Какой-то странной пылью, на ощупь сухой и мелкой, как соль; ее трудно было стереть с рук. Радиоактивной она не была. Все же я вымылся тщательно, как при дезактивации. А позже даже не попытался узнать, что это за субстанция, да мне, впрочем, и некогда было задавать такие вопросы. А когда я узнал, что мозг у меня рассечен, и понял, в какой скверный переплет я попал, то и думать забыл об этом порошке. У меня появились заботы посерьезнее. Может быть, вы что-нибудь слыхали об этой пыли? Это явно не был «персидский порошок» от клопов. Что-то я все же привез… но что?
Гость смотрел на меня сквозь пенсне, сощурив глаза, словно игрок в покер.
– Тепло… – сказал он. – Даже горячо… Да, вы привезли нечто … вероятно, поэтому и вернулись живым.
Он встал и подошел ко мне. Мы оба смотрели на Луну, невинно сияющую среди звезд.
– Lunar Expedition Molecules остались там… – как бы про себя промолвил гость. – Но, будем надеяться, разрушенные безвозвратно! Вы сами уничтожили этого ЛЕМа, хотя ничего об этом не знали, когда пошли в грузовой отсек за скафандром. Тем самым вы привели в действие AUDEM, Autodemolition, теперь я могу об этом сказать – теперь уж все равно.
– Для советника по вопросам неврологии вы превосходно информированы, – заметил я, продолжая смотреть на Луну, полузакрытую облаками. – Может быть, вам даже известно, что со мной тогда вернулось? Их микропы? Кристаллический порошок, непохожий на обычный песок…
– Нет. Насколько я знаю, это полимеры на базе кремния, какие-то силикоиды…
– Но не бактерии?
– Нет.
– Почему же вы придаете им такое значение?
– Потому, что они шли за вами.
– Не может быть, ведь…
– Может, потому что было.
– Контейнер потерял герметичность?
– Нет. Вероятно, вы проглотили порцию этих частиц еще в ракете, выбираясь из скафандра.
– Но они теперь во мне?
– Не знаю. Но то, что это не обычная лунная пыль, было обнаружено, когда вы собирались в Австралию.
– Ах так! И, разумеется, каждое место, где я побывал, потом исследовалось под микроскопом?
– Примерно так.
– И находили эти?..
Он кивнул. Мы все стояли у окна, а Луна проплывала между тучами.
– Все ли об этом знают?
– Кто это – все?
– Ну, заинтересованные стороны…
– По-видимому, еще не все. В Агентстве – несколько человек, а из медицинской службы только я.
– Почему вы мне об этом не сказали?
– Потому что вы сами уже напали на след, и мне хотелось, чтобы вы уяснили себе положение в целом.
– Мое?
– И ваше, и общее.
– Так они на самом деле меня опекают?
– Минуту назад вы сами дали это понять.
– Я стрелял наугад. Значит, так оно и есть?
– Не знаю. Но из этого не следует, что никто ничего не знает. Во всем этом деле есть различные степени посвященности. На основании сведений, которые я получил от своих друзей, совершенно частным образом, исследования продолжаются, и пока не исключается, что эти частицы поддерживают связь с Луной…
– Странные вещи вы говорите. Какую связь? По радио?
– Наверняка нет.
– Значит, существует другая?
– Я приехал сюда, чтобы задать несколько вопросов вам а оказалось, что допрашивают меня.
– Но вы, кажется, собирались подробно обрисовать положение, в котором я оказался?
– Я не могу отвечать на вопросы, на которые ее знаю ответов.
– Одним словом, до сих пор меня защищало только предположение, что Луна может и в состоянии заниматься моей судьбой?..
Шапиро не отвечал. Комната была погружена в полумрак. Заметив выключатель, он подошел к нему, включил свет, и сияние лампы ослепило и в то же время отрезвило меня. Я задернул штору, достал из бара бутылку и две рюмки, налил в них остатки шерри, сел сам и указал гостю на кресло.
– Ci va piano va sano, – неожиданно произнес профессор, но, едва пригубив вино, поставил рюмку на письменный стол и вздохнул. – Человек всегда руководствуется какими-то правилами, но в таком положении, как это, никаких правил нет, а действовать необходимо, ибо промедление ни к чему хорошему не приведет. Домыслами мы ничего не добьемся. Как невролог могу вам сказать одно: память бывает кратковременная и долговременная. Кратковременная преобразуется в долговременную, если не возникают неожиданные помехи. А трудно представить себе помеху серьезнее, чем рассечение большой спайки мозга! То, что произошло непосредственно до и сейчас же после этого, не может находиться в вашей памяти, и эти пробелы вы заполнили домыслами, как я уже говорил; а что касается остального, то мы не знаем даже, кто нападает, а кто – защищается. Ни одно правительство ни при каких обстоятельствах не признается, что его программисты нарушили единодушно принятые условия Женевского соглашения. Впрочем, если бы даже кто-нибудь из программистов проговорился, это бы не имело никакого значения, ведь ни он и никто другой не знает, как потом развивались события на Луне. В этом санатории вы не в большей безопасности, чем в вольере с тиграми. Вы мне не верите? Во всяком случае, до бесконечности вы здесь не просидите.
