К тому же Ростов постоянно соперничал с Владимиром и Суздалем, следовательно, события получали здесь иное освещение, нежели в этих княжеских центрах. У Татищева была особая Ростовская летопись, ростовский материал, видимо, включался в Симонову летопись, а также в отдельные «топографии» — местные истории. Не исключено, что и наиболее весомые источники Татищева — летописи Раскольничья и Голицынская — давали материал Северо-Восточной Руси в ростовской интерпретации.
Татищев снабдил примечаниями только часть летописи до 1238 года. Это второй и третий тома «Истории». Последующую часть татищевского свода часто считают лишь списком Никоновской летописи. Это, однако, неверно. Никоновская летопись не позволяет понять многих специфических чтений «Истории» и в этой части. Уже в рассказе о татаро-монгольском нашествии имеются сведения, отсутствующие в известных сводах. Встречаются они и далее. Многие неясные события можно понять именно с привлечением таких показаний «Истории».
Известно, например, сколь затруднительно преодоление противоречий, выявляющихся в источниках, посвященных Куликовской битве и последовавшему затем нашествию Тахтамыша. Неясно, в частности, почему Дмитрий пошел на такую крайнюю меру, как изгнание митрополита Киприана после возвращения на пепелище. У Татищева же это решение князя имеет естественное объяснение: Киприан подбивал тверского князя добиваться в Орде ярлыка на великое княжение. Изгнание Киприана вместе с духовником Владимира Андреевича Серпуховского Афанасием указывает и на еще одно направление в деятельности митрополита: стремление поссорить московского князя с его двоюродным братом, намек на что просматривается и в некоторых летописях. Имеются у Татищева и дополнительные сведения, объясняющие причины расхождений Дмитрия с Олегом Рязанским.
По первоначальному плану Татищев собирался довести изложение до 1613 года — возведения на престол Михаила Романова. В этих хронологических пределах он выделял два периода: «от пришествия татар до опровержения власти их и возстановлении древней монархии первым царем Иоанном Великим». Только рубежом берется не 1480 год, когда пало ордынское иго, а начало княжения Ивана III в 1462 году. Основными источниками и этих частей остаются летописи. Но привлекаются также отдельные повести и другие сочинения.
Вторая половина XVI века у Татищева не выстроилась в непрерывное погодное изложение. Таково было состояние летописных источников: летописание, ставшее в середине столетия официальным, государственным делом, было прервано с 60-х годов, когда начались массовые репрессии и опалы воздвигались часто на тех, кто совсем недавно находился на вершине фавора.
Прямое сообщение об учреждении опричнины в настоящее время известно лишь в одной — так называемой Александро-Невской летописи. Ее в распоряжении Татищева, очевидно, не было. Но косвенных данных достаточно много. Поэтому отсутствие сведений о ней в «Истории» побуждает поставить вопрос: а как он к ней вообще относился? В «Рассуждении» о событиях 1730 года Татищев ведет воображаемый спор с теми, кто считает, что «вымышленная свирепым царем Иваном Васильевичем Тайная канцелярия в стыд и поношение пред благоразсудными народы, а государству разорение, ибо за едино неосторожно сказанное слово пытают, казнят и детей невидных имения лишают». Татищев согласен, что так бывает. Примером такого рода («не хочу далеко искать, но всем нам довольно знаемое») являются и «неистовые временщики» Скуратов и Басманов, то есть те, с кем и связывалась непосредственно опричнина. Но он возражает против мнения, будто Тайная канцелярия лишь российское явление, и не видит большой беды в учреждении, если во главе его будет поставлен кто-то «благочестивый и справедливый».
Большим материалом, в том числе и утраченным ныне, располагал Татищев по самому концу XVI — началу XVII века. Эта эпоха его особенно привлекала по ряду причин. Во-первых, его постоянно интересовал крестьянский вопрос, то есть причины установления крепостного права. Он собирал указы и прочие документы, которые могли бы пролить свет на этот вопрос. Во-вторых, в Смуте просматривался кризис и государственной системы: надо было разобраться в причинах столь тяжелых для государства событий. В-третьих, с 1598 по 1613 год сменилось несколько монархов разных династий: представлялась возможность порассуждать о «законных» принципах избрания самодержцев. И хотя Татищев не свел воедино свои выписки — это одна из наиболее компактных собранных им подборок источников.
