Подобной способности не было и нет ни у кого из наших поэтов.
Ибо для этого надо: 1) почувствовать всю глубину крестьянского горя, 2) почувствовать это горе так, как чувствует его крестьянин, 3) сказать о нем мужицкими словами, но без всякого при этом ущерба для художественности произведения.
Поэтесса удовлетворяет всем этим требованиям, в чем легко убедиться на следующем хотя бы примере:
Мерцает, серебрится
Студеная водица…
Она лепечет, льется,
Аж в сердце отдается.
А во поле туман…
В потемках вздрогнет хата,
Когда жена застонет.
Рука чужая чья-то
Меня со света гонит:
Эй, отдохни, мужик…
Как этот месяц светит!
Помилуй, божья мати!
Некормленые дети,
Холодные полати…
Наслал господь беду!..
Приду ль им на помогу?
В дорогу! Эй, в дорогу!
Волна же успокоит,
Соленый пот омоет.
Кровавую слезу.
Шумит вода у млина,
Ложится тень в долину.
Ой, завтра зорька будет,
Не всех она разбудит!
Уснувшие пусть спят!
Белеет зорька низко.
Что там шумит так близко?…
Молю отца и сына…
О господи, спаси нас…
Будь милостив ко мне!
По-моему этих нескольких строф достаточно, чтобы Конопницкая заняла, пожалуй, первое место на нашем современном Парнасе. Тургенев, объективно и в такой же манере создавая образы крестьян, потрясал всю Россию – от царя до мужика. У нас не интересуются мужиками-гамлетами. А такой Гамлет в сермяге, его «be or not to be» впечатляет и потрясает, как трагедия Эсхила.
Если бы некто с лягушачьей кровью попросил научить его патриотизму и демократизму, – будь то белый, здравомыслящий или космополит, я дал бы ему прочитать несколько таких вот правдивых строф; я повел бы его на Подляшье к мужикам-униатам, которые не стали сеять озимых и заявили: везите в Сибирь, а в церковь – не пойдем… И я ручаюсь, что у моего ученика забилось бы сердце, он устрашился бы суда истории и осознал бы непреложный долг каждого защищать свое гнездо.
По манере письма Конопницкая является талантом исключительно лирического направления. Даже ее эпические этюды по-своему лиричны. Ее творческий почерк трудно сравнить со стилем других наших поэтов, зато какая в нем необычная близость с рисунками Гроттгера. Поразительна общность настроения, склонностей и художественных приемов. Само собой напрашивается предположение, что ее «Рассказ раненого» является пересказом эпизода из «Войны» Гроттгера.
Стихотворения нашей поэтессы и рисунки гениального художника – это одна юдоль слез. Прочтите ее произведения, и вы найдете в них и «Иди за мной», и «Предчувствие», и ужасные картины «Войны». «Мужицкое сердце» Конопницкой – это та же «Жеребьевка» Гроттгера. Кроме того, есть у нее вещи, непосредственно написанные под впечатлением картин Гроттгера, например отмеченное на конкурсе стихотворение «Из папки Гроттгера». Эти два гениальных художника взаимно дополняют и раскрывают друг друга, паря на одной высоте. Здесь нет подражания, есть лишь общая художественная направленность, общая атмосфера чувств и симпатий и одинаково понятая любовь к родине.
Любовь к родине с подобной же силой выражена в произведениях Сырокомли, а из иностранных поэтов – у Шевченко.
Она проявляется с предельной яркостью в стихотворениях, написанных Конопницкой за границей.
О, как вы блаженны, ключи над обрывом,
Когда вы кидаете страстно и смело
Каскады на горы – и нет здесь предела
Ни вашим желаньям, ни вашим порывам.
Однако за горами край есть далекий,
Где тихи и медленны речек истоки,
Где русла как тайные слезы народа,
Проносят свои молчаливые воды.
Чтобы определить ее более точно, надо бы привести целые строфы. Вот, например, стихотворение «Издалека»:
Я видела вблизи и слезы и тревоги,
Я чуяла вблизи людских сердец биенье,
Я знала города, и села, и дороги,
И жизнь, и угнетенье.
Я видела вблизи и сны, что нас томили,
И клятвы, и тоску, и горе, и заботы,
Я ведаю о том, что не достичь в бессилье
Далекие высоты.
Я видела вблизи и слабости и вины,
Бесплодный сон мечты и самоутешенья,
В часы, когда заря восходит на вершины
И близок миг свершенья.
Устала я от слез и горького волненья,
Мой путь через туман стремится одиноко,
Чтоб я на вас, живя в стране отдохновенья,
Взирала издалека.
Это привязанность, которая никогда не ослабевает, ибо в основе ее лежит любовь не к идее родины, не к чему-то отвлеченному, а к земле, это переживание горя как такового, ран, наготы и грязи. Так любит свою деревню мужик. Таково это чувство у Конопницкой.
