Иногда, вспоминая о своих заблуждениях, я думаю, что моя дочь не так уж и не права.
Так или иначе, но в день знакомства с Асланом я повела себя ничуть не умнее своей девятнадцатилетней дочери. Вечером мы уже целовались, тесно прижавшись друг к другу, под сенью мандариновых деревьев. Ближе к ночи я оттолкнула от себя его руки, одернула подол сарафана и упорхнула ночевать в свой отель. Уж не знаю, как это выглядело со стороны, но я очень старалась порхать, несмотря на некоторый избыток веса и стертую новыми босоножками пятку.
Уже на следующий день целомудрие и благопристойность были утоплены в теплых волнах Средиземного моря, коварно подтолкнувших меня на его атлетическую грудь. Сомнения и страхи вытеснили веселые пузырьки «Дон Периньона», заказанного Асланом в ночном ресторане Кемера, а осознать сказочное блаженство происходящего помогли тонкие самокрутки с анашой, после недолгого перешептывания с официантом доставленные им к нашему столику в пачке «Кэмела». Ночь мы провели в номере его пятизвездочного отеля «Жемчужина Востока»…
* * *
Свет настольной лампы над моим рабочим столом рассеял воспоминания о сумерках турецкой ночи. Я поправила на носу очки, клейменные славным именем Джорджо Армани, и снова принялась разглядывать фотографию. Чем дольше длился этот процесс, тем меньше оставалось сомнений, и все заметнее становилась противная дрожь"во всем теле.
Кому как не мне не знать, что шеф нашего агентства Андрей Обнорский всеведущ и вездесущ. Его начальственная голова функционирует в недоступном простым смертным режиме, перерабатывая и анализируя необъятное количество самой разной информации — от подробностей интимной жизни его многочисленных жен и пассий до кадровых перестановок в правительстве. Оперативность, достоверность и эксклюзивность получаемых Обнорским сведений свидетельствуют о его непростом прошлом, солидном настоящем и многообещающем будущем. Осведомленность шефа о самых потаенных сторонах жизни окружающих по достоинству оценена коллективом агентства — за глаза его называют «Великим и Ужасным».
При мысли о том, что Андрей Викторович может быть в курсе курортного романа своей сотрудницы с чеченским бандитом, щеки мои восстановили утраченную с годами способность и окрасились стыдливым девичьим румянцем.
Пятиминутное погружение в воспоминания о наших с Асланом беседах «по душам» повергло меня в еще большее уныние. Я о любовнике не узнала почти ничего, ему же выболтала о себе слишком много. И местом работы похвасталась и должностью — ну, как же, начальник архивно-аналитического отдела агентства журналистских расследований! Ублажая интеллектуальной беседой, вплела в свои россказни полковников РУБОПа и зампрокурора, пару вице-губернаторов и беспринципных, но дружественных агентству депутатов Законодательного собрания. Короче, устроила возлюбленному Аслану тысячу и одну ночь, за что теперь рискую не сносить головы.
Мою болтовню Обнорский с полным правом может квалифицировать как должностное преступление и указать мне на дверь. При приеме на работу и в дальнейшем он постоянно напоминает своим подчиненным о необходимости «держать язык за зубами» и без особой надобности не трепать первым встречным и поперечным о характере нашей деятельности. И надо же, чтобы прокололась именно я…
На столе зазвонил телефон, запараллеленный с репортерским отделом. Я рассеянно поднесла трубку к уху и услышата предназначенное явно не мне приветствие:
— Мышка-мышка, моя мышка! — елей и патока сочились сквозь мембрану.
Вот черт, опять этот Соболин воркует со своей следачкой. Если Нюська в ближайшее время не сменит турецкую кофточку на что-нибудь поприличнее — плохи ее дела.
Я вновь обратилась к воспоминаниям о беседах «по душам», которые вела с Асланом.
— Чечены, Марина, они там, где деньги. Ты уж извини, но в твоем городе этих денег очень мало. Вот в Москве — другое дело, — он лежат рядом со мной на раскаленном пляже и просеивал сквозь смуглые пальцы желтые песчинки. — Или в той же Чечне. У нас по дорогам ездят одни «шестисотые», особняки стоимостью в сотни тысяч долларов как грибы растут, — он вдруг рассмеялся.
Я удивленно посмотрела на него поверх солнечных очков. Неожиданный приступ веселья Аслан объяснил пришедшим на память воспоминанием.
— Родных последний раз приезжал навестить в Грозный, смотрю — в соседнем дворе танк стоит, а на стволе объявление болтается: «Меняю на BA3-2I09 или на три тысячи долларов». Истинная правда, Аллахом клянусь, — заверил он, прочитав в моих глазах смешливое недоверие.
