По обеим сторонам
прохода, едва освещенного желтоватыми отсветами, темнели ряды
лавок. За ними угадывались загадочные, скрывающие в себе что-то
ниши.
Раздалось шарканье подошв по каменному полу, но
поблизости никого не было видно. Я медленно двинулся по проходу,
думая уже лишь о том, куда я направлюсь, когда покину часовню,
но тут мой взгляд, блуждавший среди колеблющихся теней,
остановился на лице умершего.
Я узнал его сразу, это безмятежное, словно отлитое из
чистого воска лицо. В гробу, укрытый до половины груди флагом,
укутывавшим ноги пышными, искусно уложенными складками, покоился
старичок. Его голова обрамлялась накрахмаленными кружевами,
выглядывавшими из-под погребального изголовья. Он лежал без
золотых очков, и из-за этого, а может, и потому, что он был
мертв, с его лица исчезла лукавая озабоченность. Он лежал
вытянувшийся, торжественный, окончательно со всем рассчитавшийся
и все завершивший. Я продолжал идти к нему, хоть и замедлив шаги
в усилившемся встречном потоке ледяного воздуха, веявшего,
казалось, от него самого. Поверх флага лежали его старательно
сложенные руки. Только мизинец одной из них не пожелал согнуться
и торчал то ли насмешливо, то ли предостерегающе, притягивая
взгляд своей непослушной оттопыренностью. Откуда-то сверху раз и
другой донеслась одинокая нота, более всего напоминающая сопящий
вздох неплотно закрытой органной трубы, словно кто-то неумело
пробовал тона на клавиатуре инструмента, но затем снова
наступила тишина.
Почести, оказываемые умершему, меня несколько удивили, но
это было чисто рефлекторно. В сущности, гораздо более меня
занимала моя собственная ситуация. Я неподвижно стоял у гроба -
ноги мои зябли все сильнее - вдыхая тепловатый запах стеарина.
Одна из свечей издала треск, я ощутил легкое прикосновение к
моему плечу, и в ту же секунду кто-то прошептал прямо мне в ухо:
- Ревизия уже состоялась...
- Что? - вырвалось у меня.
Это слово, которое я произнес, не совладав с голосом,
возвратилось с невидимого свода, растянутое глубоким,
усиливающимся эхом. Прямо за моей спиной стоял высокий офицер с
бледным, слегка одутловатым, лоснящимся лицом. Я заметил, что
нос у него слегка синеват. Между отворотами мундира белел
подвернутый вовнутрь жесткий воротничок.
Военный священник...
- Вы что-то сказали, отец? - тихо спросил я.
Он елейно прикрыл глаза, словно хотел приветствовать меня
самым деликатнейшим образом.
- Ах, нет, это недоразумение. Я принял вас за другого
человека. Кроме того, я не отец, а брат.
- Ах, так?
С минуту мы стояли молча. Он наклонил голову набок.
Голова его была аккуратно выбрита до кожи, темя покрывала
маленькая шапочка.
- Извините, что я вас спрашиваю, но вы, наверное, знали
покойного?
- В некотором смысле, но слегка,- ответил я.
Его глаза - собственно, я видел только дрожащие
микроскопические отражения свечей в них - очень медленно
прошлись по моей фигуре и с тем же вдумчивым интересом вернулись
к моему лицу.
- Последний долг? - выдохнул он мне в ухо с оттенком
неприятной фамильярности. Затем еще раз осмотрел меня,
осторожнее.
Я ответил ему твердым, недоброжелательным взглядом, под
которым он сразу вытянулся.
- Вы направлены? - спросил он со смирением.
Я промолчал.
- Сейчас будет месса,- поспешно заговорил он.- Панихида,
а потом месса. Если вы хотите...
- Это не имеет значения.
- Конечно.
Становилось все холоднее. Ледяной ветер гулял между
свечей, покачивая язычки их пламени. Сбоку прямо мне в глаза
отблескнуло отражение.
Там, поодаль от гроба, громоздился тяжелый предмет -
большой холодильник, через никелированную решетку которого
струились потоки морозного воздуха.
- Неплохо у вас тут все устроено,- равнодушно пробормотал
я.
Монах-офицер покосился в сторону и белой, мягкой, словно
из теста вылепленной рукой коснулся моего рукава.
- Осмелюсь доложить, не все,- зашептал он.- Много
несуразностей... Халатность при исполнении обязанностей...
Офицер приор не справляется...
Он нашептывал эти слова, следя при этом за моим лицом,
готовый в любую минуту ретироваться, но я молчал, вглядываясь в
размытое тенями лицо умершего, не делая ни одного движения.
Это его явно ободрило.
- Это, конечно, не мое дело... Я едва ли смею...- Он
дышал мне в висок.- Но все же, если бы мне было дозволено
спрашивать, в надежде, что я смогу принести какую-нибудь пользу
в служебном порядке, вы... по высочайшему направлению?
