Не испугался мальчик-Рахта, идет прямо в избу. А там его старуха поджидает. Смотрит Рахта — а это и впрямь Баба-Яга Костяная Нога! Страшная-престрашная, зубы изо рта наружу торчат, нос крючком, волосы — торчком!
— Зачем явился — не запылился? — спрашивает малыша Баба-Яга.
— За именем пришел! — отвечает ей Рахта.
— Имя дать — дело не простое, — говорит ему бабка, а сама зубы свои скалит, — сначала ты испытание должен пройтить!
— Испытывай! — говорит мальчик-Рахта.
— Садись, мальчик на лопату, буду тебя в печь саживать!
— Не хочу в печь, ты меня там изжаришь и съешь потом! — отвечает Рахта.
— Тебе что мать с отцом родные наказывали?
— Слушаться…
— Так и слушайся! — говорит Баба-Яга строго, скидывай рубаху да садись на лопату.
Послушался мальчик-Рахта, снял рубаху, а бабка как его голеньким увидала, какие у него руки да ноги мясистые, у ней аж и слюнки потекли. А наш-то, маленький дурачок, этого не заметил, сел на лопатку, его старуха в печь и запихала. И то, пролез еле-еле. Сразу заслонку закрыла, да принялась дровишек подкладывать…
— Как, не холодно тебе там, мальчик? — спрашивает, — А то я еще дровишек подложу!
— Эй, бабка, да здесь уж совсем горячо!
— Ничего, ничего, терпи, дитятко, хотел имя получить — так и поджариться вытерпи!
Терпел Рахта, терпел, да уж и невмоготу стало. Куда там баня какая! И кричит он снова…
— Эй, Баба-Яга, выпусти меня, а то я изжарюсь здесь!
— А изжаришься, буде такова твоя судьба, — смеется старуха, — съем я тебя, мясом налакомлюсь, на травке покатаюся-поваляюся!
— Ну-ка, выпусти меня сейчас же! — говорит Рахта, — А не то вылезу сам, хуже будет!
— Ну, вылазь, коли смогешь! — совсем уж рассмеялась Баба-Яга.
Рахта был мальчик послушный, разрешили вылезти, если сможет — он и решил смочь! Ножками да ручками в раскаленную печь уперся, да как потянулся изо всей своей детской мочи — пошла печь трещинами… Как ударил ногой раз, другой — повыбивал кирпичи!
— Эй, ты чего мне избушку-то рушишь? — испугалась Баба-Яга, — Я ж пошутила, я тебя и так выпущу…
Да зря кричала, Рахта ее уже и не слушал. Уперся лобиком, да станом потянулся — и рассыпалась печь, а сам малыш из-под обломков выбрался, грязный весь, обожженный, в крови и ушибах, злой-презлой! Схватил разъяренный Рахта бабку и ну ее мутузить. Уж на что сильна была Баба-Яга, да где ей с маленьким богатырем было справиться. Хотела слова заветные сказать, да в челюсть получила, рот набок и съехал… Бил ее мальчик-Рахта, бил, да призадумался — что ему еще сделать. Видит — ступа стоит, в которой та Баба-Яга по небу летала. Взял Рахта ступу да одел старухе на голову, и сверху постучал, да так, что вся Баба-Яга в ней и оказалась. А потом выбросил ступу вместе с бабкой из дверей, да ногой поддал. А ступа-то была не простая, а волшебная. Как взлетела она от пинка маленького богатыря нашего, так и прочь полетела — все выше и выше, все дальше и дальше. Только за верхушки деревьев и задевает — бум, бум! А Баба-Яга визжит в ней, да ничего сделать не может — только ногами, из ступы высунутыми, сучит — и все тут… И куда она потом улетела — никто не знает, больше ту Бабу-Ягу в тех краях и не видывали!
— Ну, ты насочинял! — засмеялся Рахта.
— Да нет, я, может, и не всю правду сказал, — хитро прищурился Сухмат.
