синдик жилого дома, политические деятели, лавочники, полицейские, почтальоны, доставляющие ордера, участковые врачи или во время обстоятельных обследований врачи из ближайшей больницы, а также некоторые журналисты, выступавшие по телевидению. «Они сделали», «они сказали», «они обещают».
Как мини-паровоз, кофеварка с шумом распространяла аромат. У нас все было дешевым, кроме кофе.
– Подогреть немного молока?
– Мама…
– Или ты предпочитаешь холодное?
– Мама… Марк…
– Ты пьешь с сахаром или без?
Я взорвалась, освобождаясь от чувства неудовлетворенности:
– В три часа дня ты в домашних туфлях и переднике. Почему? Красивая женщина, как ты…
Мать посмотрела на себя с виноватым видом, как ребенок, испачкавшийся вареньем.
– Чем он плох, мой передник?
– Ты похожа на официантку из столовой. Но никто не заходит поесть…
Мне бы следовало откусить себе язык. Я обидела маму.
– Ты мне делаешь больно, значит, ты несчастна, – сказала она слегка металлическим голосом. – Зачем ты пришла?.. Я больше не верю приступам дочерней любви.
Она пригвоздила меня своим обволакивающим чистым взглядом, словно синей рукой. Эта лазурь неба, эта лазурь Нила, эта лазурь незабудки, эта лазурь, достойная воображения поэта, жаждущего искренности, околдовала меня. Мама смывала эту бесподобную лазурь потоками слез. Я вздрагивала от мысли, что однажды ко мне явится призрак мамы. На заре, кажущейся спокойной, когда перламутровая непроницаемость освещает погребальную серость конца ночи, мама наклонится надо мной, чтобы посмотреть на меня, чтобы свести меня с ума терзаниями оттого, что я не выполнила своего долга перед ней. Она требовала для себя так мало.
– Твой кофе…
Присутствие мамы помогало мне разобраться в происходящем. Если я отправлюсь путешествовать, чтобы отомстить? У меня были небольшие сбережения, которые предназначались для покупки квартиры совместно с Марком. Но я отказывалась от мысли строить жизнь на обмане. Подружки у него, дружки у меня. Если мы не подходим больше друг другу, зачем жить вместе?
– Мама…
– Ты хочешь поджаренного хлеба? У меня очень свежее масло…
Я никогда не могла устоять перед хлебом, поджаренным на масле. Я похрустывала им с безумным удовольствием и опорожняла вторую чашку кофе.
– У меня есть еще банка прошлогоднего вишневого варенья. Тебе оно нравилось… Я открою?
– Мама?
– Сейчас…
Она поставила передо мной банку, которую она только что открыла. Я объедалась с горя.
– Мама, я должна тебе сказать…
– Иду.
Наконец, она села, но смотрела на кастрюльку, чтобы молоко не убежало. Мама никогда не слушала. Ей хотелось кормить свою семью. Я чувствовала себя в зародышевом состоянии.
– Знаешь, мама, Марк… Я давилась слезами.
– Сначала поешь, наберись сил…
Любое волнение отнимало у нее много сил. Мама налила мне еще кофе. Я смотрела на допотопную кастрюльку с молоком, она была такой древней, как будто ее извлекли из римских раскопок. Безразличие моей матери к недостатку комфорта удручало меня. Я набрала целую ложку вишневого варенья с тремя почти нетронутыми ягодами. Настоящий восторг. Я начала разбираться в своих ощущениях, я выходила из шока. Смешались ярость, гнев, отчаяние, месть, надежда сделать что-нибудь в возмещение обиды. Я сосредоточилась на сложных расчетах. А если поехать в Соединенные Штаты…
– Осторожно с косточками, – сказала мама.
Мне принадлежала половина денег, предназначенных для покупки квартиры. А если бы я растратила эти деньги? Если вместо половины крова я бы подарила себе целый мир. Авиабилет первого класса, гостиница люкс в Нью-Йорке или на Карибских островах. Мало-помалу я представляла непостижимое: промотать все, что у меня было. Я должна сохранить работу, но подарить себе два месяца шикарной жизни. А что потом? Я предпочитала об этом не думать. Я не верила в это. Но эта мысль не покидала меня…
– Что с тобой случилось?
– Это связано с Марком.
– Проблемы в конторе…
Я повторила:
– Научно-исследовательский институт – не контора… Марк работает в лаборатории.
Мама пожала плечами.
– Какая разница…
По моей просьбе она сняла передник, завязала бант на своей блузке и провела машинально по юбке.
– Мам, у тебя замечательная фигура…
– Одинокая женщина живет на йогуртах, – сказала она.
– Тебе следует изменить образ жизни, мама.
– Ты пришла, чтобы мне это сказать?