Особенно ярко оно проявилось в прекрасном стихотворении «К границе», Шедевр этот передает великую скорбь народа, страдающего от нанесенной ему обиды.
Путешествуя по Европе, Конопницкая писала письма с дороги. Эти письма так же, как и два тома ее стихов, очень интересны с точки зрения ее стиля.
Среди произведений Конопницкой есть стихотворения, написанные в стиле Словацкого, и идиллии в духе Ленартовича, и импровизации с золотой соразмерностью стиха Мицкевича. Удивительное явление: она владеет всеми этими стилями с одинаковым мастерством, усваивает каждый и подчиняет себе. Это безусловно особая, психологическая, если можно так выразиться, способность ее таланта. Можно ли создать действительно художественные произведения в стиле Ленартовича, если не имеешь свойственного ему тяготения к идилличности? Можно ли так блестяще воспроизводить стиль Словацкого, не обладая его душой? – ибо, как известно, «стиль – это человек». Все, что только есть сейчас самого возвышенного в польской лирике, сосредоточивает в себе перо Конопницкой.
Итак, из приведенных выше, возможно парадоксальных рассуждений я делаю вывод, что поэтесса, творческий портрет которой я набросал, поняла и исполнила завет умирающего Словацкого, чтобы «живые не теряли надежды». Она обещает нам рассвет, будущее, она заклинает нас жить и запрещает спать, обнажает наши раны и велит любить, врачевать их. Ослушаться ее не имеют права те, кто стоит в авангарде народа, к кому она обращается, говоря:
В трудном марше
Пусть впереди будут юноши наши.
24 февраля 1887 г. Прекрасно ты, щемящее грудь, влечение к добру, самопожертвованию, добродетели! Сладостны чистые слезы, пролитые из чувства братства. Как возвышенна должна быть радость посвящения во имя тихого сна матери, светлых дум отца, во имя спокойствия чтимых тобою старцев. Счастливый тот день, когда ты видишь, что твои мечты, твою веру понимает самое близкое на земле, единственно родное сердце матери. Такая вокруг безмерная даль! – и как ни напрягай зрение, сколько ни окидывай взором просторы земли, не найдешь никого, кто бы подумал о тебе: что с ним сейчас?
Я страшно одинок! Иду, иду и не думаю, куда я иду и зачем… Только иногда, когда на сцене или в жизни услышишь всепоглощающие материнские слова, увидишь горящий любовью взгляд, и спросит тебя твой враг – ты его сразу узнаешь, он – насмешник и меланхолик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Ибо для этого надо: 1) почувствовать всю глубину крестьянского горя, 2) почувствовать это горе так, как чувствует его крестьянин, 3) сказать о нем мужицкими словами, но без всякого при этом ущерба для художественности произведения.
Поэтесса удовлетворяет всем этим требованиям, в чем легко убедиться на следующем хотя бы примере:
Мерцает, серебрится
Студеная водица…
Она лепечет, льется,
Аж в сердце отдается.
А во поле туман…
В потемках вздрогнет хата,
Когда жена застонет.
Рука чужая чья-то
Меня со света гонит:
Эй, отдохни, мужик…
Как этот месяц светит!
Помилуй, божья мати!
Некормленые дети,
Холодные полати…
Наслал господь беду!..
Приду ль им на помогу?
В дорогу! Эй, в дорогу!
Волна же успокоит,
Соленый пот омоет.
Кровавую слезу.
Шумит вода у млина,
Ложится тень в долину.
Ой, завтра зорька будет,
Не всех она разбудит!
Уснувшие пусть спят!
Белеет зорька низко.
Что там шумит так близко?…
Молю отца и сына…
О господи, спаси нас…
Будь милостив ко мне!
По-моему этих нескольких строф достаточно, чтобы Конопницкая заняла, пожалуй, первое место на нашем современном Парнасе. Тургенев, объективно и в такой же манере создавая образы крестьян, потрясал всю Россию – от царя до мужика. У нас не интересуются мужиками-гамлетами. А такой Гамлет в сермяге, его «be or not to be» впечатляет и потрясает, как трагедия Эсхила.
Если бы некто с лягушачьей кровью попросил научить его патриотизму и демократизму, – будь то белый, здравомыслящий или космополит, я дал бы ему прочитать несколько таких вот правдивых строф; я повел бы его на Подляшье к мужикам-униатам, которые не стали сеять озимых и заявили: везите в Сибирь, а в церковь – не пойдем… И я ручаюсь, что у моего ученика забилось бы сердце, он устрашился бы суда истории и осознал бы непреложный долг каждого защищать свое гнездо.
По манере письма Конопницкая является талантом исключительно лирического направления. Даже ее эпические этюды по-своему лиричны. Ее творческий почерк трудно сравнить со стилем других наших поэтов, зато какая в нем необычная близость с рисунками Гроттгера. Поразительна общность настроения, склонностей и художественных приемов. Само собой напрашивается предположение, что ее «Рассказ раненого» является пересказом эпизода из «Войны» Гроттгера.
