На вид служащей было не меньше восьмидесяти. Ее руки тряслись. Она сама уже давно успела превратиться в реликвию…
…Первый этаж музея посвящался досоветской эпохе края. В большом, наполненном опилками ящике, изогнувшись лежал бивень мамонта. Медная табличка утверждала, что его откопал экскаваторщик Потапов, когда рыл фундамент обувной фабрики. Рядом, опираясь на стену, будто навеселе, стояла половецкая баба. На ее каменных грудях кто-то нарисовал губной помадой красные соски. It's sexy. Образцы минералов и пришпиленные к бумаге бабочки пылились на противоположных стендах. «Макет казацкого куреня» выглядел обветшавшим – пятнадцать лет тому назад он назывался «Шалаш Ленина в Разливе» – сложная, противоречивая судьба. Швейная машинка «Зингер», расположенная по соседству, походила на злобное ядовитое насекомое. По замыслу она должна была, видимо, иллюстрировать тяготы женского труда в царской России. Тут же, над швейной машинкой, висела буденовка и листовка «Смерть барону Врангелю!»
От мамонта до Врангеля получилось двадцать шагов. Экспозиция богатством коллекции похвастаться не могла. «Да, не Британский музей, – отметил я про себя, – Тут дырявые черепа брахманов не затерялись бы…»
Я засомневался на минуту, не пойти ли мне на второй этаж, посмотреть, что творилось в городе после 1922 года, но потом я все-таки решил не терять время и отворил дверь рядом с лестницей. На двери значилось: «кскурсовод». Буква «Э» потерялась где-то в подвалах времени.
– Вам кого? – надменно спросила сидящая за дверью упитанная барышня.
Барышня сидела за огромным письменным столом – на таком без проблем можно было сыграть в пинг-понг. На столе лежала газета с кусками кекса. Барышня пила чай из кружки размером с цветочный вазон. Было заметно, что ее голове очень не хватает меховой шапки, но стоял июль, и меховая шапка была явно не к месту.
– Да вот, на огороде картошку сажал, нашел скелет тиранозавра. Вам, случайно, не нужен? – начал я издалека.
Упитанную барышню моя нелепая шутка про тиранозавра озадачила только на мгновение.
– Не, не принимаем, – вальяжно ответила она, глотнув чая, – местов нету.
– Странно, – удивился я, – А вот Хмара Василий Петрович говорил намедни, что не далее как третьего дня вам сдали пять птеродактилей и мумию Аменхотепа II…
– Так то ж не моя смена была. – И вообще, шо вы ко мне пристали, мужчина? Сказано – не принимаем.
– А не подскажете, как мне сейчас Хмару найти?
– Он у нас работает внештатно. И вообще, не видите, мужчина, перерыв обеденный у меня. Шо вы мне покушать не даете?
– А может, все-таки подскажете? – улыбнулся я и достал из кармана шоколадку.
2.
Ветер-валютчик, прогуливавшийся по парку, менял листву тополей с зелени на серебро и обратно по нулевому курсу. На пустой танцплощадке играло радио. Парень в яркой кепке наматывал на локоть микрофонный провод. В кафе напротив две дамы пили капуччино. Из соседней бильярдной доносился сочный стук шаров. У шаров был кавказский акцент. Женщина в летнем сарафане помогала своему пятилетнему малышу справлять нужду в зарослях пихт. Солнце стояло в зените.
Я шел в усадьбу Джушевских. Именно туда, зашелестев фольгой, послала меня барышня-кскурсовод. Усадьба располагалась в глубине парка. Собственно-то, и сам парк в нынешнем его виде возник из сада Джушевских. Разметка парковых дорожек более чем за сто лет не изменилась и оставалась прежней, как остаются до самой смерти линии жизни на руке.
При Сталине парк украсили скульптуры из гипса: летчик с пропеллером, девушка с веслом, пионер с горном, гимнаст с гимнасткой – известный набор штампованных героев. До наших дней сохранилась только одно изваяние: мать, читающая огромную книгу, похожую больше на меню ресторана, рядом мечтательный сынишка, томно глядящий вдаль, да отец с дочкой на плече вместо попугая. У всего семейства безнадежно провалились носы, и можно было подумать, что все они переболели сифилисом…
В Оттепель в парке возвели сцену-ракушку для выступления коллективов самодеятельности и летний кинотеатр. Сцена до сих пор используется по праздникам Независимости. От кинотеатра же остались только стены, а крыши у него никогда и не было.
Во времена Брежнева появились аттракционы: синусоида американских горок, чугунные лодки качелей, павильон кривых зеркал, как главный символ эпохи. Была еще карусель «Ромашка». В детстве мы играли на ней в каскадеров. Однажды это стоило мне сломанной ключицы.
