Он идет по грудь в воде, отмывается сам и отмывает свою несчастную жертву. На борту он надевает на тело заранее приготовленный костюм Милосердовой, в карманах которого могли быть документы, в том числе и паспорт. Белую накидку Эльвиры он подкидывает мне в лодку, которую сталкивает в воду.
— Чудовищно, — произнес Леша. — Все это выглядит очень правдоподобно. Я хорошо представляю, как все это было, и не вижу несостыковок. — Он сделал паузу. — Ты кого-нибудь подозреваешь?
— Я не только подозреваю. Я почти с уверенностью могу назвать имя убийцы.
— Блеск! — Леша восхищенно покачал головой. — Ты превзошел самого себя. Я в восторге… И ты можешь назвать мне этого человека?
Я колебался. Фамилия Моргуна ничего Леше не скажет — он не был знаком с ним и мог видеть начальника лодочной станции лишь эпизодически, случайно. Зато теперь, назови я его, Леша при любом удобном случае станет пялиться на Диму, как на экзотическое животное. А это может насторожить и даже спугнуть Моргуна.
— Пока нет. Боюсь ошибиться. Я суеверный.
— Но скажи хотя бы, кто он? Откуда? — настаивал Леша. Я распалил в нем любопытство.
— В некотором роде мой давний приятель. Леша кивнул.
— Я догадываюсь, о ком ты. Тот белобрысый мент. Володя, кажется, его зовут?
Я отмахнулся, словно прогонял от себя бешеную пчелу.
— Ты что, спятил? При чем тут Кныш? Леша усмехнулся краешком губ.
— Странно, что ты думаешь иначе. Я уверен, что не ошибаюсь.
— Глупость какая! — поморщился я. — С какой стати Кныш должен убивать эту девчонку?
— А с какой стати следственная бригада закрыла дело? Значит, милиция и Милосердова действуют заодно. Ты думаешь, что, имея такие огромные бабки, ей трудно купить с потрохами твоего лейтенанта?
— Да, ей нетрудно нанять киллера, но что ты привязался к лейтенанту?
— Подозрительный он парень, вот в чем дело, — ответил Леша.
Такой разговор мне не нравился. Мне вообще не нравился всякий разговор, который крушил во мне какие-либо устоявшиеся убеждения. В этом смысле работать в одиночку намного легче — никто не сбивает с толку.
Пока мы ехали в автобусе, я недолго думал над словами Леши и незаметно уснул. Где-то в районе Грушевки, когда мы мчались уже не по унылой степи, а среди пологих покрытых лесами гор, Леша растолкал меня и сунул мне под нос газету.
— Читай! — сказал он, тыкая пальцем в небольшую заметку.
Буквы плясали и двоились перед моими глазами, и я не столько читал, сколько рассматривал буквы и слова, не особенно вникая в смысл. Только на третьем абзаце до меня дошло, что речь шла об убийстве Милосердовой.
«ДЕНЬГИ „МИЛОСЕРДИЯ“: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ» — так была озаглавлена заметка. «Органы правопорядка, — писал журналист, — снова блестяще продемонстрировали свою беспомощность и трусость. Закрытие дела об убийстве Эльвиры Милосердовой „за отсутствием состава преступления“ — не просто насмешка над правосудием, а настоящее издевательство над чувствами тысяч вкладчиков, которые потеряли все свои сбережения и вместе с ними надежду на то, что власти восстановят справедливость. Допустим, что следственные органы и в самом деле не нашли состава преступления, что Милосердова погибла в результате несчастного случая, однако странным представляется то, что „отсутствие состава преступления“ было выявлено только после недвусмысленного заявления Виктора Гурули о вкладах в АО некоторых членов правительства и руководителей органов правопорядка. В настоящий момент коммерческий директор АО получает естественное удовольствие от того, как ему удалось схватить за ухо правоохранительные органы, особенно если принять во внимание, что эти уши уж слишком явно и все чаще торчат из-за каждого куста, усаженного криминальными колючками. Вряд ли можно предположить, что господин Гурули испытывает какие-либо опасения, но на всякий случай хочется успокоить его: Виктор Резоевич, оформляйте загранпаспорт спокойно, вас не посадят. Зачем нашей власти в очередной раз доказывать хорошо известную истину: народ обирается с ее молчаливого согласия, ибо за это согласие хорошо платят?»
— Здорово он высек ментов, правда? — спросил Леша. — Вот тебе, кстати, еще одна версия относительно Гурули.
— Мы уже обсуждали ее, — ответил я, возвращая газету Леше. — Фиктивный счет на мое имя, конечно, открыт не без его помощи. Но не думаю, что он лично занимался убийством Васильевой.
— Если я не ошибаюсь, завтра ты встречаешься с ним?
— Ты не ошибаешься.
— Ты не должен идти туда, — твердо сказал Леша. — Выкинь это из головы. Ты не должен идти туда ни в коем случае!