Стихотворения нашей поэтессы и рисунки гениального художника – это одна юдоль слез. Прочтите ее произведения, и вы найдете в них и «Иди за мной», и «Предчувствие», и ужасные картины «Войны». «Мужицкое сердце» Конопницкой – это та же «Жеребьевка» Гроттгера. Кроме того, есть у нее вещи, непосредственно написанные под впечатлением картин Гроттгера, например отмеченное на конкурсе стихотворение «Из папки Гроттгера». Эти два гениальных художника взаимно дополняют и раскрывают друг друга, паря на одной высоте. Здесь нет подражания, есть лишь общая художественная направленность, общая атмосфера чувств и симпатий и одинаково понятая любовь к родине.
Любовь к родине с подобной же силой выражена в произведениях Сырокомли, а из иностранных поэтов – у Шевченко.
Она проявляется с предельной яркостью в стихотворениях, написанных Конопницкой за границей.
О, как вы блаженны, ключи над обрывом,
Когда вы кидаете страстно и смело
Каскады на горы – и нет здесь предела
Ни вашим желаньям, ни вашим порывам.
Однако за горами край есть далекий,
Где тихи и медленны речек истоки,
Где русла как тайные слезы народа,
Проносят свои молчаливые воды.
Чтобы определить ее более точно, надо бы привести целые строфы. Вот, например, стихотворение «Издалека»:
Я видела вблизи и слезы и тревоги,
Я чуяла вблизи людских сердец биенье,
Я знала города, и села, и дороги,
И жизнь, и угнетенье.
Я видела вблизи и сны, что нас томили,
И клятвы, и тоску, и горе, и заботы,
Я ведаю о том, что не достичь в бессилье
Далекие высоты.
Я видела вблизи и слабости и вины,
Бесплодный сон мечты и самоутешенья,
В часы, когда заря восходит на вершины
И близок миг свершенья.
Устала я от слез и горького волненья,
Мой путь через туман стремится одиноко,
Чтоб я на вас, живя в стране отдохновенья,
Взирала издалека.
Это привязанность, которая никогда не ослабевает, ибо в основе ее лежит любовь не к идее родины, не к чему-то отвлеченному, а к земле, это переживание горя как такового, ран, наготы и грязи. Так любит свою деревню мужик. Таково это чувство у Конопницкой.
Особенно ярко оно проявилось в прекрасном стихотворении «К границе», Шедевр этот передает великую скорбь народа, страдающего от нанесенной ему обиды.
Путешествуя по Европе, Конопницкая писала письма с дороги. Эти письма так же, как и два тома ее стихов, очень интересны с точки зрения ее стиля.
Среди произведений Конопницкой есть стихотворения, написанные в стиле Словацкого, и идиллии в духе Ленартовича, и импровизации с золотой соразмерностью стиха Мицкевича. Удивительное явление: она владеет всеми этими стилями с одинаковым мастерством, усваивает каждый и подчиняет себе. Это безусловно особая, психологическая, если можно так выразиться, способность ее таланта. Можно ли создать действительно художественные произведения в стиле Ленартовича, если не имеешь свойственного ему тяготения к идилличности? Можно ли так блестяще воспроизводить стиль Словацкого, не обладая его душой? – ибо, как известно, «стиль – это человек». Все, что только есть сейчас самого возвышенного в польской лирике, сосредоточивает в себе перо Конопницкой.
Итак, из приведенных выше, возможно парадоксальных рассуждений я делаю вывод, что поэтесса, творческий портрет которой я набросал, поняла и исполнила завет умирающего Словацкого, чтобы «живые не теряли надежды». Она обещает нам рассвет, будущее, она заклинает нас жить и запрещает спать, обнажает наши раны и велит любить, врачевать их. Ослушаться ее не имеют права те, кто стоит в авангарде народа, к кому она обращается, говоря:
В трудном марше
Пусть впереди будут юноши наши.
24 февраля 1887 г. Прекрасно ты, щемящее грудь, влечение к добру, самопожертвованию, добродетели! Сладостны чистые слезы, пролитые из чувства братства. Как возвышенна должна быть радость посвящения во имя тихого сна матери, светлых дум отца, во имя спокойствия чтимых тобою старцев. Счастливый тот день, когда ты видишь, что твои мечты, твою веру понимает самое близкое на земле, единственно родное сердце матери. Такая вокруг безмерная даль! – и как ни напрягай зрение, сколько ни окидывай взором просторы земли, не найдешь никого, кто бы подумал о тебе: что с ним сейчас?
Я страшно одинок! Иду, иду и не думаю, куда я иду и зачем… Только иногда, когда на сцене или в жизни услышишь всепоглощающие материнские слова, увидишь горящий любовью взгляд, и спросит тебя твой враг – ты его сразу узнаешь, он – насмешник и меланхолик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12