Усиленный репродукторами голос вызвал смятение в толпе, но все тут же расхохотались над собственным испугом. Что-то, очевидно, не ладилось, потому что голос в репродукторах сменился протяжным пронзительным свистом. Но вскоре свист прекратился, функционер в шапочке ПНС сосчитал от одного до десяти, и в толпе опять засмеялись. Потом он представился как член комитета партии и сказал:
– Человека, которого мы выдвигаем в кандидаты, нет необходимости представлять (еще бы, черт возьми! – подумал я). Это не кто иной, как наш достопочтенный министр, доктор наук (авансом!) мистер Нанга.
Я не стал слушать длинный перечень заслуг Нанги не только потому, что знал его наизусть, но и потому, что этот тип из партийного комитета, видно, сам давно оглох от собственного крика и не считал нужным щадить барабанные перепонки других. Я заткнул уши и в ожидании речи Нанги дал волю своему воображению. А что, если протиснуться вперед, взобраться на украшенную пальмовыми листьями трибуну, вырвать микрофон из жирных пальцев разболтавшегося фигляра и сказать людям, всей этой презренной толпе, что великий человек, которого они встречают громом оркестра и барабанным боем, – Достопочтенный Жулик? Впрочем, все они это знают и без меня. Мои слова не были бы новостью ни для кого, даже для скромной послушницы, сидевшей рядом с министром. Меня только подняли бы на смех. Что за дурак! – сказали бы обо мне. Откуда он взялся? Где он был, когда белые набивали себе карманы, и что он сделал, чтобы этому помешать? Где он был, когда Нанга боролся против белых, изгонял их из нашей страны? Почему он не хочет, чтобы храбрый воин воспользовался плодами своей победы? Будь он на месте Нанги, разве сам он поступил бы иначе?
Но, разумеется, никто не стал бы задавать мне эти риторические вопросы. Скорее всего дело ограничилось бы парой ударов кулаком по черепу…
Я предавался этим праздным размышлениям, как вдруг увидел, что Джошиа поднялся на помост, подошел к Нанге и шепнул ему что-то па ухо. Тот вскочил и принялся шарить взглядом по толпе. Джошиа указал в мою сторону. Я тотчас повернулся и стал отчаянно проталкиваться назад, не помня себя от страха. Мне казалось, что я просто топчусь на месте. Внезапно взревели репродукторы: всех присутствующих призывали задержать человека в шляпе и темных очках. Я сдернул с головы шляпу и продвинулся еще немного. Потом кто-то неуверенно попытался схватить меня сзади, но я вырвался и продолжал протискиваться сквозь толпу.
– Немедленно задержите вора, не дайте ему уйти! – снова загремели репродукторы. Руки, цеплявшиеся за меня, обрели решительность, и какая-то фигура выросла передо мной, преградив мне путь. Но я уже и не пытался вырваться, я должен был узнать, кто посмел назвать меня вором. Я обернулся, и меня стали со всех сторон подталкивать к помосту.
– Одили Великий, – сказал Нанга и громко объявил в микрофон: – Друзья мои, этот мальчишка хочет занять мое место.
Его слова были встречены взрывом негодования, послышались изумленные возгласы и издевательский смех.
– Лезь сюда, – сказал Нанга. – Пусть люди посмотрят на тебя.
Меня вытолкнули на помост. Поднимаясь по ступенькам, я успел заметить, что Эдна закрыла лицо руками.
– Братья и сестры, – снова обратился Нанга к толпе, – я хочу, чтобы вы знали: этот мальчишка вздумал подкапываться под меня. Он жил у меня в Бори, ел мой хлеб и пил мое вино, а теперь вместо благодарности замышляет выгнать меня из моего собственного дома.
Толпа вновь угрожающе зашумела. Но весь страх с меня как рукой сняло, я ощущал в сердце лишь холодную, неведомую мне дотоле отвагу. Я смотрел, как Нанга, упоенный собственным красноречием, с микрофоном в руке расхаживает по помосту, и чувство превосходства над ним делало меня неуязвимым.
– Я слышу, многие из вас спрашивают, кто он такой, – продолжал Нанга. – Я вам скажу. Когда-то он был моим учеником. Я научил его грамоте, я пригласил его в свой дом и хотел устроить ему поездку в Англию. Да, я признаю свою вину, не он явился ко мпе, а я его пригласил. Вы вправе упрекнуть меня… – Такое неслыханное предательство вызвало новый взрыв возмущения в толпе. – Но этого еще мало, он пытался отнять у меня девушку, за которую я заплатил полный выкуп, не говоря уже о прочих расходах, и которая по нашим законам считается моей женой. Вот эта девушка. – Он подошел к Эдне и отнял ее руки от лица. – Он пытался отобрать у меня эту девушку. Она закрывает лицо от стыда. К счастью, моя жена узнала о его проделках и вовремя предупредила меня. – Он повернулся в мою сторону и обратился ко мне: – Одили Великий! Так ты, значит, снова пришел ко мне! Ты, я вижу, не трус. А может, тебе захотелось взглянуть на Эдну? Наверное, так! А ну-ка подойди к микрофону и скажи народу, зачем ты пришел, люди ждут твоего ответа. – И он сунул микрофон мне под нос.
