Кемоклидзе Герберт
Немец
Герберт Кемоклидзе
Немец
Вагон цепляли то к одному составу, то к другому, то совсем отцепляли и сутками держали в тупиках. Никто не знал, когда поезд пойдет и сколько будет стоять, паровоз гудел, эшелон трогался, и отец несколько раз бежал вдогонку, мать вскрикивала и закрывала лицо руками, когда он повисал на железной скобе закопченного, изрисованного пульмана. Однажды отец чуть было не отстал: эшелон двинулся без гудка, и свалилась на землю деревянная приставная лесенка. Отец спрыгнул и побежал назад, потом еле догнал вагон и забросил в него лесенку, но сам не успел схватиться за скобу. На этот раз их пульман был последним, и нельзя было запрыгнуть в другой, чтобы перебраться к себе на стоянке, и мать, выгнувшись из двери, кричала: "Николай! Господи! Как же теперь, Николай!", и Витька тоже высовывался и кричал: "Папка-а-а!" Поезд вдруг резко затормозил, залязгал буферами, мать удержалась на ногах, а Витька грохнулся на пол и, потирая лоб, улыбался, глядя, как забирается в вагон взмыленный отец. "Повезло, повезло", -- повторял отец, а потом ходил в голову эшелона смотреть, отчего случилась остановка, и, вернувшись, рассказывал, что отрезало ноги человеку. Витька представил человека, лежащего на рельсах с отхваченными выше колен ногами, и ближе придвинулся к теплившейся посередь вагона колченогой времянке.
Повсюду были следы недавней войны -- калеки, нищие, изувеченные вагоны под косогорами, разбомбленные, изуродованные вокзалы. Когда цепляли к эшелонам с демобилизованными, то ехали весело -- в каждом вагоне наяривала гармошка и топотали сапоги под лихие ядреные частушки про Гитлера. На стоянках Витька раза два ходил с отцом поглазеть, как плясали возле теплушек звенящие медалями солдаты, а мать со своей негнущейся ногой оставалась и нервничала, ожидая, потому что случалось всякое, когда бродила в людях водка -- бывали и ножевые драки.
Витька замечал, что веселье возле теплушек было не всеобщее, одни солдаты веселились, а другие смотрели на них, сидя или стоя с сосредоточенными лицами. Такие были добрее, чем певцы и плясуны, они гладили Витьку по голове, спрашивали, как его зовут, угощали, а один даже подарил невиданный фрукт -- мандарин.
Сидел поодаль сумрачный, чистил мандарин финочкой -- тщательно снимал белые волоконца, а Витька неотрывно смотрел на эту невидаль, и поскольку в вагоне с ним была только одна книжка -- потрепанная география, -представлял мандарин маленьким, как шарик на резинке, земным глобусом с меридианами, и будто солдат очищал эту крохотную землю от палиншего на нее мусора. Очистив мандарин, солдат увидел Витьку и протянул ему фрукт. "На, бери, -- сказал он,--а на ножичек не посматривай, брат, не дам -- память". Витьке не до ножа было, он схватил мандарин, даже спасибо забыл сказать, и потом долго помнил дольки необыкновенного вкуса, тающие на языке.
В Ригу приехали ранним морозным утром и еще целый день жили в вагоне, пока отец ходил в город искать своего начальника, прибывшего раньше. Воротился отец под вечер, сказал, что с квартирой в порядке и, помявшись, добавил:
-- Только это... немец пока что с нами будет жить. Витька вылупил глаза, а мать удивленно спросила:
-- Мелешь-то хоть что? Какой там еще немец?
-- Самый обыкновенный немец, -- сердито сказал отец. -- Старый, с руками и ногами.
-- Не буду я жить с немцем! -- крикнул Витька. -- С фашистом жить -вот еще!
-- Обожди пищать-то! -- остановила Витьку мать. -- Ты, Николай, толком, что ль, объяснить не можешь? Немец этот нам по кой? Неужто так делатца?
-- Делатца, делатца! Деревня матушка! -- передразнил отец. Он всю жизнь жил хоть и в маленьком, по городке, а ее взял из деревни и постоянно об этом напоминал.
-- Хорошо и такая квартира досталась -- разобрано все уж. Я ведь не начальник какой. А немец не навсегда же! Временный жилец.
-- Да откуда он взялся, временный-то?
-- Чего взялся? Там он и жил. Сын с семьей драпанул от наших, а деда кинул. Может, места не хватало, может, квартиру оставил сторожить. Хотя вещи почти все забрали. Кто их, гадюк, разберет. Соседи кто чего говорят, а сам он по-русски ни бэ ни мэ. Даже мычит и то как-то по-своему.
-- Я его отравлю, вот увидите, -- пообещал Витька.
-- Ладно тебе! -- досадливо сказал отец и повернулся к матери. А ты, Клавдия, чем про немца беспокоиться, вещи лучше начинай складывать. Завтра утром машина придет. А немец не засидится. Домоуправша сказала, что его не сегодня завтра в богадельню заберут, порядок как только наладится.
Ночью Витька спал плохо, ворочался под латаным одеялом возле остывающей печурки и представлял, как расправляется с немцем -- входит в новую квартиру с раздобытым где-нибудь автоматом и говорит суровым голосом: "За все, что натворил ты, фашист, на нашей земле, за Петьку и Алешку, братьев моих -- вот тебе!" И нажимал на спусковой крючок.
Машина пришла рано утром, отец погрузил часть вещей, остальное шофер обещал взять вторым рейсом, но к полудню отец пришел пешком, ругал шофера, что тот договорился сразу с десятерыми. Потом целый день он возил оставшиеся вещи частями на трамвае, а Витька с матерью ждали па станции, у вагона. С последними вещами поехали все вместе. Витька впервые ехал в трамвае -красном, дребезжащем, полуоткрытом вагончике с кондуктором, покрикивающим па двух языках. Улицы города были ровно устланы шлифованными продолговатыми камнями, дома все какие-то островерхие, на их крутых крышах не удержишься, многие церкви без куполов, похожие издалека на очиненные карандаши. Северный городок, откуда они приехали, был мал, но богат церквами, однако такой странной церкви в нем не было ни одной. От трамвайной остановки шли пешком целый кг.артал по улице с непонятными вывесками на домах, и мать, выбрасывая вперед негнущуюся ногу и нагоняя ее здоровой, ругала отца, что он несется как угорелый. Витька тоже еле поспевал за отцом, нес коробку с патефонными пластинками и, хотя с интересом смотрел по сторонам, все время держал в памяти, что вот сейчас увидит живого немца, фашиста, который будет -позор-то какой! -- жить с ними в одной квартире.
Дом, к которому они шли, оказался старым, трехэтажным, с облупленной штукатуркой, тяжелой, гулко хлопающей дверью и длинным неосвещенным коридором.
-- Этаж-то какой? -- спросила мать.
-- Третий, -- виновато сказал отец. -- Но ты, Клавдия, не огорчайся. А если бы пятый или шестой достался, тогда как бы?
Мать не ответила и стала тяжело подниматься по лестнице.
Отец отпер дверь, они вошли в большой коридор. Комната была открыта, и Витька увидел немца. Немец поднялся со стула, шаркающей походкой двинулся навстречу. Он был совсем старый, со спутанными седыми волосами и поросшими седой щетиной впалыми щеками, с морщинистым лбом и слезящимися серыми глазами.
1 2 3