Я посмотрел на Лешу, пытаясь увидеть в его глазах, насколько он интересуется нашей встречей, и вдруг почему-то стал лукавить.
— Видишь ли, мне уже самому кажется, что нет смысла в нашей встрече. Я хотел, чтобы бомж опознал в нем любовника Татьяны. Но бомжа уже нет, значит, очная ставка отменяется.
— Вот это правильно, — согласился Леша.
— Решено, — произнес я, прерывая затянувшееся молчание. — Я не пойду туда. Гурули от нас никуда не денется. Нам надо кинуть приманку для другой, более крупной рыбки.
Леша понял, кого я имел в виду.
— Ты считаешь, что Милосердова в этой истории — самая крупная фигура?
Он не спрашивал. Он скорее хотел услышать подтверждение. Но я отрицательно покачал головой.
— Ты правильно сказал — фигура. Милосердова, как и Гурули, как еще кое-кто, — всего лишь фигура. А есть еще гроссмейстер… Так когда, ты говоришь, у тебя заканчивается отпуск?
Об отпуске Леша ничего не говорил, это я нарочно сменил тему разговора. Пора было выводить Лешу из этого водоворота. Туман рассеивался, и теперь более или менее четко я видел поле предстоящих баталий и абрис позиций противника. Вокруг меня, как тень, обозначилась зона повышенной опасности, и любой человек, находящийся в этой зоне, имел все шансы попасть вместе со мной в перекрестие прицела.
— Дня три еще есть, — ответил Леша, не совсем ясно понимая, для какой цели я об этом спросил.
— Вот и хорошо! — Я опустил руку на плечо Леше и слегка сжал его. — Вот и хорошо, — повторил я. — За эти три дня ты просто обязан наловить не меньше дюжины крабов. И в прощальный вечер мы с тобой закатим пир.
Леша смотрел на меня. Глаза его были наполнены грустью, как у пса, которому предстоит разлука с хозяином. Все правильно. Человеку должно быть грустно, если он перестает вдруг быть кому-то нужным.
25
— Вашей рукой, Аркадий Федорович, только отдыхающих по вечерам пугать, — сказал я, пожимая белую, в гипсе, ладонь ваятеля, словно поздоровался с ожившей статуей.
Скульптор и художник Аркадий Демчук зимой жил в Питере, а с апреля по ноябрь находился в Судаке. Здесь у него был свой дом, доставшийся в наследство от отца. Дворик, обнесенный сеткой-рабицей, напоминал то ли музей под открытым небом, то ли площадку для съемки какого-то авангардистского фильма — он ощетинился всевозможными гипсовыми статуями, словно бор корабельными соснами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Чудовищно, — произнес Леша. — Все это выглядит очень правдоподобно. Я хорошо представляю, как все это было, и не вижу несостыковок. — Он сделал паузу. — Ты кого-нибудь подозреваешь?
— Я не только подозреваю. Я почти с уверенностью могу назвать имя убийцы.
— Блеск! — Леша восхищенно покачал головой. — Ты превзошел самого себя. Я в восторге… И ты можешь назвать мне этого человека?
Я колебался. Фамилия Моргуна ничего Леше не скажет — он не был знаком с ним и мог видеть начальника лодочной станции лишь эпизодически, случайно. Зато теперь, назови я его, Леша при любом удобном случае станет пялиться на Диму, как на экзотическое животное. А это может насторожить и даже спугнуть Моргуна.
— Пока нет. Боюсь ошибиться. Я суеверный.
— Но скажи хотя бы, кто он? Откуда? — настаивал Леша. Я распалил в нем любопытство.
— В некотором роде мой давний приятель. Леша кивнул.
— Я догадываюсь, о ком ты. Тот белобрысый мент. Володя, кажется, его зовут?
Я отмахнулся, словно прогонял от себя бешеную пчелу.
— Ты что, спятил? При чем тут Кныш? Леша усмехнулся краешком губ.
— Странно, что ты думаешь иначе. Я уверен, что не ошибаюсь.
— Глупость какая! — поморщился я. — С какой стати Кныш должен убивать эту девчонку?
— А с какой стати следственная бригада закрыла дело? Значит, милиция и Милосердова действуют заодно. Ты думаешь, что, имея такие огромные бабки, ей трудно купить с потрохами твоего лейтенанта?
— Да, ей нетрудно нанять киллера, но что ты привязался к лейтенанту?
— Подозрительный он парень, вот в чем дело, — ответил Леша.
Такой разговор мне не нравился. Мне вообще не нравился всякий разговор, который крушил во мне какие-либо устоявшиеся убеждения. В этом смысле работать в одиночку намного легче — никто не сбивает с толку.
Пока мы ехали в автобусе, я недолго думал над словами Леши и незаметно уснул. Где-то в районе Грушевки, когда мы мчались уже не по унылой степи, а среди пологих покрытых лесами гор, Леша растолкал меня и сунул мне под нос газету.
