..
Я тут и понял. Фуражки на мне нет, звезды не видно - вот человек и подумал, что я белобандит, сволочь, мамонтовский казак.
- Кто, - говорю, - у тебя жену убил? Отвечай...
- Вы, - говорит. - Вы, добрые паны. И домик вы мой сожгли. И жинку, старушку мою, штыком закололи. Спасибочки вам...
И на колени вдруг встал. И заплакал.
"Фу! - думаю. - На сумасшедшего нарвался. Что с ним поделаешь?"
- Встань, - говорю, - бедный человек. Иди! Ошибаешься ты: не белый я, а самый настоящий красный.
Встал он и смотрит. Такими глазами смотрит, что век не забуду. Большие, печальные, как и действительно у собаки.
- Иди, - говорю, - пожалуйста.
А он смотрит.
- Иди, - говорю, - пройдись немножко.
Страшно мне стало. Браунинг все-таки, шесть патронов в обойме, а страшно. Жутко как-то.
Мужик молчит. Тогда я свернул с тропиночки и осторожно пошел мимо него. И дальше иду. Нажимаю. И тут, понимаете ли, опять начинает скулить мозоль. Пока я стоял с сумасшедшим, сапоги у меня совершенно ссохлись. Невозможно до чего заскулила мозоль. Еле иду.
И вдруг сзади топот. Оглядываюсь - бежит сумасшедший. За мной бежит, орет чего-то.
Ох, испугался я - мочи нету. Побежал. Не могу бежать. Остановился. Поднял браунинг и спустил курок.
И конечно, выстрел у меня не вышел. Пока я купался, патроны промокли и отсырели.
Но сумасшедший остановился. Остановился и снова кричит:
- Пан товарищ! Не ходите до той могилы. За могилой вам смерть.
Не понял я. За какой могилой? Чепуха! Пошел.
Не знал я, конечно, в то время, что они тут всякую горку могилой называют. На горку как раз и взбираюсь. Карабкаюсь я на эту горку и вдруг вижу: навстречу мне с горки - конный разъезд.
Сразу я догадался, что это за разъезд. Блеснули на солнце погоны. Мелькнули барашковые кубанки. Сабли казацкие. Пики...
Тут на своих ужасных мозолях я все-таки побежал. Я побежал в кусты. Выкинул браунинг. И руками - за пазуху, за ремень, где лежал у меня тот секретный пакет к товарищу Буденному.
Но - мать честная! Где же пакет? Шманаю по голому животу - живот весь на месте, а пакета нема. Нету!.. Потерялся пакет...
А уж кони несутся с горы, уж слышу казацкие клики:
- Гей! Стой!..
Уж даже фырканье лошадиное слышу. Даже свист из ноздрей слышу. А бежать не могу. Невозможно. Не позволяют, понимаете, мозоли бежать, и все тут.
Глупо я им достался. Тьфу, до чего глупо!
Ну, у меня еще в те времена, по счастью, обе руки при себе были. Я показал им, как в нашей деревне дерутся. Один - получай в зубы, другой - в ухо, а третий... третий меня по башке стукнул. Упал я. И память потерял. Но не умер.
Очнулся я - мокрый. Течет на меня вода. Хлещет вода, не поймешь откуда. И в нос, и в уши, и в глаза, и за шиворот. Фу!
Закричал я:
- Да хватит! Бросьте трепаться!
И сразу увидел: лежу я на голой земле у колодца, вокруг офицеры толпятся, казаки... Один с железным ведром, у другого в руках пузырек какой-то, спирт нашатырный, что ли...
Все нагибаются, радуются... Сапогами меня пинают.
- Ага, - говорят, - ожил!
- Задвигался!
- Задышал, большевистская морда!
- Вставай! - приказывают.
Я встаю. Мне все равно, что делать: лежать, или стоять, или сидеть на стуле. Я стою. Мокрый. Весь капаю.
- Ну как? - говорят. - Куда его?
- Да что, - говорят, - с ним чикаться! Веди его, мерзавца, прямо в штаб.
Повели меня в штаб. Иду. Капаю. И невесело, вы знаете, думаю:
"Да, - думаю, - Петя Трофимов, жизнь твоя кончается. Последние шаги делаешь".
