Черт бы ее побрал!
Любой дурак скажет тебе, что это тощее и ноющее создание сдохло под
каким-нибудь забором еще тысячу лет назад и похоронена собственными
сутенерами. У меня нет охоты играть в эти игры. Все равно, что играть в
волейбол без мяча. Но ты, дурак, все-таки можешь заявиться к нам, самые
милые развлечения начнутся, когда чуть-чуть потеплеет.
Расхаживая по палубе, а дожевывал свой сэндвич и пытался представить,
что бы мне сказал по этому поводу Майер. Он сказал бы: не расхаживай взад
и вперед, когда ешь, у тебя сыпятся крошки и ты их затаптываешь.
От нечего делать я выдвинул маленький ящик телефонного столика и
принялся шарить в невероятной свалке, которая образовалась тас уже
давным-давно, потому что я слишком часто выгружал туда содержимое моих
карманов. Очень скоро я наткнулся на пленку, которую всучила мне Гуля.
"Забери ее, - сказала она мне тогда. - Я не хочу выкидывать эти кадры, но
и не хочу, чтобы они снова попадались мне на глаза, а то я опять свихнусь.
Но ты их все же сохрани, чтобы потом, когда мы с тобой будем уже старыми и
седыми, мы моглм посмотреть на них снова вместе и вместе посмеяться".
Двенадцать квадратных снимков, двенадцать негативов, разрезанных по
три. Я подсел к самой лампе и просмотрел первые девять один за другим. Я
немного знал окресности Санта-Круса. А вот то самый катамаран их Хоустона,
который она мне показывала. На двух кадрах был Говард. Улыбающийся.
Широкоплечий. Счастливый. И, наконец, последние три. Кадры, которые едва
не свели с ума мою Лу Эллен. Кадры с воображаемой мисс Джой Херрис. Пустой
бак "Лани". Пустая крышка люка. Перила, над которыми никто не склонился.
Вглядевшись, я заметил, что на последних трех цвета не так хороши,
как на предыдущих кадрах. Может быть, из-за смены освещения.
Автоматические аппараты очень плохо воспроизводят кадры против света, к
тому же, эти потеки проявителя...
Нол вдруг я сообразил, что потеки проявителя здесь совершенно
непричем. А гораздо больше это смахивает на желто-зеленое пятно через все
три кадра. Только последние три.
Я почувствовал, как похолодело у меня в животе, и как бешено
колотится о ребра мое готовое вот-вот выскочить сердце. Дрожащими руками я
запихивал пленку и снимки обратно в пакет. Я рассыпал их дважды, но после
того, как мне удалось наконец привести все в порядок, я схватил, как
хватается за соломинку утопающий, телефонную трубку и набрал номер.

11
Я знал, что Гейб Марчмен должен быть дома - просто потому, что он
никуда не выезжает. Он имкл мудрость купить что-то вроде ранчо к западу от
Лодердейла, пятиакровую заброшенную ферму. В самом центре он поставмл дом
и больше не переступал границ своей земли. Когда-то он был армейским
фотографом, одним из самых лучших, пока шальная бомба не рахдробила ему
ноги по самые коленные чашечки, на всю жизнь приковав его к инвалидному
креслу. На маленькой ферме, кроме него самого, жила его жена Дорис,
китайско-гавайской национальности, семеро их детей, шесть лошадей и
бесчисленное множество собак, кошек, гусей, уток и прочей живности.
Словом, королевство было маленькое, шумное и бестревожное. Одной из
достопримечательностей фермы была фотолаборатория хозяина, почти такая же
большая, как жилой дом. Он проделывал там свои эксперименты, всячески
колдовал и считал себя одним из счастливейших людей на свете.
Мы с Дорис вышли навстречу друг другу одновременно: она из дома, я из
машины.
- Он ужасно сердит на тебя, Тревис, так что тебе и вправду придется
остаться на барбекю. Он ведь очень любит поболтать с тобой. И поболтать, и
распросить тебя обо всем, что творится в мире.
- Я должен остаться, потому что он сердит?
- Потому что, как он сам сказал тебе по телефону, ты никогда не
приедешь просто так, а только если у тебя что-то случилось.
- Вот ведь странность, правда? Это потому, что каждый раз я боюсь
остаться здесь навсегда. Я очень люблю бывать у вас. Что происходит?
Дорис вынесла из Китая восхитительный оттенок кожи и детское
телосложение, что делало ее похожей скорее на сестру собственной старшей
дочери, которой было уже лет тринадцать.
- Что происходит? - переспросила она. - Мы расстрачиваем дни своей
жизни на никчемные вещи, тогда как должны были заботиться совсем о другом.
Все-таки я надеюсь, что ты останешься и поешь с нами. Да? Прекрасно!
Пойдем, поздороваешься с Гейбом.
Мы обошли большой дом и вошли со стороны сада. Гейб, пыхтя,
инспектировал длину нового бассейна, передвигаясь исключительно силой
своих мощных рук. Увидев нас, он задержался и поднял вверх три пальца.
- На три гребка больше, - пояснила она. - Его лучший результат был
сорок, а он все хочет его побить.
- Помогает?
- Да, конечно! Весь тот год он в первый раз почти не чувствовал
болей. Бедный трудяга. Он ненавидит упражнения.
Очень скоро Гейб выкарабкался из бассейна, влез в мохнатый купальный
халат и, склонившись над лестницей, принялся вытирать мокрые волосы. Потом
устроился на своих легких костылях и лихо подлетел к нам.
Усевшись на стеклянную крышку стола на веранде, он изучающе оглядел
меня.
- Ну, что у тебя там?
- Ничего себе приветствие!
- Ничего себе голос у тебя был, когда я поднял трубку! Я бы очень
удивился, если бы это не отразилось на том челевеке, чей голос я слышал.
Ну так, я тебе скажу, какой бы ни была твоя проблема на этот раз, она
скорее личная, чем профессиональная.
- Дорогой! - сказала Дорис.
- Все в порядке, - сказал я. - Не вижу ничего удивительного в том,
что для Гейба все написано на моей физиономии. Я думаю, для него это не
первая перекошенная физиономия с проблемой скорее личной, чем
профессиональной.
- Глаза - зеркало души, - ответил Гейб. - Но о многом говорят
иморщины на лбу, и сжатые губы. Но в основном, конечно, глаза.
- Некто, очень дорогой мне человек, попал в ужасное положение. Я не
знаю. Может быть, и нет. Все зависит от того, что ты мне скажешь. Я,
признаться, почти не хотел обращаться к тебе.
- Тебе нужна моя лаборатория?
- Может, ты мне скажешь прямо здесь. Вот. Пленка из двенадцати
кадров, "кодаколор", проявленная в дешевой мастерской. Скажи мне, что ты о
них думаешь.
Он вытащил кадры из пакета и разложил их пасьянсом на стекле стола. Я
следил за тем, как он отложил три "пустых" кадра с баком "Лани".
Затем он повернул все девять оставшихся снимков, если можно так
выразиться, "лицом вниз". Через несколько секунд я понял, что он имел в
виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71