Он задавал вопрос, с вежливым терпением выслушивал ответ, затем слушал еще, и еще, и еще – о, времени у него было сколько угодно! – пока злополучный подозреваемый, напуганный длительным молчанием, даже смутно ощущая себя виноватым в нем, не начинал выбалтывать то, другое и третье, о чем не собирался и заикаться. И вот тогда, подсказывает воображение, этот медлительно-флегматичный человек – и, да, попросту копуша – делал молниеносный прыжок. На свой лад. Он наносил сокрушающий удар столь терпеливо и вежливо, как перед тем подготавливал почву и ставил капкан.
То есть Шерлоком Холмсом он не был. И тем не менее таким медлительным и даже скучным методом он, вероятно, изловил куда больше преступников, чем многие более блистательные представители древнего сыскного ремесла.
Ну а гости Ффолксов, поотдыхав последние минут сорок пять в своих комнатах, вновь уютно расселись вокруг камина и, судя по разговору, вернулись к своим будничным делам.
– А, вот и вы, Фаррар. Внизу все в порядке?
– Да, миссис Ффолкс. Слуги держатся как будто неплохо, учитывая…
– Учитывая?
– Учитывая их перепуг, когда тело было только что обнаружено.
– О! А, да. Да, разумеется. Такой перепуг, не так ли?
В голосе Мэри Ффолкс было что-то не вполне естественное. Она всегда была суетливым, хлопотливым существом и пребывала в постоянном страхе перед «настроениями» полковника, перед теми громогласными и часто угнетающими публичными извержениями его знаменитой вспыльчивости. Больше всего на свете она боялась «сцен», хотя для нее сцена могла сводиться всего лишь к двум слегка возбужденным голосам за обеденным столом. Но теперь, когда она говорила, некоторая хриплость в сочетании с особой неуверенностью указывала, что она испытывает крайнюю тревогу.
Она стояла около высокой стеклянной двери, заметно в стороне от остальных, и даже из дальнего конца комнаты было видно, как она нервно теребит сложно завязанную кисть, одну из украшающих тяжелые задернутые занавески. К тому же все чаще, когда ей казалось, что никто не смотрит в ее сторону, она тихонько разделяла занавески и украдкой быстро оглядывала пустоши. Затем так же быстро их отпускала и с мужественной улыбкой бодро – самую чуточку слишком бодро – оборачивалась к остальному обществу.
Через минуту-другую она снова заговорила:
– Извините, Фаррар, но вы случайно не?… – начала она вопрос.
– Да, миссис Ффолкс?
– Вы случайно не знаете, не вернулся ли мой муж?
– Э… нет.
– А! Но все равно благодарю вас.
Затем, притворяясь, что это только что пришло ей на ум, она добавила:
– Фаррар?
– Да?
– Вы подразумевали… извините… но вы подразумевали, что он НЕ вернулся или что вы НЕ ЗНАЕТЕ, вернулся ли он?
– Ну конечно, он может сейчас переодеваться, однако маловероятно, что он вернулся, и никто этого не слышал. Тем более что он с Тобермори. И вы знаете то, как… ну, то, как он всегда хлопает дверью?
– Да-да, конечно. Вы, конечно, правы. Просто моя глупость…
Тем не менее она не выдержала и на этот раз уже не украдкой вновь раздвинула занавески и растерянно уставилась на пустынный унылый пейзаж, тянущийся от дома в незримую даль.
Было трудно поверить, что никто не обратил внимания на усугубляющуюся перемену в ней, что никто не ощутил истерику, скрытую в ней, будто запрятанный в бутылку джинн. С другой стороны, даже в самый разгар кризиса нормальным людям не нужно практически никакого предлога, чтобы вернуться в обычное состояние самопоглощенности, о чем свидетельствовали обрывки разговоров, звучавших в гостиной, указывая, что в отсутствие неотложной темы для обсуждения, неотложной необходимости принять срочное решение, гости Ффолксов с облегчением все вернулись к обычной карусели бесед, предшествовавшей убийству.
Священник и его жена, например, наклонялись друг к другу, обсуждая что-то свое. Возможно, они обсуждали, какое будущее им предстоит с пятном, которое события последних суток наложило на их репутацию. Или же они просто втыкали воображаемые булавки в воображаемую восковую фигуру ужасной миссис де Казалис.
А две зловредные ведьмы Вест-Энда, Кора Резерфорд и Эвадна Маунт, упоенно развлекались, разбивая вдребезги претензии на славу общих знакомых в сферах пьес и книг. Время от времени острое словцо той или другой пронзительно взвихривалось над общим гулом голосов («Да, он пробовал высунуться, коротышка этакий, но я его сразу укоротила», – писательница. «Ее собственные волосы, как бы не так! Да судя по виду, они даже не были ее собственным париком!» – актриса), после чего следовал каскад дребезжащих «хи-хи» Коры Резерфорд и гулких «хо-хо» Эвадны Маунт.
И еще Ролфы. Они сидели бок о бок на ближайшей к огню кушетке рядом с коллекцией вырезанных из дерева фигур примерно в четверть человеческого роста, изображающих темнокожих в фесках и тропических шлемах, – почтмейстеров и всякую другую мелкую колониальную шушеру. Коллекцию полковник привез из какой-то своей африканской поездки. Рассеянно водя пальцем по этим странным статуям, будто приветствуя делегацию пигмеев, Генри Ролф другой рукой крепко сжимал руку жены, а Мэдж иногда подносила палец к глазам – неужели и правда смахивая слезу?
Таким образом, трагедия в Ффолкс-Мэноре имела по крайней мере одно положительное следствие. Парадоксально спасла брак, который вполне мог погибнуть, если бы не погиб Реймонд Джентри. Для Ролфов слово «нежность» слишком много лет ассоциировалось с ссадинами и синяками, которыми оборачивается нежность кожи. А теперь просыпалась надежда, что, возможно, оно снова станет означать «ласковость» и «романтичность».
Одно положительное следствие – или два? Потому что последней по очереди, но не последней по важности остается наша пара юных влюбленных. Селина и Дон, обнявшись, сидели на кушетке поменьше. И хотя они шептались – или воображали, будто шепчутся, – общаясь на языке слишком интимном для чужих ушей, на самом деле, так как практически все остальные беседовали вполголоса, не подслушать то, что они говорили, было никак нельзя.
– Ах, Дон, милый, – сказала Селина, глядя с таким сосредоточенным вниманием в глубины глаз молодого американца, что казалось, ему остается либо их закрыть, либо вывернуться из ее поля зрения, – я была с тобой такой жутко жестокой? Но я не хотела, нет, правда. Просто… ну, позволила себе увлечься.
Даже хотя он ловил каждое ее слово, его просиявшее лицо доказывало, что по-настоящему он услышал только слово «милый».
– Селина, – прошептал он, – ты назвала меня?…
– «Милый»? Ну да. Ты против?
– Против? Ты спрашиваешь меня, ПРОТИВ ли я? Это надо же! – Он просиял на нее. – Милая, милая, милая Селина, я против только одного: чтобы ты НЕ называла меня «милый»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56