И, между прочим, эти последние шаги - ужасные шаги. Мозоли мои, товарищи, окончательно спятили. Прямо кусаются мозоли. Прямо как будто клещами давят. Ох, до чего тяжело идти!
"Да, - думаю, - Петечка!.. Погулял ты достаточно. Хватит. Мозолям твоим уж недолго осталось ныть. Через полчаса времени расстреляют тебя, буденновец Петя Трофимов!"
"Ох... Буденновец! - думаю. - Баба! Растяпа!.. Пакет потерял! Представить только: буденновец пакет потерял!.."
"Ой, - думаю, - неужели я его потерял? Неужели посеял? Невозможно ведь. Не мог потерять. Не смел..."
И себя незаметно ощупываю. Иду, понимаете, ковыляю, а сам осторожно за пазухой шарю, в штанинах ищу, по бокам похлопываю. Нет пакета. Ну что ж! Это счастье. С пакетом было бы хуже. А так - умирать легче. Все-таки наш пакет к Мамонтову не попал. Все-таки совести легче...
- Стой! - говорят конвоиры. - Стой, большевик! Вже штаб.
Поднимаемся мы в штаб. Входим в такие прихожие сени, в полутемную комнату. Мне и говорят.
- Подожди, - говорят, - мы сейчас доложим дежурному офицеру.
- Ладно, - говорю. - Докладывайте.
Двое ушли, а двое со мной остались. Вот я постоял немного и говорю.
- Товарищи! - говорю. - Все-таки ведь мы с вами братья. Все-таки земляки. С одной земли дети. Как вы думаете? Послушайте, - говорю, земляки, прошу вас, войдите в мое тяжелое положение. Пожалуйста, - говорю, товарищи! Разрешите мне перед смертью переобуться! Невозможно мозоли жмут.
Один говорит:
- Мы тебе не товарищи. Гад! Россию вразнос продаешь, а после - мозоли жмут. Ничого, на тот свет и с мозолями пустят. Потерпишь!
Другой говорит:
- А что, жалко, что ли? Пущай переобувается. Можно, земляк. Вали, скидавай походные!
Сел я скорее на лавочку, в уголок, и чуть не зубами с себя сапоги тяну. Один стянул и другой... Ох, черт возьми, до чего хорошо, до чего приятно голыми пальцами шевелить! Знаете, так почесываешь, поглаживаешь и даже глаза зажмуришь от удовольствия. И обуваться обратно не хочется.
Сижу я на лавочке в темноте, пятки чешу, и совсем уж другие мысли в башку лезут. Бодрые мысли.
"А что? - думаю. - Не так уж мои дела, братцы, плохи. Кто меня, между прочим, поймать может? Что я такое сделал? Красный? На мне не написано, что я красный, - звезды на мне нет, документов тоже. Это еще не известно, за что меня расстрелять можно. Еще побузим, господа товарищи!.."
Но тут - не успел я как следует пятки почесать - отворяется дверь, и кричат:
- Пленного!
- Эй, пленный, обувайся скорей! - говорят мне мои конвоиры.
Стал я как следует обуваться. Сначала, конечно, правую ногу как следует обмотал и правый сапог натянул. Потом уж за левую взялся.
Беру портянку. И вдруг - что такое? Беру я портянку, щупаю и вижу, что там что-то такое - лишнее. Что-то бумажное. Пакет! Мать честная!
Весь он, конечно, промок, излохматился... Весь мятый, как тряпка. Понимаете? Он по штанине в сапог провалился. И там застрял.
Что будешь делать?
Что мне, скажите, бросить его было нужно? Под лавочку? Да? Так его нашли бы. Стали бы пол подметать и нашли. За милую душу.
Я скомкал его и в темноте незаметно сунул в карман. А сам быстро обулся и встал.
Говорю:
- Готов.
- Идем, - говорят.
Входим мы в комнату штаба.
Сидит за столом офицер. Ничего. Морда довольно симпатичная. Молодой, белобрысый. Смотрит без всякой злобы.