— А какие еще подвиги Рахта тогда понаделал? — заинтересовался Нойдак, слушавший сказ с открытым ртом.
— Разное говорят, сам-то Рахта мне не рассказывал, а вот знающие люди говорят…
— Что говорят?
— Да разное толкуют. Говорят, так тогда малыш разъярился, что аж от ярости да теплой печки и мужчиной стал сразу же. А потом, со всей злости…
— Что?
— А откуда, как ты разумеешь, Василисы Прекрасные потом берутся?
— Что? — взревел Рахта и набросился с кулаками на Сухмата. Завязалась потасовка, в которой наш сказочник лишь отбивался, не переставая смеяться. В конце концов развеселился и Рахта, бросил мутузить побратима, но, тем не менее, заявил, что все это наветы и ничего подобного тогда с ним, вернее, с Бабой-Ягой не было!
— А чем же все-таки дело кончилось? — спросила Полина, — Как же ты имя получил, я так и не услышала…
— Как вернулся я к родителям, — решил сам все рассказать Рахта, — ругали они меня сильно, узнав, что имени я так и не получил. А потом, когда узнали, что я и Бабу-Ягу прогнал… Словом, собралась вся деревня, все были на меня злы — ведь только Баба-Яга всем детям имена и давала. А кто теперь им имя давать будет? Я им и отвечаю — воспитайте, мол, Бабу-Ягу в своей деревне! Но не простили меня, сказали, чтобы я вон шел, и без имени даже…
— Так и выгнали, без имени, да без порток?
— Портки детям не положены, а раз имени нет — значит, дитем и остался!
— Ну и как, потом, добыл себе имя да порты?
— Добыл! — усмехнулся в усы Рахта, — Но это уже другой сказ!
— А про шкуру, про шкуру, золотыми рунами вышитую, забыли! — напомнил Нойдак, — Мне сейчас мой Дух во все ухи наорал…
— Спать пора! — заявил Рахта, — Про шкурку — в следующий раз!
— Только не забудь! — попросил Нойдак.
— Не забуду, — махнул рукой Рахта и… забыл!
Глава 16
— Не по-людски это, не по обычаям! — Сухмат долго крепился, но, наконец, решил высказать побратиму все, что он думает.
— Сие — не твое дело! — ответил Рахта. Его лицо начало медленно наливаться кровью.
— Пойми, не было такого в обычаях, а люди осудят, и боги не простят! — продолжал стоять на своем Сухмат, — Да, были времена, старики рассказывали, когда погибшим молодцам, тем, кто женщин не успели познать, в спутницы в ладью погребальную девушку отправляли…
— Так то робу!
— Бывало, и свободных, — сказал Сухмат, — бывало, и сами за любимым шли. Но смерть принять — это не то, что ты хочешь, этого — нельзя.
— Можно, нельзя… — угрюмо молвил Рахта, — Все меняется, теперь просто к покойнику подкладывают девицу ненадолго, или еще проще делают, сам знаешь!
Сухмат знавал и такое. Как-то, год назад, были они с Рахтой на тризне по юному отроку Каяве, сыну княжескому. А огонь под костром погребальным никак не хотел разгораться. И все знали почему — был тот отрок нетронутый. Лишь после того, как старый Вослав скатал из теста некое подобие женского места срамного, да проделал мертвому юноше так, как будто был он с женщиной, лишь после этого костер разгорелся по настоящему и принял тело, а душа улетела в Вирий…
— Нет, все это не то! И ты не отрок нетронутый…
— Зато она — не тронута! — сказал Рахта и стало очевидно, что возразить нечего.
— Нельзя, побратимушка, нельзя этого, — Сухмат чуть ли не умолял, — ну, хоть ты, Нойдак, скажи!