– Нет, но я решила в будущем уделять тебе больше внимания…
– В этом нет нужды. Я больше не считаю годы, вы забыли о моем дне рождения. Мое столетие? Вы узнаете о нем из газет. Я буду гордостью квартала. Так что с Марком?
– Он…
Слова застряли в горле. Мне хотелось, чтобы меня успокоили, но не жалели. Без всяких сравнений. Я была согласна на все, но только не участь мамы. Мне не хотелось бы пополнить компанию обманутых женщин, которую возглавляла мама. Я предприняла отвлекающий маневр, чтобы выиграть время.
– У тебя нет ни одной морщины, мама… Она улыбнулась.
– Ты скрываешь от меня что-то очень важное…
– Нет.
Светло-каштановые волосы с проступающей кое-где сединой, длинные, загнутые черные ресницы. Тонкий нос придавал детскую невинность лицу, которое время забыло испортить. Мама была старше меня на семнадцать лет, но мой жизненный опыт был несравненно богаче.
– Тебе следует подкрашивать волосы, мама…
– Ты насмехаешься надо мной?
– Нет, послушай…
Она бросила взгляд на свои часы-браслет.
– Твой отец должен позвонить мне до отъезда в отпуск.
Привыкнув быть жертвой супружеской неверности, мама примирилась со свободой отца, потому что она не могла сделать иначе. Мне было страшно услышать: «Моя бедняжка, ты знаешь, наконец, что такое быть обманутой… Ты увидишь… Ко всему привыкаешь. Вначале это тяжело. Чувствуешь себя униженной, старой, отвергнутой. Мало-помалу приспосабливаешься».
– Мне бы хотелось подарить тебе отпуск, мама.
– Ты выиграла в лото?
– Нет.
– Ты собираешься дать мне денег, зачем? Чего ради?
– Я так решила.
– Интересно, что сказал бы твой отец, если бы я отправилась в отпуск?
– Какое ему до этого дело?
– Он мне звонит иногда…
– Мама, он издевается над тобой.
– Но время работает на меня. Твой отец гоняется за молодыми женщинами. Скоро уже будет двадцать пять лет, как он это делает. Когда он начнет выбиваться из сил, он вернется.
– И ты его примешь?
– Пойми, – мама пустилась в объяснения, ища глазами сигареты, – мне нечего терять. Он вернется помятый, скрученный ревматизмом, на диете, с подозрением на диабет… Но он вернется. Ты представляешь, что у какой-то полюбовницы появится желание готовить ему десерты с заменителем сахара? Для очень богатого мужчины – да. Но не для него.
– Ты говоришь, полюбовница?
– Да, полюбовница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Как мини-паровоз, кофеварка с шумом распространяла аромат. У нас все было дешевым, кроме кофе.
– Подогреть немного молока?
– Мама…
– Или ты предпочитаешь холодное?
– Мама… Марк…
– Ты пьешь с сахаром или без?
Я взорвалась, освобождаясь от чувства неудовлетворенности:
– В три часа дня ты в домашних туфлях и переднике. Почему? Красивая женщина, как ты…
Мать посмотрела на себя с виноватым видом, как ребенок, испачкавшийся вареньем.
– Чем он плох, мой передник?
– Ты похожа на официантку из столовой. Но никто не заходит поесть…
Мне бы следовало откусить себе язык. Я обидела маму.
– Ты мне делаешь больно, значит, ты несчастна, – сказала она слегка металлическим голосом. – Зачем ты пришла?.. Я больше не верю приступам дочерней любви.
Она пригвоздила меня своим обволакивающим чистым взглядом, словно синей рукой. Эта лазурь неба, эта лазурь Нила, эта лазурь незабудки, эта лазурь, достойная воображения поэта, жаждущего искренности, околдовала меня. Мама смывала эту бесподобную лазурь потоками слез. Я вздрагивала от мысли, что однажды ко мне явится призрак мамы. На заре, кажущейся спокойной, когда перламутровая непроницаемость освещает погребальную серость конца ночи, мама наклонится надо мной, чтобы посмотреть на меня, чтобы свести меня с ума терзаниями оттого, что я не выполнила своего долга перед ней. Она требовала для себя так мало.
– Твой кофе…
Присутствие мамы помогало мне разобраться в происходящем. Если я отправлюсь путешествовать, чтобы отомстить? У меня были небольшие сбережения, которые предназначались для покупки квартиры совместно с Марком. Но я отказывалась от мысли строить жизнь на обмане. Подружки у него, дружки у меня. Если мы не подходим больше друг другу, зачем жить вместе?
– Мама…
– Ты хочешь поджаренного хлеба? У меня очень свежее масло…
Я никогда не могла устоять перед хлебом, поджаренным на масле. Я похрустывала им с безумным удовольствием и опорожняла вторую чашку кофе.
– У меня есть еще банка прошлогоднего вишневого варенья. Тебе оно нравилось… Я открою?
