Хоронили Томаса Ловкинза в четверг, семнадцатого июня, уже через два дня после его смерти. Такую поспешность жители захолустной Тихой Заводи почли чуть ли не кощунственной, однако Бельмоуз настоял на своем, сославшись на особое состояние организма покойного. С момента бальзамирования трупа гробовщик заметно разволновался и то и дело щупал пульс своего клиента. Старик Пратт предположил, что Генри тревожился из-за наобум увеличенной дозы снадобья. И тогда пополз слушок, что Тома "угробили", отчего скорбящие земляки, падкие до подобных скандальных историй, с удвоенной силой рвались на похороны, где надеялись утолить свое нездоровое любопытство.
Бельмоуз был явно удручен, но, тем не менее, казалось, весь сосредоточился на исполнении своих профессиональных обязанностей. При виде усопшего Софи и другие собравшиеся остолбенели от удивления: он лежал в гробу как живой, меж тем виртуоз похоронного дела строго периодически делал ему какие-то вливания, дабы закрепить свой успех. Плоды его самоотверженных усилий вызвали у местных и приезжих участников траурной процессии нечто вроде восхищения, хотя он и подпортил произведенный эффект своими крайне бестактными, хвастливыми рассуждениями. Вводя очередную порцию снадобья своему безмолвному подопечному, он знай себе нес околесицу, все твердя о том, какое, мол, счастье, иметь под рукой первоклассного гробовщика. Ведь каково было бы Тому - с этими словами он больше обращался к покойному - попади он к другому, нерадивому гробовщику: такой и заживо схоронить может. Ужасы погребения заживо он расписывал без конца и с поистине чудовищным смакованием.
Панихиду служили в лучшей и самой душной из комнат - ее впервые открыли поле кончины миссис Ловкинз. Маленький и донельзя расстроенный салонный орган заунывно стонал; гроб, стоявший на дрогах возле двери в холл, был усыпан цветами, от запаха которых присутствующих слегка тошнило. Никогда прежде в здешних местах не бывало столь многолюдных похорон, и Софи ради такого случая вовсю старалась изобразить из себя убитую горем сестру. Иногда она, правда, забывалась, и в такие моменты в ее взгляде, поочередно обращаемом то на лихорадочно суетившегося гробовщика, то на необъяснимо пышущий здоровьем труп ее брата, отражались недоумение и тревога. На Генри она смотрела с явным отвращением, и соседи в открытую шушукались: мол, теперь, когда Том ей больше не помеха, она с Генри скоро распрощается за ненужностью - то есть, если сумеет, конечно; ведь от такого ушлого парня не всегда просто отделаться. Однако Софи - с ее наследством и еще не вполне увядшей красотой - может найти себе другого, а уж тот, наверное, позаботится о дальнейшей судьбе Генри.
Меж тем орган захрипел "Далекий прекрасный остров", и в эту мрачную какофонию влились унылые голоса плакальщиц из методистского хора; все благоговейно взглянули на священника Левитта - все, за исключением, разумеется, Джонни: он не сводил глаз с неподвижной фигуры под стеклянным колпаком гроба и что-то бормотал себе под нос.
Единственным человеком, обратившим внимание на Джонни, был Стивен Барбор - владелец соседней фермы. Барбор вздрогнул, увидев, что деревенский недоумок говорил что-то не кому-нибудь, а покойному, и даже делал дурацкие знаки пальцами, словно поддразнивал спящего вечным сном под толстым стеклянным покрытием. Фермер припомнил, что бедняге Джонни не раз доставалось от Тома, хотя, наверное, было за что. Все происходящее вызывало у Стивена раздражение. Что-то неестественное было в самой этой сцене - какое-то скрытое напряжение, причину которого он никак не мог себе уяснить. Похоже, не стоило пускать сюда дурачка; да и Бельмоуз ведет себя странно - он как будто всеми силами старается не глядеть на покойного. Время от времени гробовщик щупал у него пульс - вот еще одна странность.
Преподобный Сайлас Атвуд жалобно забубнил поминальное слово об усопшем: Смерть с се беспощадно разящей косой ворвалась в это маленькое семейство, разорвав земные узы любящих брата и сестры. Некоторые из соседей украдкой переглянулись из-под полуопущенных ресниц, а Софи и в самом деле начала судорожно всхлипывать. Бельмоуз подошел к ней сбоку и стал успокаивать, но она вдруг отпрянула от него. Движения его были как-то скованы; похоже, и он чувствовал себя не лучшим образом в этой необъяснимо гнетущей атмосфере. Вспомнив, наконец, о своих обязанностях распорядителя на похоронах, он вышел вперед и загробным голосом возвестил, что настал момент прощания с телом.
Соседи и приятели покойного вереницей потянулись мимо дрог, от которых Бельмоуз бесцеремонно уволок дурачка Джонни. На лице Тома как будто лежала печать успокоения.
При жизни этот чертяка был весьма недурен собой. Раздалось несколько неподдельных и гораздо больше притворных всхлипываний; в основном же собравшиеся ограничивались тем, что бросали на мертвеца любопытный взгляд и тут же принимались шепотом делиться впечатлениями. Стив Барбор задержался у гроба: он долго и пристально всматривался в неподвижное лицо, а затем отошел, покачав головой. Семенившая следом его жена Эмили вполголоса сказала, что Генри Бельмоуз зря так уж нахваливал свою работу, вот и глаза у Тома опять раскрылись, хотя в начале панихиды они были закрыты: она сама видела, потому что стояла рядом. Глаза, однако, и впрямь казались живыми - и это через два дня после смерти; обычно так не бывает.
Дойдя до этого места, Фред Пек обыкновенно умолкает, словно не желая продолжать. А слушатель уже и сам улавливает, что дальше будет что-то неприятное. Но Пек успокаивает внимающих ему, заверяя, что все кончается не так страшно, как любят изображать рассказчики. Стив, и тот не дает воли своему воображению, ну а дурачок Джонни, естественно, не в счет.
В хоре плакальщиц была одна чрезмерно впечатлительная старая дева по имени Луэлла Морс - пожалуй, по ее-то милости события и приняли неожиданный оборот. Проходя вместе с остальными мимо гроба, она задержалась дольше всех, за исключением четы Барбор: хотела, как и они, разглядеть покойного получше. И вдруг ни с того ни с сего Луэлла пронзительно взвизгнула и упала без чувств.
Тут в комнате конечно же поднялся страшный переполох. Протиснувшись сквозь толпу к Луэлле, старый лекарь Пратт попросил принести воды, чтобы попрыскать ей на лицо; меж тем любопытствующие напирали на них со всех сторон - посмотреть на плакальщицу и заглянуть в гроб, а Джонни Дау принялся потихоньку напевать: "А он про все знает, знает; а он все слышит и все видит; но его все равно закопают". Но к его бормотанию никто не прислушивался - разве только Стив Барбор.
Очень скоро Луэлла очнулась, но так и не припомнила, чего именно испугалась, и только беззвучно повторяла:
1 2 3 4 5 6