Но Нойдак не хотел быть судьей в таком деле и молчал, скорее даже испуганно. Именно тот случай, когда он все понял и не хотел сказать ничего… Да, он мог, конечно, порассказать кое-что из того, что знал, а знал он хоть и не много, но все-таки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Зачем явился — не запылился? — спрашивает малыша Баба-Яга.
— За именем пришел! — отвечает ей Рахта.
— Имя дать — дело не простое, — говорит ему бабка, а сама зубы свои скалит, — сначала ты испытание должен пройтить!
— Испытывай! — говорит мальчик-Рахта.
— Садись, мальчик на лопату, буду тебя в печь саживать!
— Не хочу в печь, ты меня там изжаришь и съешь потом! — отвечает Рахта.
— Тебе что мать с отцом родные наказывали?
— Слушаться…
— Так и слушайся! — говорит Баба-Яга строго, скидывай рубаху да садись на лопату.
Послушался мальчик-Рахта, снял рубаху, а бабка как его голеньким увидала, какие у него руки да ноги мясистые, у ней аж и слюнки потекли. А наш-то, маленький дурачок, этого не заметил, сел на лопатку, его старуха в печь и запихала. И то, пролез еле-еле. Сразу заслонку закрыла, да принялась дровишек подкладывать…
— Как, не холодно тебе там, мальчик? — спрашивает, — А то я еще дровишек подложу!
— Эй, бабка, да здесь уж совсем горячо!
— Ничего, ничего, терпи, дитятко, хотел имя получить — так и поджариться вытерпи!
Терпел Рахта, терпел, да уж и невмоготу стало. Куда там баня какая! И кричит он снова…
— Эй, Баба-Яга, выпусти меня, а то я изжарюсь здесь!
— А изжаришься, буде такова твоя судьба, — смеется старуха, — съем я тебя, мясом налакомлюсь, на травке покатаюся-поваляюся!
— Ну-ка, выпусти меня сейчас же! — говорит Рахта, — А не то вылезу сам, хуже будет!
— Ну, вылазь, коли смогешь! — совсем уж рассмеялась Баба-Яга.
Рахта был мальчик послушный, разрешили вылезти, если сможет — он и решил смочь! Ножками да ручками в раскаленную печь уперся, да как потянулся изо всей своей детской мочи — пошла печь трещинами… Как ударил ногой раз, другой — повыбивал кирпичи!
— Эй, ты чего мне избушку-то рушишь? — испугалась Баба-Яга, — Я ж пошутила, я тебя и так выпущу…
Да зря кричала, Рахта ее уже и не слушал. Уперся лобиком, да станом потянулся — и рассыпалась печь, а сам малыш из-под обломков выбрался, грязный весь, обожженный, в крови и ушибах, злой-презлой! Схватил разъяренный Рахта бабку и ну ее мутузить. Уж на что сильна была Баба-Яга, да где ей с маленьким богатырем было справиться. Хотела слова заветные сказать, да в челюсть получила, рот набок и съехал… Бил ее мальчик-Рахта, бил, да призадумался — что ему еще сделать. Видит — ступа стоит, в которой та Баба-Яга по небу летала. Взял Рахта ступу да одел старухе на голову, и сверху постучал, да так, что вся Баба-Яга в ней и оказалась. А потом выбросил ступу вместе с бабкой из дверей, да ногой поддал. А ступа-то была не простая, а волшебная. Как взлетела она от пинка маленького богатыря нашего, так и прочь полетела — все выше и выше, все дальше и дальше. Только за верхушки деревьев и задевает — бум, бум! А Баба-Яга визжит в ней, да ничего сделать не может — только ногами, из ступы высунутыми, сучит — и все тут… И куда она потом улетела — никто не знает, больше ту Бабу-Ягу в тех краях и не видывали!
— Ну, ты насочинял! — засмеялся Рахта.
— Да нет, я, может, и не всю правду сказал, — хитро прищурился Сухмат.
— А какие еще подвиги Рахта тогда понаделал? — заинтересовался Нойдак, слушавший сказ с открытым ртом.