В парке в первый раз я потерялся, когда мне было четыре. Помню, меня вел за руку милиционер и ладони у него были потные. Когда мне стукнуло пятнадцать, я исхитрился потеряться здесь во второй раз. Тогда я попробовал коноплю из Туркмении. По счастливому стечению обстоятельств, милиционеры в тот день меня не находили. В этом парке проходили все школьные зарницы и эстафеты, здесь же мы прогуливали уроки, пили портвейн и сидр, гривны две на нынешние деньги, катались на велосипедах и ходили на выставки кошек, которые устраивались раз в год на Праздник Цветов. Короче говоря, я любил этот парк. Совсем не трудно догадаться…
3.
…Возле усадьбы Джушевских загорали каменные львы. Когда-то у меня имелось две фотографии с этими львами. На одной из них мой дед, совсем еще ребенок. А на другой – я сам, приблизительно того же возраста. Если бы не мой модный комбинезон, привезенный родителями из Прибалтики, снимки было бы невозможно отличить. Впрочем, такой же визуальной связью поколении мог похвастаться любой человек, выросший в нашем районе. В каждой семье имелись подобные кадры: дети сидят на полированных спинах, гладят каменную гриву, кладут руку в вечно распахнутую пасть. Что касается львов, то они всегда сохраняли невозмутимость…
Сколько себя помню – усадьба постоянно находилась в состоянии реставрации. Реставрация велась и сейчас. Об этом свидетельствовали кадка с засохшим цементом и масляная надпись на проржавевшем листе жести: «Ремонтные работы». На всякий случай там же значилось: «Памятник архитектуры XIX века». И ниже: «Охраняется государством».
Забор отсутствовал. В качестве охраны выступила только собака чау-чау. Она лениво вышла из-за дорической колонны ветхого портика и два раза пролаяла: «Ав!». На этом собака посчитала функции, возложенные на нее государством, исчерпанными и, высунув свой фиолетовый, цвета вечернего сентябрьского неба, язык, улеглась в тени колоннады. Я не был похож на корейца, и потенциальной угрозы чау-чау во мне не обнаружила.
Проследовав мимо отдыхающей собаки, я постучал в металлическую дверь, довольно громко.
– Иду, иду, – послышался женский голос.
Через мгновенье дверь открыла женщина лет тридцати пяти в обрезанных джинсах и короткой майке, плохо прикрывавшей шрам от аппендицита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
…Первый этаж музея посвящался досоветской эпохе края. В большом, наполненном опилками ящике, изогнувшись лежал бивень мамонта. Медная табличка утверждала, что его откопал экскаваторщик Потапов, когда рыл фундамент обувной фабрики. Рядом, опираясь на стену, будто навеселе, стояла половецкая баба. На ее каменных грудях кто-то нарисовал губной помадой красные соски. It's sexy. Образцы минералов и пришпиленные к бумаге бабочки пылились на противоположных стендах. «Макет казацкого куреня» выглядел обветшавшим – пятнадцать лет тому назад он назывался «Шалаш Ленина в Разливе» – сложная, противоречивая судьба. Швейная машинка «Зингер», расположенная по соседству, походила на злобное ядовитое насекомое. По замыслу она должна была, видимо, иллюстрировать тяготы женского труда в царской России. Тут же, над швейной машинкой, висела буденовка и листовка «Смерть барону Врангелю!»
От мамонта до Врангеля получилось двадцать шагов. Экспозиция богатством коллекции похвастаться не могла. «Да, не Британский музей, – отметил я про себя, – Тут дырявые черепа брахманов не затерялись бы…»
Я засомневался на минуту, не пойти ли мне на второй этаж, посмотреть, что творилось в городе после 1922 года, но потом я все-таки решил не терять время и отворил дверь рядом с лестницей. На двери значилось: «кскурсовод». Буква «Э» потерялась где-то в подвалах времени.
– Вам кого? – надменно спросила сидящая за дверью упитанная барышня.
Барышня сидела за огромным письменным столом – на таком без проблем можно было сыграть в пинг-понг. На столе лежала газета с кусками кекса. Барышня пила чай из кружки размером с цветочный вазон. Было заметно, что ее голове очень не хватает меховой шапки, но стоял июль, и меховая шапка была явно не к месту.
– Да вот, на огороде картошку сажал, нашел скелет тиранозавра. Вам, случайно, не нужен? – начал я издалека.
Упитанную барышню моя нелепая шутка про тиранозавра озадачила только на мгновение.
– Не, не принимаем, – вальяжно ответила она, глотнув чая, – местов нету.