— Что же ты покинул свою сказочно богатую Родину или не осел в Москве? — ехидным прокурорским тоном поинтересовалась я.
Аслан оказался пацифистом.
— Я не хочу воевать и не буду, — заявил он и отполз в кружевную тень соломенного зонта. — А семью содержать надо. И не одну. Каждый чеченский бизнесмен, который живет вне родины, содержит две-три семьи.
— А на что тратят эти семьи твою помощь, ты знаешь? Может быть, на вооружение боевиков? — Сам Спозаранник мог бы позавидовать моей атакующей способности.
— На что они потратят эти деньги — на хлеб детям или на оружие, — меня не касается, — ответил Аслан, сосредоточенно вытряхивая из густой шерстяной поросли, покрывающей его грудь, застрявшие песчинки. — Я несу ответственность за поведение и процветание родственников нашего тейпа. Наш тейп был в оппозиции правительству Дудаева — он вынужден был посылать своих сыновей за пределы Чечни, — сказал он и насупился.
— Бедняжка, — вздохнула я, скрывая за темными стеклами обидную для всякого горца иронию.
«Прямо-таки чеченский диссидент» — это я сказала уже про себя, как оказалось, очень предусмотрительно, потому что дальше речь пошла о чеченской воинственности и обычае кровной мести, соблюдать который предписывает Адат. Но прежде чем погрузиться в спор относительно безобидности пребывания чеченцев в городе Петербурге, мы, помнится, погрузились в ласковые волны Средиземного моря. И хотя это к делу не относится, забывать подробности этого погружения мне не хочется.
За время отпуска на побережье Анталии к моей убежденности в том, что чечены — хорошие воины, добавилась еще и уверенность в том, что они хорошие любовники. Хотя вполне возможно, что мне просто повезло — попался исключительный экземпляр.
В Турции я с легкостью избавилась от колючей проволоки условностей, которой положено оплетать себя перед подобными поездками в полном одиночестве. Пугающе быстро я лишилась и всех признаков здравомыслия. В свое время я сознательно его в себе культивировала, а потом оказалось, что оно прижилось, окрепло и подмяло меня под себя. Но желания чеченца меня до такой степени опьяняли, что я с трудом себя узнавала.
1 2 3 4 5 6
Так или иначе, но в день знакомства с Асланом я повела себя ничуть не умнее своей девятнадцатилетней дочери. Вечером мы уже целовались, тесно прижавшись друг к другу, под сенью мандариновых деревьев. Ближе к ночи я оттолкнула от себя его руки, одернула подол сарафана и упорхнула ночевать в свой отель. Уж не знаю, как это выглядело со стороны, но я очень старалась порхать, несмотря на некоторый избыток веса и стертую новыми босоножками пятку.
Уже на следующий день целомудрие и благопристойность были утоплены в теплых волнах Средиземного моря, коварно подтолкнувших меня на его атлетическую грудь. Сомнения и страхи вытеснили веселые пузырьки «Дон Периньона», заказанного Асланом в ночном ресторане Кемера, а осознать сказочное блаженство происходящего помогли тонкие самокрутки с анашой, после недолгого перешептывания с официантом доставленные им к нашему столику в пачке «Кэмела». Ночь мы провели в номере его пятизвездочного отеля «Жемчужина Востока»…
* * *
Свет настольной лампы над моим рабочим столом рассеял воспоминания о сумерках турецкой ночи. Я поправила на носу очки, клейменные славным именем Джорджо Армани, и снова принялась разглядывать фотографию. Чем дольше длился этот процесс, тем меньше оставалось сомнений, и все заметнее становилась противная дрожь"во всем теле.
Кому как не мне не знать, что шеф нашего агентства Андрей Обнорский всеведущ и вездесущ. Его начальственная голова функционирует в недоступном простым смертным режиме, перерабатывая и анализируя необъятное количество самой разной информации — от подробностей интимной жизни его многочисленных жен и пассий до кадровых перестановок в правительстве. Оперативность, достоверность и эксклюзивность получаемых Обнорским сведений свидетельствуют о его непростом прошлом, солидном настоящем и многообещающем будущем. Осведомленность шефа о самых потаенных сторонах жизни окружающих по достоинству оценена коллективом агентства — за глаза его называют «Великим и Ужасным».
При мысли о том, что Андрей Викторович может быть в курсе курортного романа своей сотрудницы с чеченским бандитом, щеки мои восстановили утраченную с годами способность и окрасились стыдливым девичьим румянцем.
