Дождик, сыплющийся на оконные стёкла, почти усыпил путешественницу, и скрежет кривого ключа, поворачивающегося в замке, заставил её вздрогнуть.
– Эрмина? – крикнула она.
– Нет. Это Коломба.
Одним движением Алиса села.
– Ты не кашлянула, вот я и подумала, что это Эрмина. Конечно, все прежние обычаи теперь позабыты! Ради Бога, скажи, есть у тебя сигареты?
Пачка сигарет из светлого табака упала ей на колени. Только после первой затяжки сёстры расцеловались, чмокнув друг друга в висок и в краешек уха.
– И мерзкая же привычка, – сказала Коломба. – Ну что? Приехала? Постой, постой, кажется, эта материя мне знакома?
Она ощупала юбку горчичного цвета.
– А, значит, она твоя? Хочешь, я отдам тебе взамен свой траурный костюм?
Между ними снова воцарился «тон родного гнёздышка» – так они именовали свою давнишнюю манеру шутить с самым серьёзным видом, привычку не избегать каких-либо тем в разговоре, хранить хладнокровие практически в любой ситуации и воздерживаться от слёз.
– А Эрмина? – спросила Алиса.
– В порядке… Более или менее.
– Она по-прежнему с господином Уикэндом?
– Да.
– Но… Это всё тот же, прежний?
– Ну конечно. Если бы такая дура, как Эрмина, сменила себе возлюбленного, это сразу можно было бы прочесть у неё на лице. Таких однолюбок, как мы четверо, больше нигде не сыщешь.
– Нигде, – мрачно отозвалась Алиса.
Коломба попросила извинения, легко и ласково похлопав сестру по плечу.
– Прости! Я буду внимательнее. Скажи, а правильно ли я сделала, что не приехала… туда…
– На похороны Мишеля? Ну конечно, правильно!.. О!..
Она стукнула кулаком по кожаной диванной подушке. Резким жестом откинула со лба густую и жёсткую чёлку чёрных волос, а её светлые глаза, в минуты волнения становившиеся зелёными, с угрозой взирали на всё то, что она оставила во враждебном к ней крае, и даже на того, кто, безучастный, покоился на маленьком деревенском кладбище, в конце аллеи цветущих яблонь…
– Ох, Коломба, эти похороны! Этот бесконечный дождь, глаза людей, незнакомый священник и все эти субъекты, целая толпа, которых я в глаза не видела за все семь лет… Знаешь, бывает, наступишь на муравейник, тут и полезут они отовсюду… А как все на меня смотрели… Едва ли не как на подсудимую, клянусь!
Она устремила свой взор в глаза Коломбы, и гнев её утих. Её потрескавшиеся губы и ноздри трепетали. Слабость, пусть и минутная, мало шла к её неправильному, дерзкому, немного плоскому лицу, к глазам, напоминавшим по форме листья ивы.
– Тш-тш-тш, – с упрёком сказала Коломба.
– А потом, – продолжала Алиса, – этот… несчастный случай произошёл так внезапно… Ведь не умирают же так глупо. Коломба, верно? Не падают в воду по-дурацки – или уж тогда выплывают! Эти южане, они что – плавать не умеют?.. Ох, не знаю, что бы я с ним сделала!
Она откинулась назад и возбуждённо курила.
– Вот такой ты мне больше нравишься, – сказала Коломба.
– И себе тоже, – сказала Алиса. – Раньше у меня было совершенно иное представление о страданиях вдов…
Её ирония выглядела насмешкой. И сколько же раз Мишель, принимая эту насмешку, чувствовал, будто задето его так называемое мужское достоинство?..
Коломба приподняла свои длинные брови к волнистым чёрным волосам, разделённым пробором над левым виском. Одна прядь шла вдоль лба и, словно занавес, была подколота за правым ухом. Остальные её густые волосы – прекрасные волосы четырёх сестёр Эд – крупными завитками были уложены на затылке.
– Только Мария была мне поддержкой. Да, именно Мария, сторожиха. Она была потрясающа. Такой такт, такое сострадание, не афишируемое, но явное…
– Вот это новости, Алиса! ТЫ мне всегда говорила, что эта старая хитрюга Мария – ставленница Мишеля!
– Да. Этакая домоправительница «при одиноком господине». Так вот, всё переменилось. А уж она-то видела сквозь стены! Она ночевала в гостиной вместе со мной. Я на диване, она на другом, в большой ночной рубашке, как у монахини.
– В гостиной? А почему?
– Потому что мне было страшно, – сказала Алиса. Она подняла свою длинную руку и уронила её на плечо сестры.
– Страшно, Коломба. По-настоящему. Я боялась всего – пустого дома, стука двери, боялась сумерек… Мне было страшно того… каким образом ушёл Мишель…
Коломба взглянула в глаза сестры понимающим взором.
– Да? Ты думаешь, что…
– Нет, – сказала чётко Алиса. – Но это возможно, – добавила она тихо.
– Романы? Интрижки?
Алиса не отвела глаз.