– Мама?
– Сейчас…
Она поставила передо мной банку, которую она только что открыла. Я объедалась с горя.
– Мама, я должна тебе сказать…
– Иду.
Наконец, она села, но смотрела на кастрюльку, чтобы молоко не убежало. Мама никогда не слушала. Ей хотелось кормить свою семью. Я чувствовала себя в зародышевом состоянии.
– Знаешь, мама, Марк… Я давилась слезами.
– Сначала поешь, наберись сил…
Любое волнение отнимало у нее много сил. Мама налила мне еще кофе. Я смотрела на допотопную кастрюльку с молоком, она была такой древней, как будто ее извлекли из римских раскопок. Безразличие моей матери к недостатку комфорта удручало меня. Я набрала целую ложку вишневого варенья с тремя почти нетронутыми ягодами. Настоящий восторг. Я начала разбираться в своих ощущениях, я выходила из шока. Смешались ярость, гнев, отчаяние, месть, надежда сделать что-нибудь в возмещение обиды. Я сосредоточилась на сложных расчетах. А если поехать в Соединенные Штаты…
– Осторожно с косточками, – сказала мама.
Мне принадлежала половина денег, предназначенных для покупки квартиры. А если бы я растратила эти деньги? Если вместо половины крова я бы подарила себе целый мир. Авиабилет первого класса, гостиница люкс в Нью-Йорке или на Карибских островах. Мало-помалу я представляла непостижимое: промотать все, что у меня было. Я должна сохранить работу, но подарить себе два месяца шикарной жизни. А что потом? Я предпочитала об этом не думать. Я не верила в это. Но эта мысль не покидала меня…
– Что с тобой случилось?
– Это связано с Марком.
– Проблемы в конторе…
Я повторила:
– Научно-исследовательский институт – не контора… Марк работает в лаборатории.
Мама пожала плечами.
– Какая разница…
По моей просьбе она сняла передник, завязала бант на своей блузке и провела машинально по юбке.
– Мам, у тебя замечательная фигура…
– Одинокая женщина живет на йогуртах, – сказала она.
– Тебе следует изменить образ жизни, мама.
– Ты пришла, чтобы мне это сказать?
– Нет, но я решила в будущем уделять тебе больше внимания…
– В этом нет нужды. Я больше не считаю годы, вы забыли о моем дне рождения. Мое столетие? Вы узнаете о нем из газет. Я буду гордостью квартала. Так что с Марком?
– Он…
Слова застряли в горле. Мне хотелось, чтобы меня успокоили, но не жалели. Без всяких сравнений. Я была согласна на все, но только не участь мамы. Мне не хотелось бы пополнить компанию обманутых женщин, которую возглавляла мама. Я предприняла отвлекающий маневр, чтобы выиграть время.
– У тебя нет ни одной морщины, мама… Она улыбнулась.
– Ты скрываешь от меня что-то очень важное…
– Нет.
Светло-каштановые волосы с проступающей кое-где сединой, длинные, загнутые черные ресницы. Тонкий нос придавал детскую невинность лицу, которое время забыло испортить. Мама была старше меня на семнадцать лет, но мой жизненный опыт был несравненно богаче.
– Тебе следует подкрашивать волосы, мама…
– Ты насмехаешься надо мной?
– Нет, послушай…
Она бросила взгляд на свои часы-браслет.
– Твой отец должен позвонить мне до отъезда в отпуск.
Привыкнув быть жертвой супружеской неверности, мама примирилась со свободой отца, потому что она не могла сделать иначе. Мне было страшно услышать: «Моя бедняжка, ты знаешь, наконец, что такое быть обманутой… Ты увидишь… Ко всему привыкаешь. Вначале это тяжело. Чувствуешь себя униженной, старой, отвергнутой. Мало-помалу приспосабливаешься».
– Мне бы хотелось подарить тебе отпуск, мама.
– Ты выиграла в лото?
– Нет.
– Ты собираешься дать мне денег, зачем? Чего ради?
– Я так решила.
– Интересно, что сказал бы твой отец, если бы я отправилась в отпуск?
– Какое ему до этого дело?
– Он мне звонит иногда…
– Мама, он издевается над тобой.
– Но время работает на меня. Твой отец гоняется за молодыми женщинами. Скоро уже будет двадцать пять лет, как он это делает. Когда он начнет выбиваться из сил, он вернется.
– И ты его примешь?
– Пойми, – мама пустилась в объяснения, ища глазами сигареты, – мне нечего терять. Он вернется помятый, скрученный ревматизмом, на диете, с подозрением на диабет… Но он вернется. Ты представляешь, что у какой-то полюбовницы появится желание готовить ему десерты с заменителем сахара? Для очень богатого мужчины – да. Но не для него.
– Ты говоришь, полюбовница?
– Да, полюбовница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71