Пятиминутное погружение в воспоминания о наших с Асланом беседах «по душам» повергло меня в еще большее уныние. Я о любовнике не узнала почти ничего, ему же выболтала о себе слишком много. И местом работы похвасталась и должностью — ну, как же, начальник архивно-аналитического отдела агентства журналистских расследований! Ублажая интеллектуальной беседой, вплела в свои россказни полковников РУБОПа и зампрокурора, пару вице-губернаторов и беспринципных, но дружественных агентству депутатов Законодательного собрания. Короче, устроила возлюбленному Аслану тысячу и одну ночь, за что теперь рискую не сносить головы.
Мою болтовню Обнорский с полным правом может квалифицировать как должностное преступление и указать мне на дверь. При приеме на работу и в дальнейшем он постоянно напоминает своим подчиненным о необходимости «держать язык за зубами» и без особой надобности не трепать первым встречным и поперечным о характере нашей деятельности. И надо же, чтобы прокололась именно я…
На столе зазвонил телефон, запараллеленный с репортерским отделом. Я рассеянно поднесла трубку к уху и услышата предназначенное явно не мне приветствие:
— Мышка-мышка, моя мышка! — елей и патока сочились сквозь мембрану.
Вот черт, опять этот Соболин воркует со своей следачкой. Если Нюська в ближайшее время не сменит турецкую кофточку на что-нибудь поприличнее — плохи ее дела.
Я вновь обратилась к воспоминаниям о беседах «по душам», которые вела с Асланом.
— Чечены, Марина, они там, где деньги. Ты уж извини, но в твоем городе этих денег очень мало. Вот в Москве — другое дело, — он лежат рядом со мной на раскаленном пляже и просеивал сквозь смуглые пальцы желтые песчинки. — Или в той же Чечне. У нас по дорогам ездят одни «шестисотые», особняки стоимостью в сотни тысяч долларов как грибы растут, — он вдруг рассмеялся.
Я удивленно посмотрела на него поверх солнечных очков. Неожиданный приступ веселья Аслан объяснил пришедшим на память воспоминанием.
— Родных последний раз приезжал навестить в Грозный, смотрю — в соседнем дворе танк стоит, а на стволе объявление болтается: «Меняю на BA3-2I09 или на три тысячи долларов». Истинная правда, Аллахом клянусь, — заверил он, прочитав в моих глазах смешливое недоверие.
— Что же ты покинул свою сказочно богатую Родину или не осел в Москве? — ехидным прокурорским тоном поинтересовалась я.
Аслан оказался пацифистом.
— Я не хочу воевать и не буду, — заявил он и отполз в кружевную тень соломенного зонта. — А семью содержать надо. И не одну. Каждый чеченский бизнесмен, который живет вне родины, содержит две-три семьи.
— А на что тратят эти семьи твою помощь, ты знаешь? Может быть, на вооружение боевиков? — Сам Спозаранник мог бы позавидовать моей атакующей способности.
— На что они потратят эти деньги — на хлеб детям или на оружие, — меня не касается, — ответил Аслан, сосредоточенно вытряхивая из густой шерстяной поросли, покрывающей его грудь, застрявшие песчинки. — Я несу ответственность за поведение и процветание родственников нашего тейпа. Наш тейп был в оппозиции правительству Дудаева — он вынужден был посылать своих сыновей за пределы Чечни, — сказал он и насупился.
— Бедняжка, — вздохнула я, скрывая за темными стеклами обидную для всякого горца иронию.
«Прямо-таки чеченский диссидент» — это я сказала уже про себя, как оказалось, очень предусмотрительно, потому что дальше речь пошла о чеченской воинственности и обычае кровной мести, соблюдать который предписывает Адат. Но прежде чем погрузиться в спор относительно безобидности пребывания чеченцев в городе Петербурге, мы, помнится, погрузились в ласковые волны Средиземного моря. И хотя это к делу не относится, забывать подробности этого погружения мне не хочется.
За время отпуска на побережье Анталии к моей убежденности в том, что чечены — хорошие воины, добавилась еще и уверенность в том, что они хорошие любовники. Хотя вполне возможно, что мне просто повезло — попался исключительный экземпляр.
В Турции я с легкостью избавилась от колючей проволоки условностей, которой положено оплетать себя перед подобными поездками в полном одиночестве. Пугающе быстро я лишилась и всех признаков здравомыслия. В свое время я сознательно его в себе культивировала, а потом оказалось, что оно прижилось, окрепло и подмяло меня под себя. Но желания чеченца меня до такой степени опьяняли, что я с трудом себя узнавала.
1 2 3 4 5 6