— Я захлопал глазами. — Что время делает с человеком!
— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.
Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.
— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…
— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?
Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.
— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.
— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.
— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!
Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?
Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.
Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.
Но Леша, слабо въезжающий в ситуацию, неожиданно перехватил мою руку и ляпнул:
— Кирилл, тебе уже хватит!
Я чуть под стол не свалился. Какой, к черту, Кирилл? Я же Костик! Такая грубая ошибка не могла остаться незамеченной, но тем не менее никто не отреагировал. Эльвира, оттопырив золотоносный мизинчик, с увлечением резала соленый огурчик микроскопического размера. Крокодил скатывал хлебные крошки в шарики и лепил из них пирамидки. Робин Гуд чеченского происхождения все сверлил меня своими черными глазами и, было похоже, мучительно отыскивал повод, чтобы ко мне придраться. Роза отмахивалась от маленького волнистого попугайчика, который невесть откуда появился и спикировал на ее пышную прическу. Леша с помертвевшим лицом косился в мою сторону.
Я упал со стула и больше не вставал.
32
Боюсь показаться нескромным, но во мне, кажется, умер артист. Не думаю, что у кого-нибудь могло появиться сомнение в том, что я единолично выпил литровый графин водки и, что было вполне естественно, оказался лежащим на полу без чувств и совести.
Несколько секунд я прислушивался к восклицаниям, выражающим крайне низкую оценку моему поведению. Затем бритоголовые подхватили меня под руки и поволокли к выходу. Я думал, что они вышвырнут меня во двор, где в тенистой прохладе я должен буду приходить в чувство, но мрачные бультерьеры потащили меня по лестнице наверх так быстро, что засвистело в ушах, проволокли по коридору и, открыв моей головой дверь комнаты, внесли меня внутрь и небрежно свалили на диван.
— К утру оклемается, — сказал один.
— Тем хуже для него, — добавил второй.
Они вышли. Хлопнула дверь, клацнул замок.
Некоторое время я еще лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом встал, подошел к двери и тихо нажал на ручку. Дверь была заперта.
Я сел на подоконник, с удовольствием вдыхая сырой воздух, напоенный запахом прелых листьев. Откуда-то доносилась приглушенная музыка, из окон первого этажа на стволы деревьев, стоящих у стен дома, падал свет, и по стволам скользили неровные тени.
Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— А чтобы ты почаще вспоминал меня, — тем же вкрадчивым голосом произнесла Эльвира, — хочу подарить тебе очень дорогую мне фотографию.
Она встала и, цокая каблуками по паркету, пошла ко мне. Я тоже встал, изобразил потерю равновесия и сел на колени Леше. Эльвира свернула губки, наклонилась ко мне и поцеловала, как покойника, в лоб.
— Сеструха! — рявкнул я, порываясь произвести ответный поцелуй, но Леша предусмотрительно схватил меня обеими руками за живот. — Да я за тебя, понимаешь, всю жизнь…
— Смотри, — перебила меня Эльвира, водя пальцем, тяжелым от золотых перстней, по снимку. — Вот это, в сарафанчике и с бантами, я. А этот толстяк — кто, не догадываешься?
Я смотрел на снимок, где совсем юная Эльвира стояла рядом с мальчиком, не в меру упитанным, подстриженным почти «под ноль», в майке, туго натянутой на животике, в стоптанных домашних тапочках и спортивных брючках, оттопыренных на коленях.
— Кто? — повторил я и пожал плечами. — Не догадываюсь.
— Это ты, мой дорогой двоюродный братик.
— Правда? — почему-то удивился я. — Надо же, какой кругленький. А сейчас худой, как сушеная вобла. Что жизнь делает с людьми!
Эльвира вернулась на свое место. Мне нужен был тайм-аут, чтобы разобраться во всей этой мешанине, от которой у меня уже мозги сдвигались набекрень. Кто кого, черт возьми, надувает? Я — Эльвиру или она — меня?
Самуил опять принялся ковырять в зубах, пристально глядя на меня. Роза, мало интересуясь снимками и родственными отношениями, уминала куриные окорочка. Альгис, подперев голову кулаком, как роденовский «Мыслитель», то ли дремал, то ли рассматривал обнаженную мадонну на тарелке, тщательно вытертой хлебной коркой.
Мне больше ничего не оставалось, как снова потянуться за графином. На этот раз мне нестерпимо захотелось по-настоящему выпить водки.
Но Леша, слабо въезжающий в ситуацию, неожиданно перехватил мою руку и ляпнул:
— Кирилл, тебе уже хватит!
