял с гвоздя аптечку, собственноручно изготовленную когда-то отцом. «Чтобы ни один инспектор не придрался, – объяснял отец. – В каждой мастерской должна быть аптечка. Так записано в Законе о труде». Сколачивая гладко оструганные дощечки, Виллибальд и слышать не хотел, что квартира – не мастерская, а сам он – давно уже не сапожник.
Эберхард собрал осколки бутылки, стащил с себя ночную сорочку и вытер ею пол. Ему вдруг стало ужасно холодно. «Ничего удивительного, я ведь голый». Набросив на плечи старый плащ, служивший зимой для походов в уборную, Эберхард взял железный подсвечник со свечой и поднял крышку. По спине у него побежали мурашки. Тусклый уличный фонарь высветил ступеньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66