???????, либо латинское beatus, а эти подхватили.
— Итак? — спросил пожилой болярин Пелуно.
— Итак, нужны полторы тысячи ратников. Через неделю.
— В Верхних Соснах?
— Да.
— Будут. Еще?
— Человек сто всадников, развозить вести по всей округе. На новгородских полагаться первое время нельзя.
— Будут. Еще.
— Повивальная бабка.
— Не понимаю.
— У жены Ярослава скоро родится ребенок.
— Ты же говорил, что ее…
— Да. Но природа на такие грунки внимания не обращает. Девять месяцев минуло — вынь да положь ребятенка, вне зависимости от того, похищена ты, или нет.
— Так Ярослав?…
— Что?
— Я слышал, он не то закоренелый мужеложец, не то вовсе евнух.
— От кого это ты такое слышал? — подозрительно спросил Житник.
— Да, вроде бы, все знают.
Житник пожал плечами.
— Дураки. Знал бы я, кто распускает такие слухи, язык бы вырвал.
— Да ведь…
— Негоже нам опускаться до сплетен. Негоже.
— Да, — сказал болярин, подумав. — Наверное ты прав. Куда ее привезти?
— Кого?
— Повивальную бабку.
— В детинец.
— А там?
— А там будут люди, с которыми она продолжит путешествие.
— Согласен. Еще?
— Лошадей. Много.
— Можно. А зачем?
— Шарлемань с конницей полмира завоевал.
— Будут.
— Сколько?
— Столько, сколько понадобится. А ты, Житник, спешишь, я вижу?
— Нет.
— Не сейчас, а вообще. И вижу я, что мало тебе Земли Новгородской. Псков?
— Псков и так наш будет.
— Чернигов?
— Тоже.
— Тмутаракань?
— Пыль да ковыль — на что они нам?
Пелуно вздохнул.
— Ковшей к рукам хочешь прибрать.
— Да.
— И править ими из Новгорода?
— Да.
— Мало пригоден Новгород для таких дел.
— Каких?
— Имперских.
Житник пожал плечами.
— Сколько продержалась империя Шарлеманя? — продолжал болярин. — Какие-то годы жалкие. Сколько усилий стоит Хайнриху удерживать Новый Рим? И ничего у него не выйдет.
— Почему же?
— В столице империи всегда должно быть тепло.
— Зачем?
— Чтобы можно было послать войско в любую сторону в любой момент, а не только летом. В грязи, топи да в снегу не повоюешь. В наших палестинах мечтать об империи могут только Неустрашимые. И это только лишь мечты.
Житник недобро улыбнулся.
— Не веришь?
— Мне показалось интересным выражение «в наших палестинах».
— Да? А что в нем такого необычного?
— Как посмотреть. Что такое палестины?
— Да кто ж его знает. Все так говорят.
А действительно, какая разница, подумал Житник. А хоть бы они все были здесь христиане — что бы это изменило? На христиан они обиделись из-за добрыниных подвигов тридцатилетней давности. А оставь их Владимир в покое — глядишь, через поколение все бы в церковь ходили. Церковь, кстати говоря, не ту Владимир выбрал. Надо было Рим выбирать. А то и вообще свою церковь придумать.
И, опять же кстати — это мысль! И главой церкви нужно назначить правителя территорий. И пусть правитель объявляет народу волю Создателя, то есть свою собственную.
Настал момент завершения ритуала. По якобы древнему обычаю предводителю силы, в данном случае Житнику, вменялось удалиться в лес и там, в одиночестве, обратиться с молитвой к богу всех воинов Перуну. Все еще занятый интригующими мыслями о переориентации церкви на себя и возможных реформах и новых догмах, Житник торжественным шагом, положа левую руку на поммель сверда, вышел из крепости и, сопровождаемый восхищенными взглядами, пересек пространство, отделявшее крепость от рощи.
Ему и в самом деле хотелось побыть одному.
Во всем виновата Любава, думал он иронически, прислонившись к молодой сосне. Не откажи она мне тогда — может и не стал бы я следовать советам Рагнхильд, не стал бы, пользуясь доверием Ярослава, сманивать его людей на свою сторону. От Ярослава я видел только хорошее. Он слаб и мягок — но ведь это не его вина. До инцидента с Любавой власть была мне не очень-то нужна, ну разве что самую малость. Разбудила Любава во мне чувство справедливости. Или несправедливости. Бедрами своими округлыми покачала — и вот, пожалуйста, теперь чем больше у меня власти, тем больше хочется ее укреплять и увеличивать. Наверное Шарлеманю тоже какая-нибудь баба не дала. И на этом держится история, подумать только.
Хороша Рагнхильд, а! На пороге таких свершений вдруг сказать — отдай все Святополку! Ну ничего, сменит гнев на милость. Недели через две, уже полновластным правителем, навещу ее, пожалуй, уговорю.
Сбоку, слева, послышался Житнику какой-то шорох. Отделившись от сосны, Житник вгляделся и, не увидев ничего вразумительного, вытащил сверд.
