Но муха просто улетела прочь и снова приземлилась на сердце Алекса. И снова Алекс приподнял голову, обратив на Лукаса взгляд с мольбой о помощи. Но Лукас был бессилен помочь. Как он мог помочь, не вызвав подозрений у Зефиры? И зачем только он отогнал эту муху? Мысль, что муха сосет из раны Алекса, и вправду сводила его с ума. Он отчаянно пытался придумать способ прогнать ее, как вдруг перед ним возник отец Ариса, в своем фартуке мясника. Он угрожающе размахивал ножом.
– Вот теперь-то я отведу душу, – сказал он, ласково поглаживая лезвие, и, чтобы проверить, хорошо ли оно отточено, отхватил кусок печени у одного из трупов. – В твоем поганом сне убили моего сына!
– Корзинка, – только и смог сказать ему Лукас.
Выговорив это, он впервые усомнился, правильную ли выбрал тактику, прикинувшись сумасшедшим.
– Надеюсь, у тебя при себе достаточно наличных, чтобы расплатиться? – сказал отец Ариса, впиваясь зубами в кусок печени, отчего кровь заструилась у него по подбородку и закапала на фартук. – А то по медицинской страховке здесь не обслуживают.
И он схватил Лукаса за руку и потащил за собой.
40
Зефира сидела за партой, очень похожей на школьную, и молча смотрела на Лукаса. А он стоял перед ней, склонив голову набок, и глядел ей в лицо с видом раздраженного идиота. Она, помолчав, сказала:
– Никогда и никто в жизни не нужен был мне так, как ты. Когда я уже жила на Лакки, то и дня не проходило, чтобы я не помянула тебя в молитвах.
Лукас ожидал, что Зефира, изливая свое недовольство, даст волю гневу, который грыз ее изнутри. Но вместо этого она заговорила с ним без презрения или угрозы, а только с нежностью, тоской и глубокой печалью. Чтобы скрыть растерянность, он топнул ногой:
– Корзинку! Ты обещала.
– Ах, как же я тебя любила, – продолжала она, не обратив никакого внимания на его слова. – А ты в ответ отверг меня. Из-за этого я и уехала с острова. Уехала – и с той поры больше не знала счастья. Я каждый день думала о тебе и о том, как могла бы быть счастлива с тобой. И так всю мою жизнь.
Неужто его минутное малодушие могло иметь такие прискорбные последствия? И почему он был в ответе за ее неудавшуюся жизнь? Или она говорит все что с умыслом, чтобы разоблачить его притворство?
– А когда моя земная жизнь кончилась, – снова заговорила она, – что же я увидела? Парень, который обрек меня на страдания, из-за которого меня прокляли и некому было закрыть мне глаза, ни разу даже не вспомнил обо мне, не испытал ни малейшего сожаления.
По ее щекам побежали слезы. Лукасу пришлось собраться с силами, чтобы дальше выдерживать ее взгляд и не сказать, как он ее любил. Этого она знать не могла, потому что тогда была еще жива. Но она должна была знать, что он решился на этот сон только ради того, чтобы как-то поправить дело. Почему же она сейчас ведет себя так, словно ей это неизвестно?
– Никогда, – выговорила она, смахивая слезы, – и это мучает меня больше всего – никогда ты ни с кем не поговорил обо мне. Словно меня вовсе не было!
Он жаждал объяснить, почему в самом деле никому о ней не рассказывал, чтобы только прекратить эту пытку. Но сейчас на кону была не только его жизнь. Даже если он признается, что у него голова в порядке и он готов понести любое наказание, к какому бы она его ни приговорила, то она, несомненно, оставит у себя в заложниках Джуди и Алекса, чтобы вынудить его сдержать слово. И чтобы не поддаться состраданию, он вспомнил, как муха лакомилась сердцем его зятя, потому что девушка, с которой его связывало лишь воспоминание о первой любви, не смогла прожить жизнь так, как ей хотелось, и решила, что ее страдания дали ей право причинять страдания другим.
– Ты обещала, – повторил он, раскачиваясь взад и вперед. – Ты обещала, – снова пробубнил он, не отводя взгляда и надеясь, что только так сумеет спасти Алекса, Джуди и самого себя. – Ты обещала! Девушка вздохнула.
– Кто трусом был, трусом и останется, – сказала она, теперь пытаясь разозлить его обидными словами, бросая вызов его мужскому самолюбию. – Отец позвал тебя, и ты сразу побежал за ним и юркнул в кроватку. А чтобы оправдаться в собственной трусости, принялся упрекать мать в том, что она прислала за тобой отца. Теперь ты прикрываешься слабоумием. Но я тебя вылечу.
Он покачнулся, словно сказанное ею больно его задело. Но к счастью, Зефира в этот миг раскрывала тетрадь, которая лежала перед ней, и не заметила промелькнувшую в его глазах боль.
– Начнем с начала, – сказала она.
Голова ее склонилась над тетрадью, и она стала медленно и старательно, как прилежная школьница, писать в ней, проговаривая вслух каждое слово:
– «Ночами она горько плачет, и некому ее утешить. Все ее любовники предавали ее и стали ее врагами».
Она остановилась.
– Слово «враги» пишется через «а»? – И задумчиво посмотрела в тетрадку, словно ожидая, что он подскажет. – Кажется, через «о», – решила она, нашаривая на столе ластик. А нашарив, словно ненароком столкнула его на пол. У Лукаса сжалось горло. Что она задумала?
Девушка вскинула глаза и отдала страшный приказ:
– Подними ластик.
В его груди вскипела ярость. Ему нужно было всего лишь броситься на нее и закрыть ей глаза. Но если он и вырвется из-под ее власти, то как это поможет Алексу и Джуди? И он снова сдержался и, так как его роль позволяла ему это, тупо переспросил:
– Ластик?
– То, что сейчас упало с парты! – крикнула она, нетерпеливо вскакивая. – Подними его.
– Нет. Мне нужна корзинка.
– Получишь корзинку, когда поднимешь ластик.
– Нет, сейчас. Ты обещала. Сейчас. Сейчас. Сейчас!
– В грядку его! – дико крикнула она, перекрывая его крик.
Четыре крепких руки схватили Лукаса и потащили прочь.
41
Два санитара посадили Лукаса на стул. Один связал ему руки, второй ноги. Первый, закончив свое дело, нагнулся и сказал:
– А зря ты ее не любил! – И исчез куда-то из поля зрения.
А второй санитар доверительно произнес:
– Если рассудок к тебе не вернется, подумай о бальзамировании. Неужто никогда не задумывался? Оно предохранит тело от разложения, и душа сможет снова в нем поселиться.
– Корзинку мне дайте, – сказал ему Лукас. – Она обещала.
Санитар ушел, качая головой. Лукас огляделся. Он находился внутри огромной теплицы. В земляном полу были сделаны ровные грядки. И на каждой грядке примерно в метре друг от друга торчали покрытые мхом человеческие головы. Головы людей, зарытых живьем в землю по шею. Стул, на котором сидел Лукас, стоял в конце последней грядки, единственной, где не было голов. Посередине грядки стоял второй санитар. Он поставил ногу на лопату, нажал на нее ногой, поддел землю и ссыпал ее в сторонку, затем повторил все снова. Судя по всему, он копал яму для него, для Лукаса. Да, в конце концов притворство оказалось неудачной тактикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40