- Да,- ответил я.
Губы его в восхищении приоткрылись, во рту стали видны
большие лошадиные зубы. С вымученной улыбкой на лице он застыл,
словно упиваясь моим ответом, как изваяние.
- Позвольте мне уж тогда сказать... Я вам не мешаю?
- Нет.
- Спасибо. Все больше становится недочетов в службе.
- Божьей? - проявил я догадливость.
Его улыбка стала вдохновенной.
- Бог-то не забывает о нас никогда... Я имею в виду дела
нашего Отдела.
- Вашего?..
- Так точно. Теологического. Отец Амниен из Секции
Конфиденциальности последнее время замечен в злоупотреблениях...
Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его слышать,
поскольку непослушно торчавший мизинец лежавшего в гробу
старичка внезапно пошевелился.
Застыв от ужаса, я ловил каждое его движение, ощущая
отвратительно теплое дыхание монаха-офицера на своем затылке.
Все остальные полусогнутые пальцы плотно прилегали друг к
другу и казались отлитой из воска половиной ракушки.
Только этот мизинец, казавшийся более пухлым, более
розовым по сравнению с другими пальцами, слегка шевелился, и тут
мне показалось, что даже в этой невозможной выходке, в игривом
шевелении мизинца, я улавливаю искусно воплощенную натуру
старичка.
Вместе с тем было в этих движениях нечто призрачное,
бесплотное, что заставляло оставить мысль о воскрешении и
направляло мышление к тем особым мельчайшим и неуловимым
движениям насекомых, проявлением которых была, например, едва
заметная расплывчатость брюшка непосредственно перед полетом.
Расширенными глазами следил я за этими шевелениями, все более
явными покачиваниями пальца.
- Не может быть! - вырвалось у меня.
Монах приник ко мне, согнувшись в полупоклоне.
- Богом клянусь! По долгу службы уст моих да не осквернит
ложь.
- Да? Ну, тогда расскажите мне, что же у вас не в
порядке,- произнес я.
Я не вполне отдавал себе отчет в том, что говорю,
внезапно сознавая, что перед лицом перспективы остаться один на
один со старичком без раздумий соглашаюсь на отвратительную
назойливость монаха, словно надеясь, что в присутствии двух
людей покойник не решится на что-нибудь посерьезнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
прохода, едва освещенного желтоватыми отсветами, темнели ряды
лавок. За ними угадывались загадочные, скрывающие в себе что-то
ниши.
Раздалось шарканье подошв по каменному полу, но
поблизости никого не было видно. Я медленно двинулся по проходу,
думая уже лишь о том, куда я направлюсь, когда покину часовню,
но тут мой взгляд, блуждавший среди колеблющихся теней,
остановился на лице умершего.
Я узнал его сразу, это безмятежное, словно отлитое из
чистого воска лицо. В гробу, укрытый до половины груди флагом,
укутывавшим ноги пышными, искусно уложенными складками, покоился
старичок. Его голова обрамлялась накрахмаленными кружевами,
выглядывавшими из-под погребального изголовья. Он лежал без
золотых очков, и из-за этого, а может, и потому, что он был
мертв, с его лица исчезла лукавая озабоченность. Он лежал
вытянувшийся, торжественный, окончательно со всем рассчитавшийся
и все завершивший. Я продолжал идти к нему, хоть и замедлив шаги
в усилившемся встречном потоке ледяного воздуха, веявшего,
казалось, от него самого. Поверх флага лежали его старательно
сложенные руки. Только мизинец одной из них не пожелал согнуться
и торчал то ли насмешливо, то ли предостерегающе, притягивая
взгляд своей непослушной оттопыренностью. Откуда-то сверху раз и
другой донеслась одинокая нота, более всего напоминающая сопящий
вздох неплотно закрытой органной трубы, словно кто-то неумело
пробовал тона на клавиатуре инструмента, но затем снова
наступила тишина.
Почести, оказываемые умершему, меня несколько удивили, но
это было чисто рефлекторно. В сущности, гораздо более меня
занимала моя собственная ситуация. Я неподвижно стоял у гроба -
ноги мои зябли все сильнее - вдыхая тепловатый запах стеарина.
Одна из свечей издала треск, я ощутил легкое прикосновение к
моему плечу, и в ту же секунду кто-то прошептал прямо мне в ухо:
- Ревизия уже состоялась...
- Что? - вырвалось у меня.
Это слово, которое я произнес, не совладав с голосом,
возвратилось с невидимого свода, растянутое глубоким,
усиливающимся эхом. Прямо за моей спиной стоял высокий офицер с
бледным, слегка одутловатым, лоснящимся лицом. Я заметил, что
нос у него слегка синеват. Между отворотами мундира белел
подвернутый вовнутрь жесткий воротничок.