– Я пришел сказать пароду, что вы лжец и…
Он отдернул микрофон, поставил его на место, потом подошел и ударил меня по лицу. Меня тут же схватили за руки, но я все же успел хорошенько лягнуть его. Он ударил меня еще и еще… Эдна с криком бросилась между нами, но он оттолкнул ее с такой силой, что она упала. Вокруг стоял густой рев толпы. Удары сыпались на меня теперь со всех сторон, и вот что-то тяжелое обрушилось мне на голову… Я увидел, как полицейские повернулись и не спеша зашагали прочь; больше я ничего не помню…
События, развернувшиеся в последующие несколько недель, получили такую широкую огласку, что нет нужды излагать их здесь. Да мне тогда было и не до политики – с меня хватало своих собственных забот. Понадобилось немало времени, чтобы зажила моя голова, не говоря уже о сломанной руке и множестве других увечий, одно из которых грозило навсегда лишить меня надежды на продолжение рода.
Помню, как, очнувшись в больнице, я обнаружил у себя на голове нечто вроде восточной чалмы. Все вокруг казалось мне каким-то нереальным и несоразмерно большим, и я подумал, что впжу все это во сне. Я видел Эдну, отца и Маму – они стояли возле моей кровати, а еще, через щелку в ширме, – двух полицейских. Что-то распирало мне череп, билось там, ища выхода, и это ощущение было для меня единственной реальностью. Я попытался пощупать чалму на голове, но резкая боль пронзила мне руку, и я снова потерял сознание. Когда я открыл глаза, отец, Мама и полицейские все еще были тут и уже не казались такими призрачными. Эдна исчезла. Быть может, она лишь привиделась мне в горячке. Присутствие полицейских показалось мне странным, по эта мысль лишь смутно мелькнула в моей голове. Все вокруг было так необычно, что наличие двух полицейских (а когда они сменялись, их оказывалось целых четыре) меня не волновало (может быть, они таким образом искупают свою вину передо мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Человека, которого мы выдвигаем в кандидаты, нет необходимости представлять (еще бы, черт возьми! – подумал я). Это не кто иной, как наш достопочтенный министр, доктор наук (авансом!) мистер Нанга.
Я не стал слушать длинный перечень заслуг Нанги не только потому, что знал его наизусть, но и потому, что этот тип из партийного комитета, видно, сам давно оглох от собственного крика и не считал нужным щадить барабанные перепонки других. Я заткнул уши и в ожидании речи Нанги дал волю своему воображению. А что, если протиснуться вперед, взобраться на украшенную пальмовыми листьями трибуну, вырвать микрофон из жирных пальцев разболтавшегося фигляра и сказать людям, всей этой презренной толпе, что великий человек, которого они встречают громом оркестра и барабанным боем, – Достопочтенный Жулик? Впрочем, все они это знают и без меня. Мои слова не были бы новостью ни для кого, даже для скромной послушницы, сидевшей рядом с министром. Меня только подняли бы на смех. Что за дурак! – сказали бы обо мне. Откуда он взялся? Где он был, когда белые набивали себе карманы, и что он сделал, чтобы этому помешать? Где он был, когда Нанга боролся против белых, изгонял их из нашей страны? Почему он не хочет, чтобы храбрый воин воспользовался плодами своей победы? Будь он на месте Нанги, разве сам он поступил бы иначе?
Но, разумеется, никто не стал бы задавать мне эти риторические вопросы. Скорее всего дело ограничилось бы парой ударов кулаком по черепу…
Я предавался этим праздным размышлениям, как вдруг увидел, что Джошиа поднялся на помост, подошел к Нанге и шепнул ему что-то па ухо. Тот вскочил и принялся шарить взглядом по толпе. Джошиа указал в мою сторону. Я тотчас повернулся и стал отчаянно проталкиваться назад, не помня себя от страха. Мне казалось, что я просто топчусь на месте. Внезапно взревели репродукторы: всех присутствующих призывали задержать человека в шляпе и темных очках. Я сдернул с головы шляпу и продвинулся еще немного. Потом кто-то неуверенно попытался схватить меня сзади, но я вырвался и продолжал протискиваться сквозь толпу.