Лесные ровдиры всех мастей, твари опасные, умеющие оценивать противника на расстоянии, наверняка знали, что опаснее самого Житника в данном лесу никаких тварей нет. Поэтому источником шороха мог быть только человек. Или несколько. Люди слишком заняты собой, слишком обращены в себя, чтобы правильно оценивать степень опасности.
Теперь шорох раздался справа. Житник поискал глазами дуб или вяз, чтобы можно было защитить хотя бы спину, но кругом были только сосны.
Шорох раздался сзади. Житник сделал полуоборот. Где-то рядом двигались какие-то тени. Сколько их? Пятеро? Десятеро? Вряд ли. Десять человек давно бы себя выдали.
Захотелось крикнуть, обратиться к ним, выяснить, в чем дело, вызвать на осмысленный диалог, но Житник был не из тех людей, которые легко поддаются панике и совершают за здорово живешь необратимые поступки. Закричать — значит, признать свою слабость. А в сверхъестественное Житник не очень-то верил.
— Не бойся, здесь всегда так, — сказал спокойный низкий женский голос.
Зашуршали кусты — на этот раз не зловеще, а по-человечески шумно, и к Житнику шагнула молодая высокая женщина в мужской одежде, с луком в руке. — Это они тебя пугают.
— Кто они? Ты о чем? — спросил Житник.
— Не знаю. Может, это души погубленных тобой людей. Может черти. А может дети местного лесного конунга Ветуси.
— Ага, — сказал Житник, прищурившись.
— Да, — подтвердила Эржбета. — А если какой человек со злыми помыслами сюда сунется, так ближе, чем на пятьдесят шагов не подойдет.
— Это почему ж? — спросил Житник.
— Это потому, что ноженьки нести его откажутся, а глазоньки путь указывать, — сказала Эржбета.
Житнику, знакомому с некоторыми особенностями характера этой женщины, слова эти не показались смешными.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Слышала я, что съезд будет, — объяснила Эржбета. — Знала, что они тебя попросят соблюсти ритуал. И жду тебя здесь уже добрых два часа. У меня есть к тебе предложение.
— От Марьюшки?
— От нее родимой. Не скрою — именно от нее. Впрочем, и для себя я надеюсь некоторую выгоду извлечь, поэтому ее предложение добавлю своим.
— Ты дальновидна.
— Да.
— И практична.
— Еще бы.
— Но не думаю, что марьюшкины предложения могут принести мне нынче выгоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Итак? — спросил пожилой болярин Пелуно.
— Итак, нужны полторы тысячи ратников. Через неделю.
— В Верхних Соснах?
— Да.
— Будут. Еще?
— Человек сто всадников, развозить вести по всей округе. На новгородских полагаться первое время нельзя.
— Будут. Еще.
— Повивальная бабка.
— Не понимаю.
— У жены Ярослава скоро родится ребенок.
— Ты же говорил, что ее…
— Да. Но природа на такие грунки внимания не обращает. Девять месяцев минуло — вынь да положь ребятенка, вне зависимости от того, похищена ты, или нет.
— Так Ярослав?…
— Что?
— Я слышал, он не то закоренелый мужеложец, не то вовсе евнух.
— От кого это ты такое слышал? — подозрительно спросил Житник.
— Да, вроде бы, все знают.
Житник пожал плечами.
— Дураки. Знал бы я, кто распускает такие слухи, язык бы вырвал.
— Да ведь…
— Негоже нам опускаться до сплетен. Негоже.
— Да, — сказал болярин, подумав. — Наверное ты прав. Куда ее привезти?
— Кого?
— Повивальную бабку.
— В детинец.
— А там?
— А там будут люди, с которыми она продолжит путешествие.
— Согласен. Еще?
— Лошадей. Много.
— Можно. А зачем?
— Шарлемань с конницей полмира завоевал.
— Будут.
— Сколько?
— Столько, сколько понадобится. А ты, Житник, спешишь, я вижу?
— Нет.
— Не сейчас, а вообще. И вижу я, что мало тебе Земли Новгородской. Псков?
— Псков и так наш будет.
— Чернигов?
— Тоже.
— Тмутаракань?
— Пыль да ковыль — на что они нам?
Пелуно вздохнул.
— Ковшей к рукам хочешь прибрать.
— Да.
— И править ими из Новгорода?
— Да.
— Мало пригоден Новгород для таких дел.
— Каких?
— Имперских.
Житник пожал плечами.
— Сколько продержалась империя Шарлеманя? — продолжал болярин. — Какие-то годы жалкие. Сколько усилий стоит Хайнриху удерживать Новый Рим? И ничего у него не выйдет.
— Почему же?
— В столице империи всегда должно быть тепло.
— Зачем?
— Чтобы можно было послать войско в любую сторону в любой момент, а не только летом. В грязи, топи да в снегу не повоюешь. В наших палестинах мечтать об империи могут только Неустрашимые. И это только лишь мечты.
