Посмотри лицо-то свое!.. Ты будто гневаешься, что я вдруг так распорядилась по-хозяйски… стала приглашать гостей.
– Нету… Что ты?..
– Как – нету? Вижу… рассердилась… А за что же? Оба мои опекателя молчат, видно, что хотят выжить поскорей из дому и прежнего опекуна, и молодого князя. Да и ты молчишь… Нельзя же так… Невежество!..
– А знаешь ли ты, Нилочка, зачем они приехали? Я тебе об этом не сказывала…
– Точно, Маяня, не сказывала, но я знаю…
– Как?! Каким путем?! – воскликнула Щепина. – Кто посмел тебе мимо меня нашептывать?
Нилочка подпрыгнула раза два как ребенок, потом отбежала, села в свое кресло около угольного окна, выходившего в сад, – ее любимое местопребывание, – и вскрикнула смеясь:
– Садись, Маяня, садись вот сюда!..
Щепина с тревожным лицом быстро подошла, опустилась на стул и пытливо впилась глазами в лицо девушки. Она приняла ее на руки через несколько дней после ее рождения, знала почти семнадцать лет и теперь не находила… Ее Нилочка исчезла!.. Перед ней сидела какая-то другая девушка, которая и смотрит, и говорит совершенно иначе.
– Что с тобой? Христос с тобой! – выговорила Марьяна Игнатьевна, глядя на питомицу и совершенно пораженная превращением, совершившимся на ее глазах в несколько мгновений.
– Ничего со мной, Маяня… Рада я…
– Чему?
– А тому, что князь приехал, и тому, что свататься будет нынче или завтра… Фома Фомич за него говорить будет, а Сергей Сергеевич отказывать будет, а Петр Иванович охать и жалиться будет, но тоже петь в голос Сергею Сергеевичу. А ты опасаться будешь, что и человек-то князь, может, нехороший, и буян, и столичный головорез. Ну, и всякое такое…
– Ну, ну, ну?.. – нетерпеливо и с тревогой в голосе выговорила Щепина.
– Ну, что ж… ничего!.. Всякий-то свое будет выводить…
– А ты-то, ты-то… сама что же?..
– Я-то?.. Я под опекой… Я ничего не могу!.. Как он мне ни приглянулся, как ни будь по душе, – что же я сделать могу?.. Да… одно я сделать могу…
Нилочка протянула руку, положила на пяльцы, стоявшие около ее кресла, точь-в-точь так, как императрица Елизавета на своем портрете держит руку над скипетром, и выговорила, отделяя паузой слово от слова:
– Я… одно… могу… говорить… Нет… нет и нет!.. И… никогда… ни за кого… против воли… замуж не пойду… Годов князю немного, мне и того меньше. Хоть и четыре года подождем до моего совершеннолетия…
– Как ты смеешь так рассуждать? – вдруг вскрикнула Марьяна Игнатьевна, изменяясь в лице.
Нилочка вздрогнула. Взгляд ее сразу стал тревожным. Она откинулась на спинку кресла и широко раскрытыми, почти испуганными глазами смотрела, не сморгнув, в искаженное неведомым ей чувством лицо своей второй матери.
– С каких пор?.. Когда?.. Ничего не понимаю!.. – выговорила Щепина, как бы сама себе. – Никишка-головорез тебя испортил, что ли? Когда ты так рассуждала? Опомнись!
Нилочка молчала мгновение, потом, не спуская глаз с мамушки, вымолвила взволнованно и недоумевая:
– Ничего и я не понимаю… Отчего ты так рассердилась? Что же я такое сказала? Разве прежде не ты во всем мое желание исполняла? Ты всегда спрашивала, как я хочу. А теперь вдруг…
– Да ведь это в пустяках было: ехать ли кататься, шить ли розовое или какое платье, приставить или отставить какую новую барыньку в штат… А теперь о чем ты языком болтаешь? Всю свою жизнь махом сама решаешь!..
– Да, всю жизнь! Так ведь это важнее грибов и катанья…
Марьяна Игнатьевна хотела что-то сказать, даже крикнуть, но слова замерли на губах ее. Она опустила глаза, потупилась и, очевидно, собиралась с мыслями. Она была положительно поражена всем происшедшим.
Нилочка стала смотреть в окно и тоже глубоко задумалась. И вдруг она заговорила вслух, как бы не помня себя и не зная, что высказывает громко свою тайную мысль:
– Потому что там что-то деется… Там загорелось… И в голове горит… Да, везде, везде!.. Я вся горю!.. Страшно всего, страшно всех… А вот он пришел, будто стал около, а я будто за него спряталась… И из-за него никто вы мне не страшны!.. Он мой приказчик и – что прикажет, то я и сделаю. Чудно это, диковинно… Ничего, ничего нету… никого нету… никого не боюсь!.. Да и чего бояться?.. Ну, убьют!.. А быть живу, да без него, это… еще хуже смерти!..
– Как ты смеешь?! – хрипливо выговорила Щепина и разбудила девушку от какого-то очарованного бреда.
Нилочка снова вздрогнула, обернулась на свою мамку и испугалась… За шестнадцать с лишком лет она не видела у своей второй матери такого лица. Марьяна Игнатьевна была мертво бледна, губы ее дрожали. Она хотела что-то выговорить и не могла.
– Маяня! Маяия! – воскликнула девушка, вскочила и бросилась на шею к мамушке.
Но Марьяна Игнатьевна схватила обе худенькие ручки, ее обхватившие, и грубо стащила их со своих плеч. И Нилочка легко вскрикнула. Мамушка сделала ей больно.
И прежде чем девушка опомнилась, Марьяна Игнатьевна, быстро поднявшись с места, вышла из горницы. Она не владела собой, выдавала себя с головою благодаря тому, что забушевало в груди ее. Ей единственное было спасение – скрыться с глаз питомицы.