По первоначальному плану Татищев не собирался выходить далее 1613 года, но материал собирал и на весь XVII век, далее по время Петра I. Более всего Татищева в этом случае затрудняла не сама работа («яко более известей сохраненных остается»), а ее излишняя злободневность. «В настоящей истории, — оправдывается он, — явятся многих знатных родов великие пороки, которые если писать, то их самих или их наследников подвигнуть на злобу, а обойти оные — погубить истину и ясность истории или вину ту на судивших обратить, еже бы было с совестию несогласно, того ради оное оставляю иным для сочинения».
В соответствии с представлениями и потребностями эпохи Татищев писал историю государства. Поэтому погодно излагались основные политические события, как они отмечались и летописями или иностранными хрониками.
Социальные вопросы Татищевым рассматривались главным образом в его исследованиях и подготовленных публикациях по истории русского права. Публикации «Русской Правды» и Судебника 1550 года были готовы уже к концу 30-х годов. Но немецкая Академия наук их не выпустила в свет. М. Н. Тихомиров причину этого видел в том, что Татищев «правильно оценил значение «Русской Правды» как памятника русского права, отвергнув представление о заносном, норманском, происхождении древнейших русских законов». Сам Татищев с сожалением отмечал, что кое-кто «печатать более за вред и поношение, нежели за пользу и честь, почитают».
За пределами основного исторического труда остались также многочисленные собранные Татищевым этнографические материалы. Одних пословиц он записал около полутора тысяч. Много данных было получено им в ответах на разосланные анкеты. Не вполне ясно, как даже он намеревался использовать все эти материалы. Определенный выход в этой связи просматривается в задуманных им «лексиконах». Но этим вопросом практически еще и не занимались. Достаточно сказать, что историческое содержание «Лексикона российского исторического, географического, политического и гражданского», опубликованного еще в конце XVIII века, стало темой специального исследования лишь в самое недавнее время (статья Л.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Татищев снабдил примечаниями только часть летописи до 1238 года. Это второй и третий тома «Истории». Последующую часть татищевского свода часто считают лишь списком Никоновской летописи. Это, однако, неверно. Никоновская летопись не позволяет понять многих специфических чтений «Истории» и в этой части. Уже в рассказе о татаро-монгольском нашествии имеются сведения, отсутствующие в известных сводах. Встречаются они и далее. Многие неясные события можно понять именно с привлечением таких показаний «Истории».
Известно, например, сколь затруднительно преодоление противоречий, выявляющихся в источниках, посвященных Куликовской битве и последовавшему затем нашествию Тахтамыша. Неясно, в частности, почему Дмитрий пошел на такую крайнюю меру, как изгнание митрополита Киприана после возвращения на пепелище. У Татищева же это решение князя имеет естественное объяснение: Киприан подбивал тверского князя добиваться в Орде ярлыка на великое княжение. Изгнание Киприана вместе с духовником Владимира Андреевича Серпуховского Афанасием указывает и на еще одно направление в деятельности митрополита: стремление поссорить московского князя с его двоюродным братом, намек на что просматривается и в некоторых летописях. Имеются у Татищева и дополнительные сведения, объясняющие причины расхождений Дмитрия с Олегом Рязанским.
По первоначальному плану Татищев собирался довести изложение до 1613 года — возведения на престол Михаила Романова. В этих хронологических пределах он выделял два периода: «от пришествия татар до опровержения власти их и возстановлении древней монархии первым царем Иоанном Великим». Только рубежом берется не 1480 год, когда пало ордынское иго, а начало княжения Ивана III в 1462 году. Основными источниками и этих частей остаются летописи. Но привлекаются также отдельные повести и другие сочинения.
