Все они суетились, толкали друг друга, кричали, спешили. С одним американским экспортером случилась истерика: он забыл деньги в гостинице…
Потылихин и Шурочка стояли под деревянным навесом пакгауза, среди штабелей дров. Тут же было еще несколько прохожих… Многие в городе еще не знали о случившемся.
Жгучая ненависть к уезжавшим и радость, все захлестывающая радость освобождения переполняли сердце Шурочки.
– Вот уж действительно бегут, как воры, под покровом темной осенней ночи, – сказал в темноте чей-то окающий глухой голос. – Бандиты и есть… Все залили кровью, все ограбили! И драла!
– Бродяги! Ахнуть бы мину под них… – прогудел другой голос, низкий бас.
– А те, кто в креслах по лондонам да нью-йоркам сидят, цигарки раскуривают! Заправил этих, сволочей-империалистов, вот кого надо в первую очередь к ответу… Кто начал войну? Они… Они по горло в крови. На суд потомства! На пролетарский суд истории!..
Рядом с Шурочкой стояли молодые рабочие парни.
– Идет, гадина! – с ненавистью сказал один из них. – Гляди, гляди! Ох, скотина! Как только его земля держит, сукина сына, палача!
В свете прожектора Шура разглядела Айронсайда. Его сопровождали штабные офицеры. Айронсайд вступил на трап, пугливо озираясь, и зашагал так быстро, словно боялся, что его сейчас ударят в спину.
Забыв о всякой осторожности, Шурочка выкрикнула на всю площадь сильным, негодующим голосом:
– Бу-удьте вы прокляты!
Толпа вздрогнула. Солдаты загалдели, кто-то побежал, заметался прожектор. Схватив Шуру за руку, Потылихин бросился в проход между штабелями. Они выскочили в темный переулок и скрылись.
Засвистели караулы. Проскакал конный пикет. Но в другом конце площади, за Гагаринским сквером, опять кто-то крикнул:
– Будьте вы прокляты!
…Огромное дрожащее зарево нависло над Архангельском. В разных концах города пылали пожары. Оставшаяся в городе группа «союзной» контрразведки под страхом смертной казни запрещала тушить их.
Глава третья
1
С двадцать седьмого сентября в Архангельске было введено осадное положение. Подполковник Ларри остался при Миллере, Миллер же удерживался в Архангельске только благодаря общей обстановке того времени. Потерпев решительное поражение на Севере, Вильсон и Черчилль сделали ставку на Деникина. Снабдив его армию всем, вплоть до офицеров-наблюдателей и консультантов, они двинули ее против советской власти. В октябре Деникин занял Украину, взял Орел и уже подходил к Туле.
Владимир Ильич Ленин объявил лозунг: «Все на борьбу с Деникиным!»
В эти дни решающих сражений Антанта, чтобы помочь Деникину, бросила на Петроград корпус Юденича. Он подошел к самому городу. Шестая армия должна была отдать много сил на помощь Петрограду. Поэтому на Севере опять наступило временное затишье.
Но как только Деникин был разбит, Юденич выброшен в Эстонию, а остатки колчаковцев уничтожены, Северному фронту была поставлена задача перейти в наступление и уничтожить миллеровские банды.
Партия, ЦК, Москва обеспечили войска Северного фронта всем необходимым. На Север пошли эшелоны с людьми, орудиями, боеприпасами, теплым обмундированием. На фронте появились бронепоезда. Началась подготовка к будущим решающим боям.
Рабочие Архангельска, понятно, не могли знать об этом. Но они знали, что советская власть помнит о них, и с нетерпением ждали Красную Армию. Они верили, что час освобождения близок, и эта вера давала им силы преодолевать голод, холод и болезни, свирепствовавшие в городе.
В одну из метельных январских ночей у Чеснокова в Соломбале, в мезонине деревянного домика, стоявшего неподалеку от канала, собрались большевики.
Окно было закрыто одеялом. Сидели при свечке. С Двины, потряхивая ветхую крышу, дул резкий ветер.
Чесноков передал товарищам сводку, полученную от Политотдела Шестой армии. Сведения были радостные.
– Еще месяц, товарищи, не больше. Шестая армия скоро закончит переформирование… И тогда…
Чесноков был, как всегда, спокоен. За последнее время он сильно страдал от цинги, болели ноги, он ходил с палкой.
– Об одном не забывайте, – говорил Чесноков товарищам. – Народ страсть как волнуется… Вот Потылихин считает, что судоремонтники не выдержат, снова выступят. Но это будет бесплодное выступление. Рано, товарищи. Напрасные жертвы! Надо учитывать момент. Помните, как Ильич выбирал время для Октябрьского восстания? Мы ведь не анархисты. Кровь рабочих и крестьян дороже самого дорогого. А сейчас Ларри завернул гайку, как говорится, на всю резьбу. Опять расстрелы пошли.
