ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Дневная и вечерная смена
получили их сразу по прибытии в больницу. Я был свидетелем всех этих
треволнений, потому что сутками торчал здесь. Увлекшись, я не заметил, как
он задремал, и я подумал, что Майер вполне удовлетворен - Рождество не
обходит стороной даже больницы.
Сестра Мурз пришла рано, около десяти. Она была выше и не такая
красавица, как в описании сестер, и, что было уж совсем неожиданно,
обладала редкой застенчивостью в обращении, - редкой для медсестры, я имею
в виду. После того, как она удостоверилась, что больной в полном порядке и
спит и перецеловавшись со всеми девушками на посту, мы соорудили себе по
чашечке кофе, уютно устроившись в маленькой приемной в конце коридора. Она
расспрашивала меня о Майере. Экономист, наполовину оставивший дела,
живущий уединенно - на берегу или в личной кабине на "Молнии", отвечал я.
Это был, правда, далеко не полный портрет Майера. А какой полный, спросила
она. Майер - это всегда доброе расположение духа, самая мохнатая жилетка
на свете, полное понимание и мудрость философа.
Мы договорились, что, пока в этом есть нужда, ночью при Майере будет
она, а днем - я, она похлопочет, чтобы я мог появляться здесь не только в
часы посещений.
Наверное, это был перст судьбу, чтобы наш разговор произошел как раз
вечером накануне того дня, в который я получил письмо от Гули. Или меня
просто какая-то муха укусила. Во всяком случае я, подробно выслушав
инструкции, направился по коридору и свернул за угол, оставив дверь на
лестницу открытой, а сам в нее не вышел. Там сразу за дверью есть
маленькая комнатушка. Так, оставив путь свободным, я уселся на какое-то
больничное сооружение и стал ждать. В комнатку проникал слябый свет синих
ламп из коридора, блики мерцали на аптечной утвари и инструментах в
шкафах.
Я не знал, сколько времени я буду ждать, потому что, если она пойдет
не одна, то ей придется сделать вид, что она едет на третий или первый
этаж, а не шмыгнуть сразу ко мне.
Но не прошло и пяти минут, как Мэриан Левандовски, одна из самых
славных девушек на посту, тихонько открыла дверь, скользнула в комнату и
плотно прикрыла дверь за собой.
Она была немного неуравнавешенной, как все современные девушки, и
завивистый ее смех звучал немного визгливо, но это было не так уж страшно.
У нее была поистине добрая душа: она дежурила все три дня Рождества, с
трех до одиннадцати, отрабатывая за больных сестер, и только шутила на эту
тему. Славная девушка. Я немного флиртовал с ней.
Добравшись до меня в полутьме, она чмокнула меня в щеку и сказала:
- Ты знаешь, у меня такое чувство, словно мы с тобой заигравшиеся
дети.
- Так оно и есть.
- Да, но до поры до времени. Норман сейчас в Иране, там негде жить и
я не могу везти туда детей. Я сейчас живу у его матери, а это препротивная
старушенция, она следит за каждым моим шагом. Много бы я дала, чтобы
избавиться о нее! Она готова обвинить меня просто в чем угодно. А ведь
когда тебя дни и ночи напролет пилят за то, что ты не делал, ты же в конце
концов пойдешь и сделаешь это, просто из одного только чувства
противоречия. Верно?
Я улыбнулся.
- Вот ты и делаешь.
- Славное местечко приятаться от всех. Я узнала о нем от Ниты. У нее
сейчас отпуск, а так она вечно торчала тут со своим лопоухим кардиологом.
Она все надеется, что однажды он возьмет и предложит ей руку и сердце, но
мне кажется, этого никогда не случиться.
- Наверное.
Она была способна болтать часами. О том, как было бы хорошо, чтобы ее
муж нашел себе постоянную работу здесь и больше никуда не ездил, и тогда
страя леди не будет больше пилить ее за несуществующую супружескую измену.
О том, как, если бы это все же случилось, она немедленно бросит работу,
потому что в больницу все больше и больше привозят стариков, и они умирают
здесь просто от старости, а не от сложных и неизлечимых болезней. О том,
что иногда она вдруг задумывается у окна и ясно видит, как жизнь проходит
мимо, хоть у нее, конечно, прекрасный муж и замечательные дети.
- Чувствуешь, как я дрожу? Я прямо не знаю, что со мной. Нита,
кстати, предупреждала: ни в коем случае не пользоваться этим столом, он
слишком высокий и узкий, можно просто свалиться, и тогда точно кто-нибудь
из нас останется со сломанной шеей. К тому же, она говорила, он на
колесиках... да, и в самом деле, он и вправду на колесиках. Правда, под
них ведь можно что-нибудь подложить, и тогда он никуда не поедет... Нет,
да что же это такое, я какая-то совсем странная сегодня. Черт бы все
побрал, это просто проклятая репутация медсестры. Но ты не думай, я не
такая. Просто ты нравишься мне. Да, ты мне ужасно нравишься, я могу часами
думать о тебе, но это вовсе не значит, что я способна на низкий и грязный
обман... А что если мы просто обойдемся? Ты будешь очень расстроен?
- Нет, не буду.
- Наверное, его мать от меня только этого и ждет. С чего это она
решила, что я буду на это способна. Не так уж это страшно, между прочим.
Человек имеет право на все, что ему дано природой. Ладно, ты просто обними
меня покрепче и поцелуй, как один ты умеешь это делать, совсем чуть-чуть,
недолго, а потом я пойду. Ты извини, что так вышло. Я... Я правда не
могу...
А через десять минут мы уже лежали, обнявшись, на старых матрасах в
углу. Ее кожа казалась холодной и блеклой в свете синих ламп. Ее руки
пахли аптекой и стерилизатором. В тишине ночи слышалось только наше
сдерживаемое дыхание да лай собак вдалеке. Откуда-то с моря шла гроза, я
слышал дальние раскаты грома. А потом все заглушил ошалелый звук ее
маленького сердца и все старые и больные пациенты остались где-то
невероятно далеко, а в нас шипела и праздновала свою вечную молодость
жизнь.

После того, как она ушла, я задремал прямо на матрасах, но вскоре
проснулся от сквозняка, создаваемого неутомимым кондиционером. Руки и ноги
у меня затекли и озябли, я немного попрыгал, чтобы согреться. Было еще
только четверть первого. Я перепутал пуговицы на рубашке и принялся
застегивать ее второй раз, а когда у меня вышло криво и со второй попытки,
я понял, что еще немного, и мне придется сесть на пол и немного поплакать.
До дома я добрался уже в состоянии глубочайшей депрессии, в которой
когда-либо пребывал. Я был самым тривиальным, мерзким и гадким сукиным
сыном. Мне следовало отрубить руки. Какой у меня был декабрь! Тебе было
дано такое сокровище, старый ты грязный мусорщик! Ты оттрахал Гулю за все
то, что пропустил десять лет назад, и теперь закрепляешь успех, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71