Житник недобро улыбнулся.
— Не веришь?
— Мне показалось интересным выражение «в наших палестинах».
— Да? А что в нем такого необычного?
— Как посмотреть. Что такое палестины?
— Да кто ж его знает. Все так говорят.
А действительно, какая разница, подумал Житник. А хоть бы они все были здесь христиане — что бы это изменило? На христиан они обиделись из-за добрыниных подвигов тридцатилетней давности. А оставь их Владимир в покое — глядишь, через поколение все бы в церковь ходили. Церковь, кстати говоря, не ту Владимир выбрал. Надо было Рим выбирать. А то и вообще свою церковь придумать.
И, опять же кстати — это мысль! И главой церкви нужно назначить правителя территорий. И пусть правитель объявляет народу волю Создателя, то есть свою собственную.
Настал момент завершения ритуала. По якобы древнему обычаю предводителю силы, в данном случае Житнику, вменялось удалиться в лес и там, в одиночестве, обратиться с молитвой к богу всех воинов Перуну. Все еще занятый интригующими мыслями о переориентации церкви на себя и возможных реформах и новых догмах, Житник торжественным шагом, положа левую руку на поммель сверда, вышел из крепости и, сопровождаемый восхищенными взглядами, пересек пространство, отделявшее крепость от рощи.
Ему и в самом деле хотелось побыть одному.
Во всем виновата Любава, думал он иронически, прислонившись к молодой сосне. Не откажи она мне тогда — может и не стал бы я следовать советам Рагнхильд, не стал бы, пользуясь доверием Ярослава, сманивать его людей на свою сторону. От Ярослава я видел только хорошее. Он слаб и мягок — но ведь это не его вина. До инцидента с Любавой власть была мне не очень-то нужна, ну разве что самую малость. Разбудила Любава во мне чувство справедливости. Или несправедливости. Бедрами своими округлыми покачала — и вот, пожалуйста, теперь чем больше у меня власти, тем больше хочется ее укреплять и увеличивать. Наверное Шарлеманю тоже какая-нибудь баба не дала. И на этом держится история, подумать только.
Хороша Рагнхильд, а! На пороге таких свершений вдруг сказать — отдай все Святополку! Ну ничего, сменит гнев на милость. Недели через две, уже полновластным правителем, навещу ее, пожалуй, уговорю.
Сбоку, слева, послышался Житнику какой-то шорох. Отделившись от сосны, Житник вгляделся и, не увидев ничего вразумительного, вытащил сверд.
Лесные ровдиры всех мастей, твари опасные, умеющие оценивать противника на расстоянии, наверняка знали, что опаснее самого Житника в данном лесу никаких тварей нет. Поэтому источником шороха мог быть только человек. Или несколько. Люди слишком заняты собой, слишком обращены в себя, чтобы правильно оценивать степень опасности.
Теперь шорох раздался справа. Житник поискал глазами дуб или вяз, чтобы можно было защитить хотя бы спину, но кругом были только сосны.
Шорох раздался сзади. Житник сделал полуоборот. Где-то рядом двигались какие-то тени. Сколько их? Пятеро? Десятеро? Вряд ли. Десять человек давно бы себя выдали.
Захотелось крикнуть, обратиться к ним, выяснить, в чем дело, вызвать на осмысленный диалог, но Житник был не из тех людей, которые легко поддаются панике и совершают за здорово живешь необратимые поступки. Закричать — значит, признать свою слабость. А в сверхъестественное Житник не очень-то верил.
— Не бойся, здесь всегда так, — сказал спокойный низкий женский голос.
Зашуршали кусты — на этот раз не зловеще, а по-человечески шумно, и к Житнику шагнула молодая высокая женщина в мужской одежде, с луком в руке. — Это они тебя пугают.
— Кто они? Ты о чем? — спросил Житник.
— Не знаю. Может, это души погубленных тобой людей. Может черти. А может дети местного лесного конунга Ветуси.
— Ага, — сказал Житник, прищурившись.
— Да, — подтвердила Эржбета. — А если какой человек со злыми помыслами сюда сунется, так ближе, чем на пятьдесят шагов не подойдет.
— Это почему ж? — спросил Житник.
— Это потому, что ноженьки нести его откажутся, а глазоньки путь указывать, — сказала Эржбета.
Житнику, знакомому с некоторыми особенностями характера этой женщины, слова эти не показались смешными.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Слышала я, что съезд будет, — объяснила Эржбета. — Знала, что они тебя попросят соблюсти ритуал. И жду тебя здесь уже добрых два часа. У меня есть к тебе предложение.
— От Марьюшки?
— От нее родимой. Не скрою — именно от нее. Впрочем, и для себя я надеюсь некоторую выгоду извлечь, поэтому ее предложение добавлю своим.
— Ты дальновидна.
— Да.
— И практична.
— Еще бы.
— Но не думаю, что марьюшкины предложения могут принести мне нынче выгоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116