– Ты-то сам добегаешься! – сказал Потылихин. – Тебе совсем нельзя сейчас выходить на улицу. За тобой охотятся, я знаю.
– Я ничего… Мне не нужны никакие явки. – Чесноков весело улыбнулся. – Меня Архангельск укрывает. И портовики, и Соломбала, и на лесопильных. Сейчас нам необходимо подбодрить народ. Пускай головы не вешают. Унынию не поддаются. Сейчас надо копить силы. Кто, как не пролетариат, будет подымать Архангельск из мерзости запустения?
Рядом с Шурочкой сидел огромного роста мужчина в потертой матросской шинельке. Его привел Потылихин.
Жадно выслушав Чеснокова, новичок спросил:
– Неужто? Наверняка, что скоро?
– А ты думаешь, я баюшки-баю пою? – сурово сказал Чесноков. – Впустую, что ли, как нянька, утешаю? Чтоб и вы людям баюшки-баю напевали? Через месяц, полтора наши будут здесь. Так и говори ребятам!
…Когда все разошлись, Чесноков и Шурочка остались вдвоем. Базыкиной опасно было идти ночью через весь город. Но у Чеснокова была только одна койка. Он велел Шурочке ложиться спать.
– А ты?
– Я еще побуду тут часик, а потом пойду к меднику, рядом живет. Смелый парень, ничего не боится. Много у нас, Шурочка, замечательных людей, беззаветно преданных советской власти. Когда с ними сталкиваешься, еще сильней хочется жить, бороться, идти вперед… Я чем жив? Людьми, ей-богу! От них и бодрость и силы. Вот возьми парня, что сидел рядом с тобой. Не смотри, что с виду прост. Это Блохин, грузчик… Вместе с нами в подполье.
Свеча догорела. Чесноков подошел к окну и снял одеяло. Лунный свет проник в комнату, казавшуюся теперь особенно холодной, жалкой, неуютной. Шура прилегла на койку.
– Легче шагай. Услышат внизу, Аркадий.
– Ничего. Там тоже свои, – ответил Чесноков и вдруг рассмеялся. – Я, знаешь, что вспомнил? Павлина! Ночью, как раз после выборов в Совет, на него налетели бандиты… Белогвардейцы, конечно! Он ехал по Петроградскому проспекту. Они с винтовками. А он их жалким пистолетишком разогнал. Эх, был боец! Жаль, что нет его с нами. А ты спи, Шура! Я еще посижу у окошечка… Помечтаю.
Он снова подошел к окну.
Необъятный северный город раскинулся под луной, будто выкованный из серебра. Ни одного огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Потылихин и Шурочка стояли под деревянным навесом пакгауза, среди штабелей дров. Тут же было еще несколько прохожих… Многие в городе еще не знали о случившемся.
Жгучая ненависть к уезжавшим и радость, все захлестывающая радость освобождения переполняли сердце Шурочки.
– Вот уж действительно бегут, как воры, под покровом темной осенней ночи, – сказал в темноте чей-то окающий глухой голос. – Бандиты и есть… Все залили кровью, все ограбили! И драла!
– Бродяги! Ахнуть бы мину под них… – прогудел другой голос, низкий бас.
– А те, кто в креслах по лондонам да нью-йоркам сидят, цигарки раскуривают! Заправил этих, сволочей-империалистов, вот кого надо в первую очередь к ответу… Кто начал войну? Они… Они по горло в крови. На суд потомства! На пролетарский суд истории!..
Рядом с Шурочкой стояли молодые рабочие парни.
– Идет, гадина! – с ненавистью сказал один из них. – Гляди, гляди! Ох, скотина! Как только его земля держит, сукина сына, палача!
В свете прожектора Шура разглядела Айронсайда. Его сопровождали штабные офицеры. Айронсайд вступил на трап, пугливо озираясь, и зашагал так быстро, словно боялся, что его сейчас ударят в спину.
Забыв о всякой осторожности, Шурочка выкрикнула на всю площадь сильным, негодующим голосом:
– Бу-удьте вы прокляты!
Толпа вздрогнула. Солдаты загалдели, кто-то побежал, заметался прожектор. Схватив Шуру за руку, Потылихин бросился в проход между штабелями. Они выскочили в темный переулок и скрылись.
Засвистели караулы. Проскакал конный пикет. Но в другом конце площади, за Гагаринским сквером, опять кто-то крикнул:
– Будьте вы прокляты!
…Огромное дрожащее зарево нависло над Архангельском. В разных концах города пылали пожары. Оставшаяся в городе группа «союзной» контрразведки под страхом смертной казни запрещала тушить их.
Глава третья
1
С двадцать седьмого сентября в Архангельске было введено осадное положение. Подполковник Ларри остался при Миллере, Миллер же удерживался в Архангельске только благодаря общей обстановке того времени. Потерпев решительное поражение на Севере, Вильсон и Черчилль сделали ставку на Деникина. Снабдив его армию всем, вплоть до офицеров-наблюдателей и консультантов, они двинули ее против советской власти. В октябре Деникин занял Украину, взял Орел и уже подходил к Туле.
