Когда, наконец, пустая часть магнитофонной ленты заканчивается, и запись начинает ложиться на пленку, он швыряет ее на узкую кровать, оттолкнув чемоданчик в сторону.
Переворачивает ее на живот, собираясь изнасиловать ее в задний проход. Другого она и не заслуживает, дешевка, фальшивка, которая теперь еще и все испортила.
– Деннис, прекрати! Ты делаешь мне больно.
– Кто, я? – сухой смешок.
Но он за пределом изнеможения, его плоть стерта до ссадин, и все его оружие – воспаленный покрасневший огрызок.
И он избивает ее; тяжелые удары сыплются на нее, а она корчится и отползает от него, пытаясь защитить своего нерожденного ребенка. Озверевший автомат, он сталкивает ее с кровати. Она больно ударяется об пол. И сворачивается на плетеном ковре, а он превращается в пинающую машину, и носок его ковбойского сапога врезается ей в живот. Он хватает ее за покрытые лаком жесткие волосы и тащит ее к лестнице, словно мешок с барахлом. И будто бы внизу мужчины нетерпеливо поджидают ее, чтобы забрать с собой, он быстрым мощным пинком сбрасывает ее с лестницы.
Она лежит, раскинувшись, внизу, кровь на лице, на платье для беременных – и тут в гараж торопливо вбегает Большой Уилли. Он замирает, увидев ее – и даже он выглядит ошарашенным и потрясенным. В верхней комнате Деннис сердито разговаривает сам с собой.
Ярко-красный закат – и «скорая помощь» въезжает через электрические ворота, мигая сиреной.
Больница; Шарлен лежит на койке, лицо в синяках, живот больше не выпирает, рядом мать всхлипывает в носовой платок, тяжелые золотые кольца (купленные на деньги, заработанные в составе «Stingrays») обрамляют слишком сильно накрашенное лицо. В ногах кровати молодой врач смотрит в карточку Шарлен и говорит что-то о «неудачном падении». Неожиданно в дверях появляется Деннис, он в здравом рассудке, глаза полны тревоги, будто он только что узнал о «несчастном случае». Он подходит к кровати, глаза его полны слез. Падает на колени и рыдает, прижавшись лицом к руке Шарлен, оплакивает потерю их ребенка. «Ну-ну, тише», – бормочет она, механически поглаживая его волосы и не отрывая взгляда от телефона возле кровати. Тем временем мать и врач удаляются.
Оставшись, наконец, в палате одна, она снимает трубку и набирает номер Бобби. Бобби – единственного, кто сможет ей помочь.
В квартире Бобби звонит телефон, стоящий на столе, заваленном использованными пластиковыми шприцами, моментальными снимками Шарлен и стихами на дюжину оригинальных блюзов, все до единого – о безответной любви.
Телефон продолжает звонить, когда мы видим Бобби, оцепенело сидящего на водительском сидении его собственного сверкающего черного «камарро» шестьдесят девятого года, на заброшенной грязной дороге неподалеку от нефтеперегонного завода в Карсоне. Из руки Бобби торчит игла, мухи ползают по его побелевшим губам и открытым глазам. На пассажирском сиденье – покрытая копотью ложка и голубой шарик с остатками коричневого героина.
А теперь, под печальную фортепианную мелодию, проходят смонтированные сцены последних пятнадцати лет. Мы видим, как времена года сменяют друг друга, а Шарлен отсиживается в своей спальне. Красит ногти в ясном свете весны, мнет готический роман в бумажной обложке под желтоватым осенним солнцем. Смотрит, как черные парочки ломятся на «Soul Train», а по ее зарешеченным окнам стучит дождь. Ее радио настроено на частоту KRUF, и жаркими летними ночами она мечется среди липнущих к телу шелковых простыней. (Возможно, ее агорафобия развилась как бессознательный защитный механизм? Если она не в состоянии даже покинуть свою комнату, в одиночку выйти из дома – значит, нет риска, что она попытается сбежать. А Деннис поддерживает идею, что она больна, оплачивает врачей, психиатров – жест сочувствия, которое вполне могло перейти в заботу за эти пустые годы одиночества.)
Ибо он больше не притрагивается к ней – никак: ни мягко, ни нежно. Ни сексуально. Да как он смог бы, зная, какими глазами она будет смотреть на него теперь, как будет читать его мысли о Черил. Она больше неинтересна ему в этом отношении – да и в любом другом тоже. Но и отпускать ее он не желает. Она знает, что случится, если она расскажет врачам и психиатрам слишком много. Даже если она и не говорит лишнего, он может, заподозрив, что это не так, внезапно отказаться от их услуг. Разумеется, его сочувствие – сплошное притворство. Ему не нужно, чтобы она поправилась. Агорафобия – это случайность. Зато ему больше не нужно запирать ее, когда он уходит из дома. Вся сигнализация теперь установлена у нее в мозгу.
А уходит он часто и надолго, сутками сидит в студии, составляет треки, которые потом, собранные воедино, создадут «Преждевременное погребение»; он скрупулезно шлифует каждый нюанс – ночами, месяцами, годами, больше десяти лет; броские мессершмиты «скоростняка» уступают в семидесятых годах место точному и роскошному, как мерседес, кокаиновому изгнанничеству.
В разреженном воздухе Анд, которым он дышит все эти годы, он время от времени, может, и говорит с Шарлен о возобновлении ее карьеры. Если, конечно, она когда-нибудь оправится настолько, что снова сможет выступать. Году этак в семьдесят седьмом, сидя за столом во время завтрака, он в который раз пространно излагает свои соображения по этому поводу, а она только кивает. Они изображают брак ради удобства, деловое сотрудничество. Но если Деннис – президент компании, то Шарлен – всего лишь вышедшая в тираж модель. Он не имеет ни малейшего намерения воскрешать ее карьеру. Этот «стингрэй» заперт в гараже навсегда.
А когда она снова начинает выходить, когда уже способна сама доехать до психиатра, она оказывается в величайшей опасности. Потому что под кокаином его страхи получают подтверждение, все до единого: его фигуральное убежище вскоре будет раскрыто; за его «мерседесом» следят; в телефонной трубке раздаются странные щелчки. Возможно, Шарлен возвращается из «триумфальной поездки» в салон красоты лишь для того, чтобы наткнуться на стену параноидных обвинений, которые завершаются побоями. За которыми следуют бесчисленные извинения, искупительные подарки и месяцы равнодушия. Только затем, чтобы последовал новый взрыв, когда слишком долго отсутствует, или когда улыбается садовнику, или просто потому, что на сегодня не хватило опиатов, которые сдерживают его порывы преследователя. Доходит до того, что она свободна от подозрений, лишь пока безвылазно сидит в своей обитой шелком клетке.
Но безопасности для нее нет даже там. Печальная фортепианная мелодия, которую мы слышим – ее; за ее спиной в зарешеченные окна вливаются лучи закатного солнца, обрамляя ее ореолом – и она начинает петь. Эта песня – пробирающая до глубины души мольба, духовное освобождение из ее тюрьмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93