А перед ним на столе лежит камень. Понимаете? Огромный лежит булыжник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Я тут и понял. Фуражки на мне нет, звезды не видно - вот человек и подумал, что я белобандит, сволочь, мамонтовский казак.
- Кто, - говорю, - у тебя жену убил? Отвечай...
- Вы, - говорит. - Вы, добрые паны. И домик вы мой сожгли. И жинку, старушку мою, штыком закололи. Спасибочки вам...
И на колени вдруг встал. И заплакал.
"Фу! - думаю. - На сумасшедшего нарвался. Что с ним поделаешь?"
- Встань, - говорю, - бедный человек. Иди! Ошибаешься ты: не белый я, а самый настоящий красный.
Встал он и смотрит. Такими глазами смотрит, что век не забуду. Большие, печальные, как и действительно у собаки.
- Иди, - говорю, - пожалуйста.
А он смотрит.
- Иди, - говорю, - пройдись немножко.
Страшно мне стало. Браунинг все-таки, шесть патронов в обойме, а страшно. Жутко как-то.
Мужик молчит. Тогда я свернул с тропиночки и осторожно пошел мимо него. И дальше иду. Нажимаю. И тут, понимаете ли, опять начинает скулить мозоль. Пока я стоял с сумасшедшим, сапоги у меня совершенно ссохлись. Невозможно до чего заскулила мозоль. Еле иду.
И вдруг сзади топот. Оглядываюсь - бежит сумасшедший. За мной бежит, орет чего-то.
Ох, испугался я - мочи нету. Побежал. Не могу бежать. Остановился. Поднял браунинг и спустил курок.
И конечно, выстрел у меня не вышел. Пока я купался, патроны промокли и отсырели.
Но сумасшедший остановился. Остановился и снова кричит:
- Пан товарищ! Не ходите до той могилы. За могилой вам смерть.
Не понял я. За какой могилой? Чепуха! Пошел.
Не знал я, конечно, в то время, что они тут всякую горку могилой называют. На горку как раз и взбираюсь. Карабкаюсь я на эту горку и вдруг вижу: навстречу мне с горки - конный разъезд.
Сразу я догадался, что это за разъезд. Блеснули на солнце погоны. Мелькнули барашковые кубанки. Сабли казацкие. Пики...
Тут на своих ужасных мозолях я все-таки побежал. Я побежал в кусты. Выкинул браунинг. И руками - за пазуху, за ремень, где лежал у меня тот секретный пакет к товарищу Буденному.
Но - мать честная! Где же пакет? Шманаю по голому животу - живот весь на месте, а пакета нема. Нету!.. Потерялся пакет...
А уж кони несутся с горы, уж слышу казацкие клики:
- Гей! Стой!..
Уж даже фырканье лошадиное слышу. Даже свист из ноздрей слышу. А бежать не могу. Невозможно. Не позволяют, понимаете, мозоли бежать, и все тут.
Глупо я им достался. Тьфу, до чего глупо!
Ну, у меня еще в те времена, по счастью, обе руки при себе были. Я показал им, как в нашей деревне дерутся. Один - получай в зубы, другой - в ухо, а третий... третий меня по башке стукнул. Упал я. И память потерял. Но не умер.
Очнулся я - мокрый. Течет на меня вода. Хлещет вода, не поймешь откуда. И в нос, и в уши, и в глаза, и за шиворот. Фу!
Закричал я:
- Да хватит! Бросьте трепаться!
И сразу увидел: лежу я на голой земле у колодца, вокруг офицеры толпятся, казаки... Один с железным ведром, у другого в руках пузырек какой-то, спирт нашатырный, что ли...
Все нагибаются, радуются... Сапогами меня пинают.
- Ага, - говорят, - ожил!
- Задвигался!
- Задышал, большевистская морда!
- Вставай! - приказывают.
Я встаю. Мне все равно, что делать: лежать, или стоять, или сидеть на стуле. Я стою. Мокрый. Весь капаю.
- Ну как? - говорят. - Куда его?
- Да что, - говорят, - с ним чикаться! Веди его, мерзавца, прямо в штаб.
Повели меня в штаб. Иду. Капаю. И невесело, вы знаете, думаю:
"Да, - думаю, - Петя Трофимов, жизнь твоя кончается. Последние шаги делаешь".