Владимир Ильич Ленин объявил лозунг: «Все на борьбу с Деникиным!»
В эти дни решающих сражений Антанта, чтобы помочь Деникину, бросила на Петроград корпус Юденича. Он подошел к самому городу. Шестая армия должна была отдать много сил на помощь Петрограду. Поэтому на Севере опять наступило временное затишье.
Но как только Деникин был разбит, Юденич выброшен в Эстонию, а остатки колчаковцев уничтожены, Северному фронту была поставлена задача перейти в наступление и уничтожить миллеровские банды.
Партия, ЦК, Москва обеспечили войска Северного фронта всем необходимым. На Север пошли эшелоны с людьми, орудиями, боеприпасами, теплым обмундированием. На фронте появились бронепоезда. Началась подготовка к будущим решающим боям.
Рабочие Архангельска, понятно, не могли знать об этом. Но они знали, что советская власть помнит о них, и с нетерпением ждали Красную Армию. Они верили, что час освобождения близок, и эта вера давала им силы преодолевать голод, холод и болезни, свирепствовавшие в городе.
В одну из метельных январских ночей у Чеснокова в Соломбале, в мезонине деревянного домика, стоявшего неподалеку от канала, собрались большевики.
Окно было закрыто одеялом. Сидели при свечке. С Двины, потряхивая ветхую крышу, дул резкий ветер.
Чесноков передал товарищам сводку, полученную от Политотдела Шестой армии. Сведения были радостные.
– Еще месяц, товарищи, не больше. Шестая армия скоро закончит переформирование… И тогда…
Чесноков был, как всегда, спокоен. За последнее время он сильно страдал от цинги, болели ноги, он ходил с палкой.
– Об одном не забывайте, – говорил Чесноков товарищам. – Народ страсть как волнуется… Вот Потылихин считает, что судоремонтники не выдержат, снова выступят. Но это будет бесплодное выступление. Рано, товарищи. Напрасные жертвы! Надо учитывать момент. Помните, как Ильич выбирал время для Октябрьского восстания? Мы ведь не анархисты. Кровь рабочих и крестьян дороже самого дорогого. А сейчас Ларри завернул гайку, как говорится, на всю резьбу. Опять расстрелы пошли.
– Ты-то сам добегаешься! – сказал Потылихин. – Тебе совсем нельзя сейчас выходить на улицу. За тобой охотятся, я знаю.
– Я ничего… Мне не нужны никакие явки. – Чесноков весело улыбнулся. – Меня Архангельск укрывает. И портовики, и Соломбала, и на лесопильных. Сейчас нам необходимо подбодрить народ. Пускай головы не вешают. Унынию не поддаются. Сейчас надо копить силы. Кто, как не пролетариат, будет подымать Архангельск из мерзости запустения?
Рядом с Шурочкой сидел огромного роста мужчина в потертой матросской шинельке. Его привел Потылихин.
Жадно выслушав Чеснокова, новичок спросил:
– Неужто? Наверняка, что скоро?
– А ты думаешь, я баюшки-баю пою? – сурово сказал Чесноков. – Впустую, что ли, как нянька, утешаю? Чтоб и вы людям баюшки-баю напевали? Через месяц, полтора наши будут здесь. Так и говори ребятам!
…Когда все разошлись, Чесноков и Шурочка остались вдвоем. Базыкиной опасно было идти ночью через весь город. Но у Чеснокова была только одна койка. Он велел Шурочке ложиться спать.
– А ты?
– Я еще побуду тут часик, а потом пойду к меднику, рядом живет. Смелый парень, ничего не боится. Много у нас, Шурочка, замечательных людей, беззаветно преданных советской власти. Когда с ними сталкиваешься, еще сильней хочется жить, бороться, идти вперед… Я чем жив? Людьми, ей-богу! От них и бодрость и силы. Вот возьми парня, что сидел рядом с тобой. Не смотри, что с виду прост. Это Блохин, грузчик… Вместе с нами в подполье.
Свеча догорела. Чесноков подошел к окну и снял одеяло. Лунный свет проник в комнату, казавшуюся теперь особенно холодной, жалкой, неуютной. Шура прилегла на койку.
– Легче шагай. Услышат внизу, Аркадий.
– Ничего. Там тоже свои, – ответил Чесноков и вдруг рассмеялся. – Я, знаешь, что вспомнил? Павлина! Ночью, как раз после выборов в Совет, на него налетели бандиты… Белогвардейцы, конечно! Он ехал по Петроградскому проспекту. Они с винтовками. А он их жалким пистолетишком разогнал. Эх, был боец! Жаль, что нет его с нами. А ты спи, Шура! Я еще посижу у окошечка… Помечтаю.
Он снова подошел к окну.
Необъятный северный город раскинулся под луной, будто выкованный из серебра. Ни одного огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121