Я чуть под стол не свалился. Какой, к черту, Кирилл? Я же Костик! Такая грубая ошибка не могла остаться незамеченной, но тем не менее никто не отреагировал. Эльвира, оттопырив золотоносный мизинчик, с увлечением резала соленый огурчик микроскопического размера. Крокодил скатывал хлебные крошки в шарики и лепил из них пирамидки. Робин Гуд чеченского происхождения все сверлил меня своими черными глазами и, было похоже, мучительно отыскивал повод, чтобы ко мне придраться. Роза отмахивалась от маленького волнистого попугайчика, который невесть откуда появился и спикировал на ее пышную прическу. Леша с помертвевшим лицом косился в мою сторону.
Я упал со стула и больше не вставал.
32
Боюсь показаться нескромным, но во мне, кажется, умер артист. Не думаю, что у кого-нибудь могло появиться сомнение в том, что я единолично выпил литровый графин водки и, что было вполне естественно, оказался лежащим на полу без чувств и совести.
Несколько секунд я прислушивался к восклицаниям, выражающим крайне низкую оценку моему поведению. Затем бритоголовые подхватили меня под руки и поволокли к выходу. Я думал, что они вышвырнут меня во двор, где в тенистой прохладе я должен буду приходить в чувство, но мрачные бультерьеры потащили меня по лестнице наверх так быстро, что засвистело в ушах, проволокли по коридору и, открыв моей головой дверь комнаты, внесли меня внутрь и небрежно свалили на диван.
— К утру оклемается, — сказал один.
— Тем хуже для него, — добавил второй.
Они вышли. Хлопнула дверь, клацнул замок.
Некоторое время я еще лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, потом встал, подошел к двери и тихо нажал на ручку. Дверь была заперта.
Я сел на подоконник, с удовольствием вдыхая сырой воздух, напоенный запахом прелых листьев. Откуда-то доносилась приглушенная музыка, из окон первого этажа на стволы деревьев, стоящих у стен дома, падал свет, и по стволам скользили неровные тени.
Так, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму листьев, я просидел довольно долго. Поведение Эльвиры меня озадачило. Казалось, она вовсе не пыталась выдавать себя за Татьяну. Но за кого в таком случае? Чью маску она надумала надеть? Не восставшей же из могилы покойницы, черт возьми!
Я не зажигал света, хотя комната давно погрузилась во мрак. Меня волновал Леша. Где он? До сих пор внизу? Мучительно борется со своей врожденной неспособностью лгать и, краснея, что-то бормочет о нашем отдыхе в гостинице, прелестях Алушты и чистом море? Нельзя было оставлять его одного, как невозможно было и продолжать это идиотское застолье. Мы с Лешей сыпались со скоростью лавины. Еще бы десять-пятнадцать минут беседы в прежнем русле, и валять дурака, прикидываясь братом Васильевой, было бы бессмысленно.
Я беззвучно ходил по комнате. Проигрывать я не умел. Мысли в моей голове сменяли одна другую, я не мог сосредоточиться на чем-либо одном. Это был слабый отголосок паники. «Что делать? — думал я. — Идти на помощь Леше и тем самым открыть все карты? Но у меня нет с собой даже пистолета, которым можно было бы припугнуть. Объявить, что с минуты на минуту здесь появится милиция?»
Я дождался, когда внизу стихла музыка. Сел на подоконник, свесил ноги вниз. Какая-то птица стала орать на меня дурным голосом. Пришлось взять с вазы, стоящей на столе, большое яблоко и швырнуть им в птицу. Не знаю, попал я или нет, но тишину ночи больше никто не нарушал. Прижимаясь грудью к стене, я осторожно пошел по узкому карнизу, скользкому от влаги и мха. Наши с Лешей комнаты разделяли два окна. Первое было темным, и я прошел мимо него не пригибаясь. Второе окно было приоткрыто и наполовину завешано плотными красными шторами, в нем горел светильник. Из комнаты меня вряд ли можно было увидеть, даже если бы я встал перед окном в полный рост. Но, освещенный слабым красным светом, я был виден со стороны.
Стараясь двигаться как можно быстрее, я проскочил мимо окна, снова ныряя в тень, успев заметить Розу в черном шелковом халате, сидящую перед зеркалом. Она что-то творила со своей прической, подняв полные руки над головой.
Окно Леши оказалось закрытым, и сквозь стекло я не мог рассмотреть, в комнате он или нет. Пришлось рискнуть и постучать по раме. Это не дало никакого результата. Постучал снова.
Я чувствовал, как мои кроссовки медленно съезжают с карниза. Надо было либо возвращаться в свою комнату, либо прыгать вниз, но этот трюк наверняка будет стоить мне поломанных ног. Во-первых, высоко, а во-вторых, темно.
Я пошел обратно, понимая, что возвращение в свою комнату, запертую изнутри, — это тупиковый вариант, который вряд ли окажется лучше поломанных ног, но я не мог долго стоять на месте, держась за узкий оцинкованный подоконник кончиками пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121