Их, конечно, лучше всего было забыть, так как существовали опасения, что при расследовании может всплыть такое, что предпочтительно скрыть от глаз навсегда.
Так, за разговором, мы наконец добрались до дома. Я заметил, что он прекрасно сохранился, хотя я видел его в последний раз двадцать лет назад; по сути дела, он был настолько хорош, как и всегда, каким я помнил его, каким его сохранила в памяти моя матушка; дом в гораздо меньшей степени подвергся воздействию времени и запустению, чем сотни соседних домов, которые выглядели гораздо более старыми и заброшенными. Кроме того, Амброз отремонтировал его и сменил почти всю мебель, хотя он особенно ничего не изменил, покрасив лишь заново фасад, который по-прежнему сохранял в себе достоинство прошлого века – с высокими четырьмя квадратными колоннами, вынесенными вперед, и расположенной точно по центру дверью, которая вносила свой тон в совершенство архитектурной формы. Интерьер лишь дополнял внешний вид. Свойственный Амброзу вкус не позволял вводить новшества, не вязавшиеся с характером самого дома, и результат, как я и ожидал, оказался благоприятным.
Повсюду в доме были заметны признаки его работы, того, чем он занимался и о чем едва упомянул при нашем разговоре в Бостоне несколько лет назад. Это были в основном генеалогические исследования, о чем свидетельствовали пожелтевшие бумаги в его кабинете и старинные тома, которые он снимал с заставленных книгами полок для наведения справок.
Когда мы вошли в кабинет, я заметил второй любопытный факт, которому позже было суждено сыграть важную роль в моих открытиях. Я заметил, как Амброз неохотно, со смешанным выражением дурного предчувствия и настороженного ожидания, бросил взгляд на большое, необычной конструкции окно-витраж. Когда он посмотрел в сторону, я снова заметил на его лице смешанное выражение – облегчения и разочарования. Это было настолько необычно, что становилось даже жутковато. Я, однако, ничего не сказал, рассуждая про себя, что, каким бы ни был отрезок времени – двадцать четыре часа, неделя или больше, Амброз вновь дойдет до той черты, когда он был вынужден призвать меня на помощь. Но это время наступило гораздо раньше, чем я предполагал.
В тот вечер мы о чем-то болтали, и я увидел, насколько он устал: у него слипались глаза. Под предлогом собственной усталости я освободил его от своей компании, отправившись в комнату, которую он определил мне сразу по приезде. Однако я совсем не устал. Я не лег немедленно в кровать, а решил немного посидеть за книгой. Утратив интерес к выбранному мной роману, я погасил лампу, и cдедал это раньше, чем ожидал, так как меня ужасно раздражал вошедший в привычку моего кузена способ освещения, к которому я никак не мог привыкнуть. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что было около полуночи. Я раздевался в темноте; хотя в комнате не стояла кромешная тьма. Луна сияла в угловом окне, и ее бледное свечение позволяло ориентироваться.
Я наполовину разделся, когда вдруг вздрогнул от крика. Я знал, что, кроме нас с кузеном, в доме никого не было. я также знал, что он не ожидал гостей. Большой сообразительности не потребовалось, чтобы понять: раз кричал не я, то, стало быть, кузен. Ну а если кузен молчал, значит, вопль принадлежал какому-то непрошеному гостю. Без колебаний я выбежал в холл. Увидев спускавшуюся с лестницы чью-то фигуру в белом, я поспешил за ней.
В это мгновение крик повторился, и сейчас я его отчетливо слышал,– это был странный вопль, смысл которого нельзя было различить: “Иа! Шаб-Ниггротт. Йа! Нарлатотеп!” Тут я узнал и голос, и того, кто кричал. Это был именно кузен Амброз, и было совершенно ясно, что он страдает сумеречным расстройством сознания. Я хотел было взять его твердо за руку и отвести в кровать, но он оказал мне неожиданно яростное сопротивление. Оставив его в покое, я потихоньку пошел вслед за ним.
Когда я осознал, что он идет к выходу, намереваясь выйти из дома, я вновь предпринял попытку остановить его. Он снова начал сопротивляться, проявляя при этом недюжинную силу; я был удивлен, почему же Амброз никак не проснется. Но я упорствовал и, наконец, затратив немало времени и изрядно устав, сумел все же его повернуть и направить вверх по лестнице в спальню, где он довольно безропотно лег в постель.