— Разное говорят, сам-то Рахта мне не рассказывал, а вот знающие люди говорят…
— Что говорят?
— Да разное толкуют. Говорят, так тогда малыш разъярился, что аж от ярости да теплой печки и мужчиной стал сразу же. А потом, со всей злости…
— Что?
— А откуда, как ты разумеешь, Василисы Прекрасные потом берутся?
— Что? — взревел Рахта и набросился с кулаками на Сухмата. Завязалась потасовка, в которой наш сказочник лишь отбивался, не переставая смеяться. В конце концов развеселился и Рахта, бросил мутузить побратима, но, тем не менее, заявил, что все это наветы и ничего подобного тогда с ним, вернее, с Бабой-Ягой не было!
— А чем же все-таки дело кончилось? — спросила Полина, — Как же ты имя получил, я так и не услышала…
— Как вернулся я к родителям, — решил сам все рассказать Рахта, — ругали они меня сильно, узнав, что имени я так и не получил. А потом, когда узнали, что я и Бабу-Ягу прогнал… Словом, собралась вся деревня, все были на меня злы — ведь только Баба-Яга всем детям имена и давала. А кто теперь им имя давать будет? Я им и отвечаю — воспитайте, мол, Бабу-Ягу в своей деревне! Но не простили меня, сказали, чтобы я вон шел, и без имени даже…
— Так и выгнали, без имени, да без порток?
— Портки детям не положены, а раз имени нет — значит, дитем и остался!
— Ну и как, потом, добыл себе имя да порты?
— Добыл! — усмехнулся в усы Рахта, — Но это уже другой сказ!
— А про шкуру, про шкуру, золотыми рунами вышитую, забыли! — напомнил Нойдак, — Мне сейчас мой Дух во все ухи наорал…
— Спать пора! — заявил Рахта, — Про шкурку — в следующий раз!
— Только не забудь! — попросил Нойдак.
— Не забуду, — махнул рукой Рахта и… забыл!
Глава 16
— Не по-людски это, не по обычаям! — Сухмат долго крепился, но, наконец, решил высказать побратиму все, что он думает.
— Сие — не твое дело! — ответил Рахта. Его лицо начало медленно наливаться кровью.
— Пойми, не было такого в обычаях, а люди осудят, и боги не простят! — продолжал стоять на своем Сухмат, — Да, были времена, старики рассказывали, когда погибшим молодцам, тем, кто женщин не успели познать, в спутницы в ладью погребальную девушку отправляли…
— Так то робу!
— Бывало, и свободных, — сказал Сухмат, — бывало, и сами за любимым шли. Но смерть принять — это не то, что ты хочешь, этого — нельзя.
— Можно, нельзя… — угрюмо молвил Рахта, — Все меняется, теперь просто к покойнику подкладывают девицу ненадолго, или еще проще делают, сам знаешь!
Сухмат знавал и такое. Как-то, год назад, были они с Рахтой на тризне по юному отроку Каяве, сыну княжескому. А огонь под костром погребальным никак не хотел разгораться. И все знали почему — был тот отрок нетронутый. Лишь после того, как старый Вослав скатал из теста некое подобие женского места срамного, да проделал мертвому юноше так, как будто был он с женщиной, лишь после этого костер разгорелся по настоящему и принял тело, а душа улетела в Вирий…
— Нет, все это не то! И ты не отрок нетронутый…
— Зато она — не тронута! — сказал Рахта и стало очевидно, что возразить нечего.
— Нельзя, побратимушка, нельзя этого, — Сухмат чуть ли не умолял, — ну, хоть ты, Нойдак, скажи!
Но Нойдак не хотел быть судьей в таком деле и молчал, скорее даже испуганно. Именно тот случай, когда он все понял и не хотел сказать ничего… Да, он мог, конечно, порассказать кое-что из того, что знал, а знал он хоть и не много, но все-таки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105