Вторая половина XVI века у Татищева не выстроилась в непрерывное погодное изложение. Таково было состояние летописных источников: летописание, ставшее в середине столетия официальным, государственным делом, было прервано с 60-х годов, когда начались массовые репрессии и опалы воздвигались часто на тех, кто совсем недавно находился на вершине фавора.
Прямое сообщение об учреждении опричнины в настоящее время известно лишь в одной — так называемой Александро-Невской летописи. Ее в распоряжении Татищева, очевидно, не было. Но косвенных данных достаточно много. Поэтому отсутствие сведений о ней в «Истории» побуждает поставить вопрос: а как он к ней вообще относился? В «Рассуждении» о событиях 1730 года Татищев ведет воображаемый спор с теми, кто считает, что «вымышленная свирепым царем Иваном Васильевичем Тайная канцелярия в стыд и поношение пред благоразсудными народы, а государству разорение, ибо за едино неосторожно сказанное слово пытают, казнят и детей невидных имения лишают». Татищев согласен, что так бывает. Примером такого рода («не хочу далеко искать, но всем нам довольно знаемое») являются и «неистовые временщики» Скуратов и Басманов, то есть те, с кем и связывалась непосредственно опричнина. Но он возражает против мнения, будто Тайная канцелярия лишь российское явление, и не видит большой беды в учреждении, если во главе его будет поставлен кто-то «благочестивый и справедливый».
Большим материалом, в том числе и утраченным ныне, располагал Татищев по самому концу XVI — началу XVII века. Эта эпоха его особенно привлекала по ряду причин. Во-первых, его постоянно интересовал крестьянский вопрос, то есть причины установления крепостного права. Он собирал указы и прочие документы, которые могли бы пролить свет на этот вопрос. Во-вторых, в Смуте просматривался кризис и государственной системы: надо было разобраться в причинах столь тяжелых для государства событий. В-третьих, с 1598 по 1613 год сменилось несколько монархов разных династий: представлялась возможность порассуждать о «законных» принципах избрания самодержцев. И хотя Татищев не свел воедино свои выписки — это одна из наиболее компактных собранных им подборок источников.
По первоначальному плану Татищев не собирался выходить далее 1613 года, но материал собирал и на весь XVII век, далее по время Петра I. Более всего Татищева в этом случае затрудняла не сама работа («яко более известей сохраненных остается»), а ее излишняя злободневность. «В настоящей истории, — оправдывается он, — явятся многих знатных родов великие пороки, которые если писать, то их самих или их наследников подвигнуть на злобу, а обойти оные — погубить истину и ясность истории или вину ту на судивших обратить, еже бы было с совестию несогласно, того ради оное оставляю иным для сочинения».
В соответствии с представлениями и потребностями эпохи Татищев писал историю государства. Поэтому погодно излагались основные политические события, как они отмечались и летописями или иностранными хрониками.
Социальные вопросы Татищевым рассматривались главным образом в его исследованиях и подготовленных публикациях по истории русского права. Публикации «Русской Правды» и Судебника 1550 года были готовы уже к концу 30-х годов. Но немецкая Академия наук их не выпустила в свет. М. Н. Тихомиров причину этого видел в том, что Татищев «правильно оценил значение «Русской Правды» как памятника русского права, отвергнув представление о заносном, норманском, происхождении древнейших русских законов». Сам Татищев с сожалением отмечал, что кое-кто «печатать более за вред и поношение, нежели за пользу и честь, почитают».
За пределами основного исторического труда остались также многочисленные собранные Татищевым этнографические материалы. Одних пословиц он записал около полутора тысяч. Много данных было получено им в ответах на разосланные анкеты. Не вполне ясно, как даже он намеревался использовать все эти материалы. Определенный выход в этой связи просматривается в задуманных им «лексиконах». Но этим вопросом практически еще и не занимались. Достаточно сказать, что историческое содержание «Лексикона российского исторического, географического, политического и гражданского», опубликованного еще в конце XVIII века, стало темой специального исследования лишь в самое недавнее время (статья Л.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119