Удивленный и растревоженный, я посидел немного возле его кровати, стоявшей в комнате, которую занимал наш ненавистный прапрадед Илия, опасаясь, как бы кузен не проснулся. Так как я оказался на одной линии с окном, то время от времени мог бросать через стекло взгляд наружу и был просто поражен чем-то вроде свечения или скрытого света, появлявшегося на конической формы крыше старой каменной башни. Я так и не сумел убедить себя в том, что это таинственное явление связано с каким-то свойством облитых лунным светом камней, хотя и наблюдал за ним достаточно долго.
Наконец я вышел из комнаты. Я не испытывал ни малейшего желания заснуть, и кажется, это небольшое приключение с Амброзом приготовило для меня бессонную ночь. Я оставил дверь своей комнаты приоткрытой, чтобы быть готовым ко всему, что мог вновь предпринять кузен. Он больше не вставал. Однако вдруг начал что-то бормотать в тревожном сне, а я старался разобраться в этих бессвязных звуках. Я не мог понять, что он говорит. Тогда я решил записать его слова и подошел с бумагой и карандашом поближе к освещенному лунным светом окну, чтобы не зажигать лампу. Большая часть произнесенного им была абсолютно бессмысленной – нельзя было различить ни слова в этой галиматье, но попадались и ясные фразы, именно ясные, в том смысле, что они были похожи на законченные предложения, хотя голос Амброза во сне казался странным и неестественным. Короче говоря, я насчитал семь таких фраз, и каждая произносилась с пятиминутным интервалом, во время которого он бормотал, ворчал, кашлял и ворочался. Я записал их, как смог, чтобы внести позже коррективы и привести в удобочитаемый вид. В конечном итоге я разобрал следующие фразы, которые, как я уже сказал, перемежались невнятными бормотаниями.
“Для призвания Йогг-Сотота ты должен ждать восхода солнца в пятом доме, когда Сатурн займет благоприятное положение; затем нарисуй огненную пентаграмму, трижды повторив девятый стих в ночь на Бел-тайн или в канун Дня Всех Святых: заставь Тварь вынашивать себя в космическом пространстве за Воротами, хранителем которых является Йогг-Сотот”.
“Он обладает всеми знаниями; ему известно, куда девались Древние в ушедшей вечности; Ему известно, через что они прорвутся и явятся снова”.
“Прошлое, настоящее, будущее – все это в Нем”.
“Обвиняемый Биллингтон не признал, что вызывал шумы, после чего послышалось хихиканье и взрывы смеха, которые, к счастью, были слышны только ему”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Так, за разговором, мы наконец добрались до дома. Я заметил, что он прекрасно сохранился, хотя я видел его в последний раз двадцать лет назад; по сути дела, он был настолько хорош, как и всегда, каким я помнил его, каким его сохранила в памяти моя матушка; дом в гораздо меньшей степени подвергся воздействию времени и запустению, чем сотни соседних домов, которые выглядели гораздо более старыми и заброшенными. Кроме того, Амброз отремонтировал его и сменил почти всю мебель, хотя он особенно ничего не изменил, покрасив лишь заново фасад, который по-прежнему сохранял в себе достоинство прошлого века – с высокими четырьмя квадратными колоннами, вынесенными вперед, и расположенной точно по центру дверью, которая вносила свой тон в совершенство архитектурной формы. Интерьер лишь дополнял внешний вид. Свойственный Амброзу вкус не позволял вводить новшества, не вязавшиеся с характером самого дома, и результат, как я и ожидал, оказался благоприятным.
Повсюду в доме были заметны признаки его работы, того, чем он занимался и о чем едва упомянул при нашем разговоре в Бостоне несколько лет назад. Это были в основном генеалогические исследования, о чем свидетельствовали пожелтевшие бумаги в его кабинете и старинные тома, которые он снимал с заставленных книгами полок для наведения справок.
Когда мы вошли в кабинет, я заметил второй любопытный факт, которому позже было суждено сыграть важную роль в моих открытиях. Я заметил, как Амброз неохотно, со смешанным выражением дурного предчувствия и настороженного ожидания, бросил взгляд на большое, необычной конструкции окно-витраж. Когда он посмотрел в сторону, я снова заметил на его лице смешанное выражение – облегчения и разочарования. Это было настолько необычно, что становилось даже жутковато. Я, однако, ничего не сказал, рассуждая про себя, что, каким бы ни был отрезок времени – двадцать четыре часа, неделя или больше, Амброз вновь дойдет до той черты, когда он был вынужден призвать меня на помощь. Но это время наступило гораздо раньше, чем я предполагал.