– Так долго говорим, – заметил я, – а все без толку. Вам хочется, чтобы я отдался, так сказать, под вашу опеку? – Я притронулся к правому виску.
– Я считаю, вы должны это сделать. Не думаю, чтобы это много дало Агентству, да и вам тоже, но ничего лучшего предложить не могу.
– Ваш скептицизм, возможно, – попытка вызвать мое доверие… – пробормотал я про себя, будто думая вслух. – Скажите, последствия каллотомии наверняка необратимы?
– Если это была хирургическая каллотомия, перерезанные белые волокна наверняка не срастутся. Это невозможно. Но ведь никто не делал вам трепанацию черепа?..
– Я понял, – ответил я после минуты раздумья. – Вы вселяете в меня надежду, что со мной произошло нечто другое – нарочно искушаете, либо верите в это сами…
– Так что вы решили?
– Я отвечу в ближайшие сорок восемь часов. Хорошо?
Он кивнул и показал на лежащую на столе визитную карточку.
– Там номер моего телефона.
– И мы будем говорить открытым текстом?
– И да, и нет Никто не поднимет трубку. Переждите десять гудков и через минуту позвоните еще раз. Снова переждите десять сигналов – и все.
– Это и будет знаком согласия?
Он снова кивнул, вставая:
– Остальное – уже наше дело. А сейчас мне пора. Спокойной ночи.
Он вышел, а я все стоял посреди комнаты, бездумно глядя на оконную штору. Вдруг погасла лампа под потолком. Наверное, перегорела, подумал я, но, выглянув в окно, увидел погруженные во тьму силуэты санаторных корпусов. Погасли даже дальние фонари, обычно мигающие у выезда на автостраду. Видимо, серьезная авария. Идти за фонариком или свечами не хотелось, часы показывали одиннадцать. Я отодвинул штору, чтобы при слабом лунном свете раздеться и принять душ в моей маленькой ванной комнате. Я хотел вместо пижамы надеть халат, открыл шкаф и замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Гость смотрел на меня сквозь пенсне, сощурив глаза, словно игрок в покер.
– Тепло… – сказал он. – Даже горячо… Да, вы привезли нечто … вероятно, поэтому и вернулись живым.
Он встал и подошел ко мне. Мы оба смотрели на Луну, невинно сияющую среди звезд.
– Lunar Expedition Molecules остались там… – как бы про себя промолвил гость. – Но, будем надеяться, разрушенные безвозвратно! Вы сами уничтожили этого ЛЕМа, хотя ничего об этом не знали, когда пошли в грузовой отсек за скафандром. Тем самым вы привели в действие AUDEM, Autodemolition, теперь я могу об этом сказать – теперь уж все равно.
– Для советника по вопросам неврологии вы превосходно информированы, – заметил я, продолжая смотреть на Луну, полузакрытую облаками. – Может быть, вам даже известно, что со мной тогда вернулось? Их микропы? Кристаллический порошок, непохожий на обычный песок…
– Нет. Насколько я знаю, это полимеры на базе кремния, какие-то силикоиды…
– Но не бактерии?
– Нет.
– Почему же вы придаете им такое значение?
– Потому, что они шли за вами.
– Не может быть, ведь…
– Может, потому что было.
– Контейнер потерял герметичность?
– Нет. Вероятно, вы проглотили порцию этих частиц еще в ракете, выбираясь из скафандра.
– Но они теперь во мне?
– Не знаю. Но то, что это не обычная лунная пыль, было обнаружено, когда вы собирались в Австралию.
– Ах так! И, разумеется, каждое место, где я побывал, потом исследовалось под микроскопом?
– Примерно так.
– И находили эти?..
Он кивнул. Мы все стояли у окна, а Луна проплывала между тучами.
– Все ли об этом знают?
– Кто это – все?
– Ну, заинтересованные стороны…
– По-видимому, еще не все. В Агентстве – несколько человек, а из медицинской службы только я.
– Почему вы мне об этом не сказали?
