Ученый студень рассказал мне, где он.
– Куда плывешь, старик? – сказал Ллев. – Я с тобой, обои поплывем, мать твою, сами сделаем номер, подальше от гребаных лепешек слоновьего дерьма и птиц. Знаешь, только вчера одна меня всего обделала. Смотри, видишь, пятно. Соколята, они, понимаешь, всегда по характеру, мать твою, гораздо хуже ловчих.
– Иди домой, – сказал я. – Вернись к матери. Держись подальше от неприятностей. Если б не ты, полиция не засадила 6 меня за решетку.
– Ты чего это? Если б не ты, старая сука не поперла бы на меня из-за поездки без разрешения в город пописать или трахнуться. Старик, ты просто моя копия, так что заткнись с этим дерьмом свинячьим, будто я во всем виноватый.
Мы еще не дошли до автобусной остановки. Я остановился и посмотрел на него. И сказал:
– Уясни следующее. Ты возмутителен и оскорбителен. Ты – грязная шутка, сыгранная глупой природой надо мной, надо мной, надо мной. Ты – ничтожество, случайно получившее мое лицо. Если сейчас ты рассыплешься в пыль и тебя унесет ветром, ничто не будет потеряно.
Понимаешь ты это, увечная сквернословая пародия на человека? Завтра я уезжаю, отчасти для того, чтоб оказаться от тебя как можно дальше. Уговорю себя, если удастся, что это был просто дурной сои.
Ллев трясся от ярости и жалости к себе. Усы, отрезанные от собственных волос на затылке и приклеенные клейстером, которым его мать пользовалась для переплета книги, чуть перекосились. Мне надо было убраться, пока они совсем не отклеились.
– Ладно ладно, ублюдок, – возбужденно заговорил он, – все зависит от того, кто первый родился, правда, вот от чего все зависит, мать твою, правда правда? Скажи тогда когда родился посмотрим кто чья копия гребаная правда старик?
При этом я сам ощутил в душе небольшое возбуждение. Иррационально боялся, вдруг он выхватит паспорт и триумфально махнет в доказательство, подкрепленное могуществом государства, нашей полной идентичности. Майлс Фабер, известный также как Ллевелин Такой-То. Дата рождения: 24 декабря 19…
– Слова не имеют значения, – сказал я. – Нужны документальные доказательства. А я их представить тебе не могу и не собираюсь вести тебя туда, где они находятся. В любом случае, все это полная ерунда. Сажусь вот на этот автобус.
Публика валила по лужайке. Заводились машины. Я шел быстро, Ллев, хрипя, как старик, быстро шел со мной. Пока я садился, он кричал:
– Ублюдок, я тебя найду. Представлю гребаное доказательство. Не дам всяким свиньям обзывать меня гребаной копией.
– Нет. То есть ты меня не найдешь. Я завтра уезжаю.
– Свинья, свинья, ублюдок, почему не хочешь со мной подружиться? Почему не покорешиться, как я предлагал?
Я занял место у окна. Пассажиры набивались в автобус, довольные приятным вечером. Очень хвалили Царицу Птиц. Сын ее стоял на остановке, отверженный, глубоко сунув руки в карманы моей куртки. Я проверил, все ли свое имущество переложил. Свисток был холодный. Может, я свистом вызвал к существованию эту личину? Личина – симулякр, предвещающий смерть, не так ли? Бред. Пока он стоял там, как бы себя оплакивая, усы совсем отклеились, полетели к земле, кружась на морском ветру. Некоторые пассажиры рассмеялись. Или это я его личина? Бред. Автобус тронулся. Он все стоял там и что-то оплакивал. Потом вытащил из моего кармана правую руку, робко помахал. Ему еще хотелось, чтоб мы стали приятелями, корешами, старик. Мы быстро ехали к городу, оставив его. Я хотел полностью от него отдалиться, даже в ретроспективе. Он никогда не существовал. Потом, когда проезжали Магус Эмпориум, у меня, как привкус старого обеда, возникло тревожное воспоминание об одной лекции профессора Кетеки. Шелли. «Освобожденный Прометей»? Освобожденный Ллев, мать твою, бред. Вот какие строчки:
Маг Зороастр, мертвое мое дитя,
Встретил собственный образ, гулявший по саду.
Он единственный видел тот призрак.
Ибо ведомо, есть два мира, живых и мертвых…
А что было потом? Почему ему встретился собственный образ? Я не мог вспомнить. Не то чтобы это имело большое значение. Но старался отчаянно, голова заболела. Больше того, рана вновь стала кровоточить: я чувствовал струйку па левом ухе. Женщина рядом тоже заметила, цыкнула языком, словно кровь была какой-то непристойностью. Как несуществующий Ллев. Но именно носовым платком Лльва – заскорузлым от спермы – я вытер кровь.