Военный священник...
- Вы что-то сказали, отец? - тихо спросил я.
Он елейно прикрыл глаза, словно хотел приветствовать меня
самым деликатнейшим образом.
- Ах, нет, это недоразумение. Я принял вас за другого
человека. Кроме того, я не отец, а брат.
- Ах, так?
С минуту мы стояли молча. Он наклонил голову набок.
Голова его была аккуратно выбрита до кожи, темя покрывала
маленькая шапочка.
- Извините, что я вас спрашиваю, но вы, наверное, знали
покойного?
- В некотором смысле, но слегка,- ответил я.
Его глаза - собственно, я видел только дрожащие
микроскопические отражения свечей в них - очень медленно
прошлись по моей фигуре и с тем же вдумчивым интересом вернулись
к моему лицу.
- Последний долг? - выдохнул он мне в ухо с оттенком
неприятной фамильярности. Затем еще раз осмотрел меня,
осторожнее.
Я ответил ему твердым, недоброжелательным взглядом, под
которым он сразу вытянулся.
- Вы направлены? - спросил он со смирением.
Я промолчал.
- Сейчас будет месса,- поспешно заговорил он.- Панихида,
а потом месса. Если вы хотите...
- Это не имеет значения.
- Конечно.
Становилось все холоднее. Ледяной ветер гулял между
свечей, покачивая язычки их пламени. Сбоку прямо мне в глаза
отблескнуло отражение.
Там, поодаль от гроба, громоздился тяжелый предмет -
большой холодильник, через никелированную решетку которого
струились потоки морозного воздуха.
- Неплохо у вас тут все устроено,- равнодушно пробормотал
я.
Монах-офицер покосился в сторону и белой, мягкой, словно
из теста вылепленной рукой коснулся моего рукава.
- Осмелюсь доложить, не все,- зашептал он.- Много
несуразностей... Халатность при исполнении обязанностей...
Офицер приор не справляется...
Он нашептывал эти слова, следя при этом за моим лицом,
готовый в любую минуту ретироваться, но я молчал, вглядываясь в
размытое тенями лицо умершего, не делая ни одного движения.
Это его явно ободрило.
- Это, конечно, не мое дело... Я едва ли смею...- Он
дышал мне в висок.- Но все же, если бы мне было дозволено
спрашивать, в надежде, что я смогу принести какую-нибудь пользу
в служебном порядке, вы... по высочайшему направлению?
- Да,- ответил я.
Губы его в восхищении приоткрылись, во рту стали видны
большие лошадиные зубы. С вымученной улыбкой на лице он застыл,
словно упиваясь моим ответом, как изваяние.
- Позвольте мне уж тогда сказать... Я вам не мешаю?
- Нет.
- Спасибо. Все больше становится недочетов в службе.
- Божьей? - проявил я догадливость.
Его улыбка стала вдохновенной.
- Бог-то не забывает о нас никогда... Я имею в виду дела
нашего Отдела.
- Вашего?..
- Так точно. Теологического. Отец Амниен из Секции
Конфиденциальности последнее время замечен в злоупотреблениях...
Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его слышать,
поскольку непослушно торчавший мизинец лежавшего в гробу
старичка внезапно пошевелился.
Застыв от ужаса, я ловил каждое его движение, ощущая
отвратительно теплое дыхание монаха-офицера на своем затылке.
Все остальные полусогнутые пальцы плотно прилегали друг к
другу и казались отлитой из воска половиной ракушки.
Только этот мизинец, казавшийся более пухлым, более
розовым по сравнению с другими пальцами, слегка шевелился, и тут
мне показалось, что даже в этой невозможной выходке, в игривом
шевелении мизинца, я улавливаю искусно воплощенную натуру
старичка.
Вместе с тем было в этих движениях нечто призрачное,
бесплотное, что заставляло оставить мысль о воскрешении и
направляло мышление к тем особым мельчайшим и неуловимым
движениям насекомых, проявлением которых была, например, едва
заметная расплывчатость брюшка непосредственно перед полетом.
Расширенными глазами следил я за этими шевелениями, все более
явными покачиваниями пальца.
- Не может быть! - вырвалось у меня.
Монах приник ко мне, согнувшись в полупоклоне.
- Богом клянусь! По долгу службы уст моих да не осквернит
ложь.
- Да? Ну, тогда расскажите мне, что же у вас не в
порядке,- произнес я.
Я не вполне отдавал себе отчет в том, что говорю,
внезапно сознавая, что перед лицом перспективы остаться один на
один со старичком без раздумий соглашаюсь на отвратительную
назойливость монаха, словно надеясь, что в присутствии двух
людей покойник не решится на что-нибудь посерьезнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65