– Странно, – удивился я, – А вот Хмара Василий Петрович говорил намедни, что не далее как третьего дня вам сдали пять птеродактилей и мумию Аменхотепа II…
– Так то ж не моя смена была. – И вообще, шо вы ко мне пристали, мужчина? Сказано – не принимаем.
– А не подскажете, как мне сейчас Хмару найти?
– Он у нас работает внештатно. И вообще, не видите, мужчина, перерыв обеденный у меня. Шо вы мне покушать не даете?
– А может, все-таки подскажете? – улыбнулся я и достал из кармана шоколадку.
2.
Ветер-валютчик, прогуливавшийся по парку, менял листву тополей с зелени на серебро и обратно по нулевому курсу. На пустой танцплощадке играло радио. Парень в яркой кепке наматывал на локоть микрофонный провод. В кафе напротив две дамы пили капуччино. Из соседней бильярдной доносился сочный стук шаров. У шаров был кавказский акцент. Женщина в летнем сарафане помогала своему пятилетнему малышу справлять нужду в зарослях пихт. Солнце стояло в зените.
Я шел в усадьбу Джушевских. Именно туда, зашелестев фольгой, послала меня барышня-кскурсовод. Усадьба располагалась в глубине парка. Собственно-то, и сам парк в нынешнем его виде возник из сада Джушевских. Разметка парковых дорожек более чем за сто лет не изменилась и оставалась прежней, как остаются до самой смерти линии жизни на руке.
При Сталине парк украсили скульптуры из гипса: летчик с пропеллером, девушка с веслом, пионер с горном, гимнаст с гимнасткой – известный набор штампованных героев. До наших дней сохранилась только одно изваяние: мать, читающая огромную книгу, похожую больше на меню ресторана, рядом мечтательный сынишка, томно глядящий вдаль, да отец с дочкой на плече вместо попугая. У всего семейства безнадежно провалились носы, и можно было подумать, что все они переболели сифилисом…
В Оттепель в парке возвели сцену-ракушку для выступления коллективов самодеятельности и летний кинотеатр. Сцена до сих пор используется по праздникам Независимости. От кинотеатра же остались только стены, а крыши у него никогда и не было.
Во времена Брежнева появились аттракционы: синусоида американских горок, чугунные лодки качелей, павильон кривых зеркал, как главный символ эпохи. Была еще карусель «Ромашка». В детстве мы играли на ней в каскадеров. Однажды это стоило мне сломанной ключицы.
В парке в первый раз я потерялся, когда мне было четыре. Помню, меня вел за руку милиционер и ладони у него были потные. Когда мне стукнуло пятнадцать, я исхитрился потеряться здесь во второй раз. Тогда я попробовал коноплю из Туркмении. По счастливому стечению обстоятельств, милиционеры в тот день меня не находили. В этом парке проходили все школьные зарницы и эстафеты, здесь же мы прогуливали уроки, пили портвейн и сидр, гривны две на нынешние деньги, катались на велосипедах и ходили на выставки кошек, которые устраивались раз в год на Праздник Цветов. Короче говоря, я любил этот парк. Совсем не трудно догадаться…
3.
…Возле усадьбы Джушевских загорали каменные львы. Когда-то у меня имелось две фотографии с этими львами. На одной из них мой дед, совсем еще ребенок. А на другой – я сам, приблизительно того же возраста. Если бы не мой модный комбинезон, привезенный родителями из Прибалтики, снимки было бы невозможно отличить. Впрочем, такой же визуальной связью поколении мог похвастаться любой человек, выросший в нашем районе. В каждой семье имелись подобные кадры: дети сидят на полированных спинах, гладят каменную гриву, кладут руку в вечно распахнутую пасть. Что касается львов, то они всегда сохраняли невозмутимость…
Сколько себя помню – усадьба постоянно находилась в состоянии реставрации. Реставрация велась и сейчас. Об этом свидетельствовали кадка с засохшим цементом и масляная надпись на проржавевшем листе жести: «Ремонтные работы». На всякий случай там же значилось: «Памятник архитектуры XIX века». И ниже: «Охраняется государством».
Забор отсутствовал. В качестве охраны выступила только собака чау-чау. Она лениво вышла из-за дорической колонны ветхого портика и два раза пролаяла: «Ав!». На этом собака посчитала функции, возложенные на нее государством, исчерпанными и, высунув свой фиолетовый, цвета вечернего сентябрьского неба, язык, улеглась в тени колоннады. Я не был похож на корейца, и потенциальной угрозы чау-чау во мне не обнаружила.
Проследовав мимо отдыхающей собаки, я постучал в металлическую дверь, довольно громко.
– Иду, иду, – послышался женский голос.
Через мгновенье дверь открыла женщина лет тридцати пяти в обрезанных джинсах и короткой майке, плохо прикрывавшей шрам от аппендицита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73