— Читай! — сказал он, тыкая пальцем в небольшую заметку.
Буквы плясали и двоились перед моими глазами, и я не столько читал, сколько рассматривал буквы и слова, не особенно вникая в смысл. Только на третьем абзаце до меня дошло, что речь шла об убийстве Милосердовой.
«ДЕНЬГИ „МИЛОСЕРДИЯ“: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ» — так была озаглавлена заметка. «Органы правопорядка, — писал журналист, — снова блестяще продемонстрировали свою беспомощность и трусость. Закрытие дела об убийстве Эльвиры Милосердовой „за отсутствием состава преступления“ — не просто насмешка над правосудием, а настоящее издевательство над чувствами тысяч вкладчиков, которые потеряли все свои сбережения и вместе с ними надежду на то, что власти восстановят справедливость. Допустим, что следственные органы и в самом деле не нашли состава преступления, что Милосердова погибла в результате несчастного случая, однако странным представляется то, что „отсутствие состава преступления“ было выявлено только после недвусмысленного заявления Виктора Гурули о вкладах в АО некоторых членов правительства и руководителей органов правопорядка. В настоящий момент коммерческий директор АО получает естественное удовольствие от того, как ему удалось схватить за ухо правоохранительные органы, особенно если принять во внимание, что эти уши уж слишком явно и все чаще торчат из-за каждого куста, усаженного криминальными колючками. Вряд ли можно предположить, что господин Гурули испытывает какие-либо опасения, но на всякий случай хочется успокоить его: Виктор Резоевич, оформляйте загранпаспорт спокойно, вас не посадят. Зачем нашей власти в очередной раз доказывать хорошо известную истину: народ обирается с ее молчаливого согласия, ибо за это согласие хорошо платят?»
— Здорово он высек ментов, правда? — спросил Леша. — Вот тебе, кстати, еще одна версия относительно Гурули.
— Мы уже обсуждали ее, — ответил я, возвращая газету Леше. — Фиктивный счет на мое имя, конечно, открыт не без его помощи. Но не думаю, что он лично занимался убийством Васильевой.
— Если я не ошибаюсь, завтра ты встречаешься с ним?
— Ты не ошибаешься.
— Ты не должен идти туда, — твердо сказал Леша. — Выкинь это из головы. Ты не должен идти туда ни в коем случае!
Я посмотрел на Лешу, пытаясь увидеть в его глазах, насколько он интересуется нашей встречей, и вдруг почему-то стал лукавить.
— Видишь ли, мне уже самому кажется, что нет смысла в нашей встрече. Я хотел, чтобы бомж опознал в нем любовника Татьяны. Но бомжа уже нет, значит, очная ставка отменяется.
— Вот это правильно, — согласился Леша.
— Решено, — произнес я, прерывая затянувшееся молчание. — Я не пойду туда. Гурули от нас никуда не денется. Нам надо кинуть приманку для другой, более крупной рыбки.
Леша понял, кого я имел в виду.
— Ты считаешь, что Милосердова в этой истории — самая крупная фигура?
Он не спрашивал. Он скорее хотел услышать подтверждение. Но я отрицательно покачал головой.
— Ты правильно сказал — фигура. Милосердова, как и Гурули, как еще кое-кто, — всего лишь фигура. А есть еще гроссмейстер… Так когда, ты говоришь, у тебя заканчивается отпуск?
Об отпуске Леша ничего не говорил, это я нарочно сменил тему разговора. Пора было выводить Лешу из этого водоворота. Туман рассеивался, и теперь более или менее четко я видел поле предстоящих баталий и абрис позиций противника. Вокруг меня, как тень, обозначилась зона повышенной опасности, и любой человек, находящийся в этой зоне, имел все шансы попасть вместе со мной в перекрестие прицела.
— Дня три еще есть, — ответил Леша, не совсем ясно понимая, для какой цели я об этом спросил.
— Вот и хорошо! — Я опустил руку на плечо Леше и слегка сжал его. — Вот и хорошо, — повторил я. — За эти три дня ты просто обязан наловить не меньше дюжины крабов. И в прощальный вечер мы с тобой закатим пир.
Леша смотрел на меня. Глаза его были наполнены грустью, как у пса, которому предстоит разлука с хозяином. Все правильно. Человеку должно быть грустно, если он перестает вдруг быть кому-то нужным.
25
— Вашей рукой, Аркадий Федорович, только отдыхающих по вечерам пугать, — сказал я, пожимая белую, в гипсе, ладонь ваятеля, словно поздоровался с ожившей статуей.
Скульптор и художник Аркадий Демчук зимой жил в Питере, а с апреля по ноябрь находился в Судаке. Здесь у него был свой дом, доставшийся в наследство от отца. Дворик, обнесенный сеткой-рабицей, напоминал то ли музей под открытым небом, то ли площадку для съемки какого-то авангардистского фильма — он ощетинился всевозможными гипсовыми статуями, словно бор корабельными соснами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121