Глава 10
А на следующее утро, когда я проснулся, – поздно, судя по освещению, – после абсолютно ничем не омраченного сна, вязкого, как сироп, его одежда ждала меня на стуле, точно сам Ллев. Брюки (имевшие на диалекте Лльва множественное число, так же, как яйца в оскорбительном смысле) были из немнущейся и негнущейся в сложенном виде ткани: я усадил их задницей на стул, и штанины свисали на пол. Пиджак сидел на спинке стула, как на киноактрисе тридцатых годов. Каким я был дураком, внеся нечто от него в жизнь, решившую выпарить память о нем, обезличить его. И нельзя себе было позволить покупку другой одежды, пока нет: все вело к моей капитуляции перед законниками. Рубашка была моя собственная, имелись носовые платки. Оскверненный, оскверняющий платок Лльва я оставил на сиденье в автобусе. Нельзя допускать более тесных контактов со Лльвом.
Устало побрился насухо, сидя на кровати, закрыв глаза; закрытые глаза лучше зеркальца для бритья: сразу учишься бриться вслепую. Потом выглянул в коридор, нашел его пустым, голым шмыгнул в умывальню принять душ. Оделся, пятерней причесался, рассовал по карманам багаж, пошел вниз. В вестибюле было пусто, кроме хозяйки, выпускавшей за своей конторкой гвоздичный дым Сурабаи.
– Съезжаю, – сказал я.
Выложил все свои бумажные деньги одним комком в кулаке, вытащенном из брючного кармана. Среди них оказалась и цыпка Карлотта; прежде чем я ее отделил, сунул в нагрудный карман, хозяйка заметила и говорит:
– Странно. Именно это слово я при вас вчера упоминала. Никакого нет фокуса, чтобы его запомнить.
Я не понял. Она отдала мне мой паспорт. И спрашивает:
– Пойдете в Дууму на чудо?
– На чудо?
– Mijregulu на их языке. Намоем – mu'jizat. Такое у них суеверие – ждать чуда в это время года. Один мальчик кричал нынче утром на улицах, что mijregulu произошло, причем произошло для него одного. Он был на утренней mijsaвместе со своей матерью, и съел хлеб, который, по их суеверию… Впрочем, может быть, вы той же веры. Мальчик клялся, будто чувствовал во рту безволосого маленького ползавшего зверька, говорит, очень маленького, а в голове слышал голос младенца. А потом он его проглотил. По-моему, просто каннибализм. Но возможно, и вы той же веры.
– Ну, в каком-то рудиментарном смысле…
– Поскольку это не mijregulu puwblijgu, то есть не публичное чудо, его игнорируют. Для mijregulu puwblijgu по-ихнему надо, чтоб из невозможных источников хлынула кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Куда плывешь, старик? – сказал Ллев. – Я с тобой, обои поплывем, мать твою, сами сделаем номер, подальше от гребаных лепешек слоновьего дерьма и птиц. Знаешь, только вчера одна меня всего обделала. Смотри, видишь, пятно. Соколята, они, понимаешь, всегда по характеру, мать твою, гораздо хуже ловчих.
– Иди домой, – сказал я. – Вернись к матери. Держись подальше от неприятностей. Если б не ты, полиция не засадила 6 меня за решетку.
– Ты чего это? Если б не ты, старая сука не поперла бы на меня из-за поездки без разрешения в город пописать или трахнуться. Старик, ты просто моя копия, так что заткнись с этим дерьмом свинячьим, будто я во всем виноватый.
Мы еще не дошли до автобусной остановки. Я остановился и посмотрел на него. И сказал:
– Уясни следующее. Ты возмутителен и оскорбителен. Ты – грязная шутка, сыгранная глупой природой надо мной, надо мной, надо мной. Ты – ничтожество, случайно получившее мое лицо. Если сейчас ты рассыплешься в пыль и тебя унесет ветром, ничто не будет потеряно.
Понимаешь ты это, увечная сквернословая пародия на человека? Завтра я уезжаю, отчасти для того, чтоб оказаться от тебя как можно дальше. Уговорю себя, если удастся, что это был просто дурной сои.
Ллев трясся от ярости и жалости к себе. Усы, отрезанные от собственных волос на затылке и приклеенные клейстером, которым его мать пользовалась для переплета книги, чуть перекосились. Мне надо было убраться, пока они совсем не отклеились.
– Ладно ладно, ублюдок, – возбужденно заговорил он, – все зависит от того, кто первый родился, правда, вот от чего все зависит, мать твою, правда правда? Скажи тогда когда родился посмотрим кто чья копия гребаная правда старик?
При этом я сам ощутил в душе небольшое возбуждение. Иррационально боялся, вдруг он выхватит паспорт и триумфально махнет в доказательство, подкрепленное могуществом государства, нашей полной идентичности. Майлс Фабер, известный также как Ллевелин Такой-То. Дата рождения: 24 декабря 19…
– Слова не имеют значения, – сказал я. – Нужны документальные доказательства. А я их представить тебе не могу и не собираюсь вести тебя туда, где они находятся. В любом случае, все это полная ерунда. Сажусь вот на этот автобус.