В тот вечер мы о чем-то болтали, и я увидел, насколько он устал: у него слипались глаза. Под предлогом собственной усталости я освободил его от своей компании, отправившись в комнату, которую он определил мне сразу по приезде. Однако я совсем не устал. Я не лег немедленно в кровать, а решил немного посидеть за книгой. Утратив интерес к выбранному мной роману, я погасил лампу, и cдедал это раньше, чем ожидал, так как меня ужасно раздражал вошедший в привычку моего кузена способ освещения, к которому я никак не мог привыкнуть. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что было около полуночи. Я раздевался в темноте; хотя в комнате не стояла кромешная тьма. Луна сияла в угловом окне, и ее бледное свечение позволяло ориентироваться.
Я наполовину разделся, когда вдруг вздрогнул от крика. Я знал, что, кроме нас с кузеном, в доме никого не было. я также знал, что он не ожидал гостей. Большой сообразительности не потребовалось, чтобы понять: раз кричал не я, то, стало быть, кузен. Ну а если кузен молчал, значит, вопль принадлежал какому-то непрошеному гостю. Без колебаний я выбежал в холл. Увидев спускавшуюся с лестницы чью-то фигуру в белом, я поспешил за ней.
В это мгновение крик повторился, и сейчас я его отчетливо слышал,– это был странный вопль, смысл которого нельзя было различить: “Иа! Шаб-Ниггротт. Йа! Нарлатотеп!” Тут я узнал и голос, и того, кто кричал. Это был именно кузен Амброз, и было совершенно ясно, что он страдает сумеречным расстройством сознания. Я хотел было взять его твердо за руку и отвести в кровать, но он оказал мне неожиданно яростное сопротивление. Оставив его в покое, я потихоньку пошел вслед за ним.
Когда я осознал, что он идет к выходу, намереваясь выйти из дома, я вновь предпринял попытку остановить его. Он снова начал сопротивляться, проявляя при этом недюжинную силу; я был удивлен, почему же Амброз никак не проснется. Но я упорствовал и, наконец, затратив немало времени и изрядно устав, сумел все же его повернуть и направить вверх по лестнице в спальню, где он довольно безропотно лег в постель.
Удивленный и растревоженный, я посидел немного возле его кровати, стоявшей в комнате, которую занимал наш ненавистный прапрадед Илия, опасаясь, как бы кузен не проснулся. Так как я оказался на одной линии с окном, то время от времени мог бросать через стекло взгляд наружу и был просто поражен чем-то вроде свечения или скрытого света, появлявшегося на конической формы крыше старой каменной башни. Я так и не сумел убедить себя в том, что это таинственное явление связано с каким-то свойством облитых лунным светом камней, хотя и наблюдал за ним достаточно долго.
Наконец я вышел из комнаты. Я не испытывал ни малейшего желания заснуть, и кажется, это небольшое приключение с Амброзом приготовило для меня бессонную ночь. Я оставил дверь своей комнаты приоткрытой, чтобы быть готовым ко всему, что мог вновь предпринять кузен. Он больше не вставал. Однако вдруг начал что-то бормотать в тревожном сне, а я старался разобраться в этих бессвязных звуках. Я не мог понять, что он говорит. Тогда я решил записать его слова и подошел с бумагой и карандашом поближе к освещенному лунным светом окну, чтобы не зажигать лампу. Большая часть произнесенного им была абсолютно бессмысленной – нельзя было различить ни слова в этой галиматье, но попадались и ясные фразы, именно ясные, в том смысле, что они были похожи на законченные предложения, хотя голос Амброза во сне казался странным и неестественным. Короче говоря, я насчитал семь таких фраз, и каждая произносилась с пятиминутным интервалом, во время которого он бормотал, ворчал, кашлял и ворочался. Я записал их, как смог, чтобы внести позже коррективы и привести в удобочитаемый вид. В конечном итоге я разобрал следующие фразы, которые, как я уже сказал, перемежались невнятными бормотаниями.
“Для призвания Йогг-Сотота ты должен ждать восхода солнца в пятом доме, когда Сатурн займет благоприятное положение; затем нарисуй огненную пентаграмму, трижды повторив девятый стих в ночь на Бел-тайн или в канун Дня Всех Святых: заставь Тварь вынашивать себя в космическом пространстве за Воротами, хранителем которых является Йогг-Сотот”.
“Он обладает всеми знаниями; ему известно, куда девались Древние в ушедшей вечности; Ему известно, через что они прорвутся и явятся снова”.
“Прошлое, настоящее, будущее – все это в Нем”.
“Обвиняемый Биллингтон не признал, что вызывал шумы, после чего послышалось хихиканье и взрывы смеха, которые, к счастью, были слышны только ему”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49