– Да брось ты. Вообще-то жизнь мужчины и женщины кажется мне иногда чуть-чуть постыдной, чем-то вроде уборной, устроенной в платяном шкафу… Её следует скрывать. И вот доказательство: я боялась всех тех вещей, что видели нас в Крансаке. Двух чёрных книжных шкафов в глубине гостиной. Соловьёв, которые распевали всю ночь, о! всю ночь… Этого ящика, куда положили Мишеля, – а потом исчезновения этого ящика… О, я ненавижу мёртвых, Коломба. Они не нашей породы. Я шокирую тебя, да? Человек… вот такой… ну, в общем, неживой – разве это тот, кого мы любили?.. Тебе этого не понять…
Как бы из суеверия Коломба дотронулась до тусклого дерева рояля. Алиса успокоилась, улыбнулась.
– Хорошо, хорошо. Понимаю. Вижу, что у вас с Балаби всё по-прежнему. Добрые друзья? Или любовники?
– Кем же нам ещё быть, кроме как друзьями? Мы оба полумёртвые от работы.
Она зевнула, затем внезапно оживилась:
– И всё-таки, кажется, у него дела пошли на лад. С начала сезона он будет дирижировать в оперетте Пурика.
Понизив голос, она поведала Алисе вкрадчивым и полным надежды голосом:
– Его жена больна!
– Неужели?
– Вот именно, детка! И серьёзно. У неё отнимаются ноги, и если, как говорят, уколы, что ей делают, не подействуют, сердце может отказать в любой момент, раз – и всё!..
Она замолкла, как бы созерцая что-то чудесное, невидимое для других, и от этого сразу посвежели её увядшие щёки, прищуренные веки близоруких глаз.
– Знаешь, радоваться особенно нечего. Бедный Каррин… Он, конечно, выглядит сейчас… Это в основном из-за недосыпания. Никак не удаётся выспаться. Мы оба так устаём, что просто не можем заснуть. Я помогаю ему с оркестровкой, с переложениями, как могу, после уроков…
Внезапно помолодев, она широко раскрыла свои прекрасные усталые глаза:
– Ой, ты знаешь, одну из его песен взял Морис Шевалье! Вот так… Кстати, за исключением припева, эта песня моя… Очень симпатичная песенка…
Она попыталась дотянуться до клавиатуры рояля на ощупь, через спинку дивана, но затем оставила свои попытки:
– Алиса, я, может быть, недостаточно говорю с тобой о… о том, что с тобой случилось…
– Да что ты, вполне достаточно, – холодно сказала Алиса.
Взоры их почти неотличимых глаз встретились. Они не проявляли открыто радости от встречи из-за привычки быть к себе строгими и скрывать свои чувства за напускным цинизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Эрмина? – крикнула она.
– Нет. Это Коломба.
Одним движением Алиса села.
– Ты не кашлянула, вот я и подумала, что это Эрмина. Конечно, все прежние обычаи теперь позабыты! Ради Бога, скажи, есть у тебя сигареты?
Пачка сигарет из светлого табака упала ей на колени. Только после первой затяжки сёстры расцеловались, чмокнув друг друга в висок и в краешек уха.
– И мерзкая же привычка, – сказала Коломба. – Ну что? Приехала? Постой, постой, кажется, эта материя мне знакома?
Она ощупала юбку горчичного цвета.
– А, значит, она твоя? Хочешь, я отдам тебе взамен свой траурный костюм?
Между ними снова воцарился «тон родного гнёздышка» – так они именовали свою давнишнюю манеру шутить с самым серьёзным видом, привычку не избегать каких-либо тем в разговоре, хранить хладнокровие практически в любой ситуации и воздерживаться от слёз.
– А Эрмина? – спросила Алиса.
– В порядке… Более или менее.
– Она по-прежнему с господином Уикэндом?
– Да.
– Но… Это всё тот же, прежний?
– Ну конечно. Если бы такая дура, как Эрмина, сменила себе возлюбленного, это сразу можно было бы прочесть у неё на лице. Таких однолюбок, как мы четверо, больше нигде не сыщешь.
– Нигде, – мрачно отозвалась Алиса.
Коломба попросила извинения, легко и ласково похлопав сестру по плечу.
– Прости! Я буду внимательнее. Скажи, а правильно ли я сделала, что не приехала… туда…
– На похороны Мишеля? Ну конечно, правильно!.. О!..
Она стукнула кулаком по кожаной диванной подушке. Резким жестом откинула со лба густую и жёсткую чёлку чёрных волос, а её светлые глаза, в минуты волнения становившиеся зелёными, с угрозой взирали на всё то, что она оставила во враждебном к ней крае, и даже на того, кто, безучастный, покоился на маленьком деревенском кладбище, в конце аллеи цветущих яблонь…
– Ох, Коломба, эти похороны! Этот бесконечный дождь, глаза людей, незнакомый священник и все эти субъекты, целая толпа, которых я в глаза не видела за все семь лет… Знаешь, бывает, наступишь на муравейник, тут и полезут они отовсюду… А как все на меня смотрели… Едва ли не как на подсудимую, клянусь!