И, между прочим, эти последние шаги - ужасные шаги. Мозоли мои, товарищи, окончательно спятили. Прямо кусаются мозоли. Прямо как будто клещами давят. Ох, до чего тяжело идти!
"Да, - думаю, - Петечка!.. Погулял ты достаточно. Хватит. Мозолям твоим уж недолго осталось ныть. Через полчаса времени расстреляют тебя, буденновец Петя Трофимов!"
"Ох... Буденновец! - думаю. - Баба! Растяпа!.. Пакет потерял! Представить только: буденновец пакет потерял!.."
"Ой, - думаю, - неужели я его потерял? Неужели посеял? Невозможно ведь. Не мог потерять. Не смел..."
И себя незаметно ощупываю. Иду, понимаете, ковыляю, а сам осторожно за пазухой шарю, в штанинах ищу, по бокам похлопываю. Нет пакета. Ну что ж! Это счастье. С пакетом было бы хуже. А так - умирать легче. Все-таки наш пакет к Мамонтову не попал. Все-таки совести легче...
- Стой! - говорят конвоиры. - Стой, большевик! Вже штаб.
Поднимаемся мы в штаб. Входим в такие прихожие сени, в полутемную комнату. Мне и говорят.
- Подожди, - говорят, - мы сейчас доложим дежурному офицеру.
- Ладно, - говорю. - Докладывайте.
Двое ушли, а двое со мной остались. Вот я постоял немного и говорю.
- Товарищи! - говорю. - Все-таки ведь мы с вами братья. Все-таки земляки. С одной земли дети. Как вы думаете? Послушайте, - говорю, земляки, прошу вас, войдите в мое тяжелое положение. Пожалуйста, - говорю, товарищи! Разрешите мне перед смертью переобуться! Невозможно мозоли жмут.
Один говорит:
- Мы тебе не товарищи. Гад! Россию вразнос продаешь, а после - мозоли жмут. Ничого, на тот свет и с мозолями пустят. Потерпишь!
Другой говорит:
- А что, жалко, что ли? Пущай переобувается. Можно, земляк. Вали, скидавай походные!
Сел я скорее на лавочку, в уголок, и чуть не зубами с себя сапоги тяну. Один стянул и другой... Ох, черт возьми, до чего хорошо, до чего приятно голыми пальцами шевелить! Знаете, так почесываешь, поглаживаешь и даже глаза зажмуришь от удовольствия. И обуваться обратно не хочется.
Сижу я на лавочке в темноте, пятки чешу, и совсем уж другие мысли в башку лезут. Бодрые мысли.
"А что? - думаю. - Не так уж мои дела, братцы, плохи. Кто меня, между прочим, поймать может? Что я такое сделал? Красный? На мне не написано, что я красный, - звезды на мне нет, документов тоже. Это еще не известно, за что меня расстрелять можно. Еще побузим, господа товарищи!.."
Но тут - не успел я как следует пятки почесать - отворяется дверь, и кричат:
- Пленного!
- Эй, пленный, обувайся скорей! - говорят мне мои конвоиры.
Стал я как следует обуваться. Сначала, конечно, правую ногу как следует обмотал и правый сапог натянул. Потом уж за левую взялся.
Беру портянку. И вдруг - что такое? Беру я портянку, щупаю и вижу, что там что-то такое - лишнее. Что-то бумажное. Пакет! Мать честная!
Весь он, конечно, промок, излохматился... Весь мятый, как тряпка. Понимаете? Он по штанине в сапог провалился. И там застрял.
Что будешь делать?
Что мне, скажите, бросить его было нужно? Под лавочку? Да? Так его нашли бы. Стали бы пол подметать и нашли. За милую душу.
Я скомкал его и в темноте незаметно сунул в карман. А сам быстро обулся и встал.
Говорю:
- Готов.
- Идем, - говорят.
Входим мы в комнату штаба.
Сидит за столом офицер. Ничего. Морда довольно симпатичная. Молодой, белобрысый. Смотрит без всякой злобы.
А перед ним на столе лежит камень. Понимаете? Огромный лежит булыжник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13