– Немедленно задержите вора, не дайте ему уйти! – снова загремели репродукторы. Руки, цеплявшиеся за меня, обрели решительность, и какая-то фигура выросла передо мной, преградив мне путь. Но я уже и не пытался вырваться, я должен был узнать, кто посмел назвать меня вором. Я обернулся, и меня стали со всех сторон подталкивать к помосту.
– Одили Великий, – сказал Нанга и громко объявил в микрофон: – Друзья мои, этот мальчишка хочет занять мое место.
Его слова были встречены взрывом негодования, послышались изумленные возгласы и издевательский смех.
– Лезь сюда, – сказал Нанга. – Пусть люди посмотрят на тебя.
Меня вытолкнули на помост. Поднимаясь по ступенькам, я успел заметить, что Эдна закрыла лицо руками.
– Братья и сестры, – снова обратился Нанга к толпе, – я хочу, чтобы вы знали: этот мальчишка вздумал подкапываться под меня. Он жил у меня в Бори, ел мой хлеб и пил мое вино, а теперь вместо благодарности замышляет выгнать меня из моего собственного дома.
Толпа вновь угрожающе зашумела. Но весь страх с меня как рукой сняло, я ощущал в сердце лишь холодную, неведомую мне дотоле отвагу. Я смотрел, как Нанга, упоенный собственным красноречием, с микрофоном в руке расхаживает по помосту, и чувство превосходства над ним делало меня неуязвимым.
– Я слышу, многие из вас спрашивают, кто он такой, – продолжал Нанга. – Я вам скажу. Когда-то он был моим учеником. Я научил его грамоте, я пригласил его в свой дом и хотел устроить ему поездку в Англию. Да, я признаю свою вину, не он явился ко мпе, а я его пригласил. Вы вправе упрекнуть меня… – Такое неслыханное предательство вызвало новый взрыв возмущения в толпе. – Но этого еще мало, он пытался отнять у меня девушку, за которую я заплатил полный выкуп, не говоря уже о прочих расходах, и которая по нашим законам считается моей женой. Вот эта девушка. – Он подошел к Эдне и отнял ее руки от лица. – Он пытался отобрать у меня эту девушку. Она закрывает лицо от стыда. К счастью, моя жена узнала о его проделках и вовремя предупредила меня. – Он повернулся в мою сторону и обратился ко мне: – Одили Великий! Так ты, значит, снова пришел ко мне! Ты, я вижу, не трус. А может, тебе захотелось взглянуть на Эдну? Наверное, так! А ну-ка подойди к микрофону и скажи народу, зачем ты пришел, люди ждут твоего ответа. – И он сунул микрофон мне под нос.
– Я пришел сказать пароду, что вы лжец и…
Он отдернул микрофон, поставил его на место, потом подошел и ударил меня по лицу. Меня тут же схватили за руки, но я все же успел хорошенько лягнуть его. Он ударил меня еще и еще… Эдна с криком бросилась между нами, но он оттолкнул ее с такой силой, что она упала. Вокруг стоял густой рев толпы. Удары сыпались на меня теперь со всех сторон, и вот что-то тяжелое обрушилось мне на голову… Я увидел, как полицейские повернулись и не спеша зашагали прочь; больше я ничего не помню…
События, развернувшиеся в последующие несколько недель, получили такую широкую огласку, что нет нужды излагать их здесь. Да мне тогда было и не до политики – с меня хватало своих собственных забот. Понадобилось немало времени, чтобы зажила моя голова, не говоря уже о сломанной руке и множестве других увечий, одно из которых грозило навсегда лишить меня надежды на продолжение рода.
Помню, как, очнувшись в больнице, я обнаружил у себя на голове нечто вроде восточной чалмы. Все вокруг казалось мне каким-то нереальным и несоразмерно большим, и я подумал, что впжу все это во сне. Я видел Эдну, отца и Маму – они стояли возле моей кровати, а еще, через щелку в ширме, – двух полицейских. Что-то распирало мне череп, билось там, ища выхода, и это ощущение было для меня единственной реальностью. Я попытался пощупать чалму на голове, но резкая боль пронзила мне руку, и я снова потерял сознание. Когда я открыл глаза, отец, Мама и полицейские все еще были тут и уже не казались такими призрачными. Эдна исчезла. Быть может, она лишь привиделась мне в горячке. Присутствие полицейских показалось мне странным, по эта мысль лишь смутно мелькнула в моей голове. Все вокруг было так необычно, что наличие двух полицейских (а когда они сменялись, их оказывалось целых четыре) меня не волновало (может быть, они таким образом искупают свою вину передо мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40