Она устремила свой взор в глаза Коломбы, и гнев её утих. Её потрескавшиеся губы и ноздри трепетали. Слабость, пусть и минутная, мало шла к её неправильному, дерзкому, немного плоскому лицу, к глазам, напоминавшим по форме листья ивы.
– Тш-тш-тш, – с упрёком сказала Коломба.
– А потом, – продолжала Алиса, – этот… несчастный случай произошёл так внезапно… Ведь не умирают же так глупо. Коломба, верно? Не падают в воду по-дурацки – или уж тогда выплывают! Эти южане, они что – плавать не умеют?.. Ох, не знаю, что бы я с ним сделала!
Она откинулась назад и возбуждённо курила.
– Вот такой ты мне больше нравишься, – сказала Коломба.
– И себе тоже, – сказала Алиса. – Раньше у меня было совершенно иное представление о страданиях вдов…
Её ирония выглядела насмешкой. И сколько же раз Мишель, принимая эту насмешку, чувствовал, будто задето его так называемое мужское достоинство?..
Коломба приподняла свои длинные брови к волнистым чёрным волосам, разделённым пробором над левым виском. Одна прядь шла вдоль лба и, словно занавес, была подколота за правым ухом. Остальные её густые волосы – прекрасные волосы четырёх сестёр Эд – крупными завитками были уложены на затылке.
– Только Мария была мне поддержкой. Да, именно Мария, сторожиха. Она была потрясающа. Такой такт, такое сострадание, не афишируемое, но явное…
– Вот это новости, Алиса! ТЫ мне всегда говорила, что эта старая хитрюга Мария – ставленница Мишеля!
– Да. Этакая домоправительница «при одиноком господине». Так вот, всё переменилось. А уж она-то видела сквозь стены! Она ночевала в гостиной вместе со мной. Я на диване, она на другом, в большой ночной рубашке, как у монахини.
– В гостиной? А почему?
– Потому что мне было страшно, – сказала Алиса. Она подняла свою длинную руку и уронила её на плечо сестры.
– Страшно, Коломба. По-настоящему. Я боялась всего – пустого дома, стука двери, боялась сумерек… Мне было страшно того… каким образом ушёл Мишель…
Коломба взглянула в глаза сестры понимающим взором.
– Да? Ты думаешь, что…
– Нет, – сказала чётко Алиса. – Но это возможно, – добавила она тихо.
– Романы? Интрижки?
Алиса не отвела глаз.
– Да брось ты. Вообще-то жизнь мужчины и женщины кажется мне иногда чуть-чуть постыдной, чем-то вроде уборной, устроенной в платяном шкафу… Её следует скрывать. И вот доказательство: я боялась всех тех вещей, что видели нас в Крансаке. Двух чёрных книжных шкафов в глубине гостиной. Соловьёв, которые распевали всю ночь, о! всю ночь… Этого ящика, куда положили Мишеля, – а потом исчезновения этого ящика… О, я ненавижу мёртвых, Коломба. Они не нашей породы. Я шокирую тебя, да? Человек… вот такой… ну, в общем, неживой – разве это тот, кого мы любили?.. Тебе этого не понять…
Как бы из суеверия Коломба дотронулась до тусклого дерева рояля. Алиса успокоилась, улыбнулась.
– Хорошо, хорошо. Понимаю. Вижу, что у вас с Балаби всё по-прежнему. Добрые друзья? Или любовники?
– Кем же нам ещё быть, кроме как друзьями? Мы оба полумёртвые от работы.
Она зевнула, затем внезапно оживилась:
– И всё-таки, кажется, у него дела пошли на лад. С начала сезона он будет дирижировать в оперетте Пурика.
Понизив голос, она поведала Алисе вкрадчивым и полным надежды голосом:
– Его жена больна!
– Неужели?
– Вот именно, детка! И серьёзно. У неё отнимаются ноги, и если, как говорят, уколы, что ей делают, не подействуют, сердце может отказать в любой момент, раз – и всё!..
Она замолкла, как бы созерцая что-то чудесное, невидимое для других, и от этого сразу посвежели её увядшие щёки, прищуренные веки близоруких глаз.
– Знаешь, радоваться особенно нечего. Бедный Каррин… Он, конечно, выглядит сейчас… Это в основном из-за недосыпания. Никак не удаётся выспаться. Мы оба так устаём, что просто не можем заснуть. Я помогаю ему с оркестровкой, с переложениями, как могу, после уроков…
Внезапно помолодев, она широко раскрыла свои прекрасные усталые глаза:
– Ой, ты знаешь, одну из его песен взял Морис Шевалье! Вот так… Кстати, за исключением припева, эта песня моя… Очень симпатичная песенка…
Она попыталась дотянуться до клавиатуры рояля на ощупь, через спинку дивана, но затем оставила свои попытки:
– Алиса, я, может быть, недостаточно говорю с тобой о… о том, что с тобой случилось…
– Да что ты, вполне достаточно, – холодно сказала Алиса.
Взоры их почти неотличимых глаз встретились. Они не проявляли открыто радости от встречи из-за привычки быть к себе строгими и скрывать свои чувства за напускным цинизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16