Публика валила по лужайке. Заводились машины. Я шел быстро, Ллев, хрипя, как старик, быстро шел со мной. Пока я садился, он кричал:
– Ублюдок, я тебя найду. Представлю гребаное доказательство. Не дам всяким свиньям обзывать меня гребаной копией.
– Нет. То есть ты меня не найдешь. Я завтра уезжаю.
– Свинья, свинья, ублюдок, почему не хочешь со мной подружиться? Почему не покорешиться, как я предлагал?
Я занял место у окна. Пассажиры набивались в автобус, довольные приятным вечером. Очень хвалили Царицу Птиц. Сын ее стоял на остановке, отверженный, глубоко сунув руки в карманы моей куртки. Я проверил, все ли свое имущество переложил. Свисток был холодный. Может, я свистом вызвал к существованию эту личину? Личина – симулякр, предвещающий смерть, не так ли? Бред. Пока он стоял там, как бы себя оплакивая, усы совсем отклеились, полетели к земле, кружась на морском ветру. Некоторые пассажиры рассмеялись. Или это я его личина? Бред. Автобус тронулся. Он все стоял там и что-то оплакивал. Потом вытащил из моего кармана правую руку, робко помахал. Ему еще хотелось, чтоб мы стали приятелями, корешами, старик. Мы быстро ехали к городу, оставив его. Я хотел полностью от него отдалиться, даже в ретроспективе. Он никогда не существовал. Потом, когда проезжали Магус Эмпориум, у меня, как привкус старого обеда, возникло тревожное воспоминание об одной лекции профессора Кетеки. Шелли. «Освобожденный Прометей»? Освобожденный Ллев, мать твою, бред. Вот какие строчки:
Маг Зороастр, мертвое мое дитя,
Встретил собственный образ, гулявший по саду.
Он единственный видел тот призрак.
Ибо ведомо, есть два мира, живых и мертвых…
А что было потом? Почему ему встретился собственный образ? Я не мог вспомнить. Не то чтобы это имело большое значение. Но старался отчаянно, голова заболела. Больше того, рана вновь стала кровоточить: я чувствовал струйку па левом ухе. Женщина рядом тоже заметила, цыкнула языком, словно кровь была какой-то непристойностью. Как несуществующий Ллев. Но именно носовым платком Лльва – заскорузлым от спермы – я вытер кровь.
Глава 10
А на следующее утро, когда я проснулся, – поздно, судя по освещению, – после абсолютно ничем не омраченного сна, вязкого, как сироп, его одежда ждала меня на стуле, точно сам Ллев. Брюки (имевшие на диалекте Лльва множественное число, так же, как яйца в оскорбительном смысле) были из немнущейся и негнущейся в сложенном виде ткани: я усадил их задницей на стул, и штанины свисали на пол. Пиджак сидел на спинке стула, как на киноактрисе тридцатых годов. Каким я был дураком, внеся нечто от него в жизнь, решившую выпарить память о нем, обезличить его. И нельзя себе было позволить покупку другой одежды, пока нет: все вело к моей капитуляции перед законниками. Рубашка была моя собственная, имелись носовые платки. Оскверненный, оскверняющий платок Лльва я оставил на сиденье в автобусе. Нельзя допускать более тесных контактов со Лльвом.
Устало побрился насухо, сидя на кровати, закрыв глаза; закрытые глаза лучше зеркальца для бритья: сразу учишься бриться вслепую. Потом выглянул в коридор, нашел его пустым, голым шмыгнул в умывальню принять душ. Оделся, пятерней причесался, рассовал по карманам багаж, пошел вниз. В вестибюле было пусто, кроме хозяйки, выпускавшей за своей конторкой гвоздичный дым Сурабаи.
– Съезжаю, – сказал я.
Выложил все свои бумажные деньги одним комком в кулаке, вытащенном из брючного кармана. Среди них оказалась и цыпка Карлотта; прежде чем я ее отделил, сунул в нагрудный карман, хозяйка заметила и говорит:
– Странно. Именно это слово я при вас вчера упоминала. Никакого нет фокуса, чтобы его запомнить.
Я не понял. Она отдала мне мой паспорт. И спрашивает:
– Пойдете в Дууму на чудо?
– На чудо?
– Mijregulu на их языке. Намоем – mu'jizat. Такое у них суеверие – ждать чуда в это время года. Один мальчик кричал нынче утром на улицах, что mijregulu произошло, причем произошло для него одного. Он был на утренней mijsaвместе со своей матерью, и съел хлеб, который, по их суеверию… Впрочем, может быть, вы той же веры. Мальчик клялся, будто чувствовал во рту безволосого маленького ползавшего зверька, говорит, очень маленького, а в голове слышал голос младенца. А потом он его проглотил. По-моему, просто каннибализм. Но возможно, и вы той же веры.
– Ну, в каком-то рудиментарном смысле…
– Поскольку это не mijregulu puwblijgu, то есть не публичное чудо, его игнорируют. Для mijregulu puwblijgu по-ихнему надо, чтоб из невозможных источников хлынула кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55