– Потому что вы сами уже напали на след, и мне хотелось, чтобы вы уяснили себе положение в целом.
– Мое?
– И ваше, и общее.
– Так они на самом деле меня опекают?
– Минуту назад вы сами дали это понять.
– Я стрелял наугад. Значит, так оно и есть?
– Не знаю. Но из этого не следует, что никто ничего не знает. Во всем этом деле есть различные степени посвященности. На основании сведений, которые я получил от своих друзей, совершенно частным образом, исследования продолжаются, и пока не исключается, что эти частицы поддерживают связь с Луной…
– Странные вещи вы говорите. Какую связь? По радио?
– Наверняка нет.
– Значит, существует другая?
– Я приехал сюда, чтобы задать несколько вопросов вам а оказалось, что допрашивают меня.
– Но вы, кажется, собирались подробно обрисовать положение, в котором я оказался?
– Я не могу отвечать на вопросы, на которые ее знаю ответов.
– Одним словом, до сих пор меня защищало только предположение, что Луна может и в состоянии заниматься моей судьбой?..
Шапиро не отвечал. Комната была погружена в полумрак. Заметив выключатель, он подошел к нему, включил свет, и сияние лампы ослепило и в то же время отрезвило меня. Я задернул штору, достал из бара бутылку и две рюмки, налил в них остатки шерри, сел сам и указал гостю на кресло.
– Ci va piano va sano, – неожиданно произнес профессор, но, едва пригубив вино, поставил рюмку на письменный стол и вздохнул. – Человек всегда руководствуется какими-то правилами, но в таком положении, как это, никаких правил нет, а действовать необходимо, ибо промедление ни к чему хорошему не приведет. Домыслами мы ничего не добьемся. Как невролог могу вам сказать одно: память бывает кратковременная и долговременная. Кратковременная преобразуется в долговременную, если не возникают неожиданные помехи. А трудно представить себе помеху серьезнее, чем рассечение большой спайки мозга! То, что произошло непосредственно до и сейчас же после этого, не может находиться в вашей памяти, и эти пробелы вы заполнили домыслами, как я уже говорил; а что касается остального, то мы не знаем даже, кто нападает, а кто – защищается. Ни одно правительство ни при каких обстоятельствах не признается, что его программисты нарушили единодушно принятые условия Женевского соглашения. Впрочем, если бы даже кто-нибудь из программистов проговорился, это бы не имело никакого значения, ведь ни он и никто другой не знает, как потом развивались события на Луне. В этом санатории вы не в большей безопасности, чем в вольере с тиграми. Вы мне не верите? Во всяком случае, до бесконечности вы здесь не просидите.
– Так долго говорим, – заметил я, – а все без толку. Вам хочется, чтобы я отдался, так сказать, под вашу опеку? – Я притронулся к правому виску.
– Я считаю, вы должны это сделать. Не думаю, чтобы это много дало Агентству, да и вам тоже, но ничего лучшего предложить не могу.
– Ваш скептицизм, возможно, – попытка вызвать мое доверие… – пробормотал я про себя, будто думая вслух. – Скажите, последствия каллотомии наверняка необратимы?
– Если это была хирургическая каллотомия, перерезанные белые волокна наверняка не срастутся. Это невозможно. Но ведь никто не делал вам трепанацию черепа?..
– Я понял, – ответил я после минуты раздумья. – Вы вселяете в меня надежду, что со мной произошло нечто другое – нарочно искушаете, либо верите в это сами…
– Так что вы решили?
– Я отвечу в ближайшие сорок восемь часов. Хорошо?
Он кивнул и показал на лежащую на столе визитную карточку.
– Там номер моего телефона.
– И мы будем говорить открытым текстом?
– И да, и нет Никто не поднимет трубку. Переждите десять гудков и через минуту позвоните еще раз. Снова переждите десять сигналов – и все.
– Это и будет знаком согласия?
Он снова кивнул, вставая:
– Остальное – уже наше дело. А сейчас мне пора. Спокойной ночи.
Он вышел, а я все стоял посреди комнаты, бездумно глядя на оконную штору. Вдруг погасла лампа под потолком. Наверное, перегорела, подумал я, но, выглянув в окно, увидел погруженные во тьму силуэты санаторных корпусов. Погасли даже дальние фонари, обычно мигающие у выезда на автостраду. Видимо, серьезная авария. Идти за фонариком или свечами не хотелось, часы показывали одиннадцать. Я отодвинул штору, чтобы при слабом лунном свете раздеться и принять душ в моей маленькой ванной комнате. Я хотел вместо пижамы надеть халат, открыл шкаф и замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67