Нилочка не побежала за мамушкой, как бывало всегда с раннего ее детства. Когда ее Маяня сердилась за что, за какую проказу, шалость или каприз, Нилочка кидалась за ней, ловила ее за подол, хватала за руки и просила прощения, иногда со слезами, и отставала только тогда, когда добивалась примирения и ласки.
Теперь же ей и на ум не пришло бежать и схватиться за юбку мамушки. Ей будто кто-то сказал на ухо: «Оставь, ты не виновата!»
И Нилочке вдруг примерещилось, что будто у того, кто говорит, голос князя Льгова. Она тихо прошлась по комнате, потом приблизилась к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу, и слезы показались у нее на глазах.
Почему она заплакала, девушка сама не знала… Ей хотелось плакать. Слезы эти были ей приятны, доставляли ей наслаждение. Но о мамушке в это мгновение она и не помышляла.
Усевшись снова через мгновение в свое кресло, Нилочка глубоко задумалась, понурилась и далеко умчалась горячими мыслями.
Скоро она была в каком-то удивительном месте, которое называлось столицею – Петербургом. Но она была не одна… Около нее, не покидая ее ни на миг, был князь Льгов…
И в этом удивительном городе, в золотом дворце, высокая, чуть не исполин, женщина в короне и порфире величественным голосом говорит Нилочке:
– Коли ты этого хочешь, дитя мое, то я приказываю тебя венчать. А Мрацкого и Жданова прикажу сослать в Сибирь!
XII
Между тем в эти же самые минуты в левом крыле крутоярских палат, в гостиной Мрацкого, шло почти такое же бурное объяснение между опекуном и гостем-сватом. Объяснение это было почти продолжением той неприятной беседы, которую они имели перед тем, как явиться с визитом к помещице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Нету… Что ты?..
– Как – нету? Вижу… рассердилась… А за что же? Оба мои опекателя молчат, видно, что хотят выжить поскорей из дому и прежнего опекуна, и молодого князя. Да и ты молчишь… Нельзя же так… Невежество!..
– А знаешь ли ты, Нилочка, зачем они приехали? Я тебе об этом не сказывала…
– Точно, Маяня, не сказывала, но я знаю…
– Как?! Каким путем?! – воскликнула Щепина. – Кто посмел тебе мимо меня нашептывать?
Нилочка подпрыгнула раза два как ребенок, потом отбежала, села в свое кресло около угольного окна, выходившего в сад, – ее любимое местопребывание, – и вскрикнула смеясь:
– Садись, Маяня, садись вот сюда!..
Щепина с тревожным лицом быстро подошла, опустилась на стул и пытливо впилась глазами в лицо девушки. Она приняла ее на руки через несколько дней после ее рождения, знала почти семнадцать лет и теперь не находила… Ее Нилочка исчезла!.. Перед ней сидела какая-то другая девушка, которая и смотрит, и говорит совершенно иначе.
– Что с тобой? Христос с тобой! – выговорила Марьяна Игнатьевна, глядя на питомицу и совершенно пораженная превращением, совершившимся на ее глазах в несколько мгновений.
– Ничего со мной, Маяня… Рада я…
– Чему?
– А тому, что князь приехал, и тому, что свататься будет нынче или завтра… Фома Фомич за него говорить будет, а Сергей Сергеевич отказывать будет, а Петр Иванович охать и жалиться будет, но тоже петь в голос Сергею Сергеевичу. А ты опасаться будешь, что и человек-то князь, может, нехороший, и буян, и столичный головорез. Ну, и всякое такое…
– Ну, ну, ну?.. – нетерпеливо и с тревогой в голосе выговорила Щепина.
– Ну, что ж… ничего!.. Всякий-то свое будет выводить…
– А ты-то, ты-то… сама что же?..
– Я-то?.. Я под опекой… Я ничего не могу!.. Как он мне ни приглянулся, как ни будь по душе, – что же я сделать могу?.. Да… одно я сделать могу…
Нилочка протянула руку, положила на пяльцы, стоявшие около ее кресла, точь-в-точь так, как императрица Елизавета на своем портрете держит руку над скипетром, и выговорила, отделяя паузой слово от слова:
– Я… одно… могу… говорить… Нет… нет и нет!.. И… никогда… ни за кого… против воли… замуж не пойду… Годов князю немного, мне и того меньше. Хоть и четыре года подождем до моего совершеннолетия…
– Как ты смеешь так рассуждать? – вдруг вскрикнула Марьяна Игнатьевна, изменяясь в лице.
Нилочка вздрогнула. Взгляд ее сразу стал тревожным. Она откинулась на спинку кресла и широко раскрытыми, почти испуганными глазами смотрела, не сморгнув, в искаженное неведомым ей чувством лицо своей второй матери.
– С каких пор?.. Когда?.. Ничего не понимаю!.. – выговорила Щепина, как бы сама себе. – Никишка-головорез тебя испортил, что ли? Когда ты так рассуждала? Опомнись!
Нилочка молчала мгновение, потом, не спуская глаз с мамушки, вымолвила взволнованно и недоумевая:
– Ничего и я не понимаю… Отчего ты так рассердилась? Что же я такое сказала? Разве прежде не ты во всем мое желание исполняла? Ты всегда спрашивала, как я хочу. А теперь вдруг…
– Да ведь это в пустяках было: ехать ли кататься, шить ли розовое или какое платье, приставить или отставить какую новую барыньку в штат… А теперь о чем ты языком болтаешь? Всю свою жизнь махом сама решаешь!..
– Да, всю жизнь! Так ведь это важнее грибов и катанья…
Марьяна Игнатьевна хотела что-то сказать, даже крикнуть, но слова замерли на губах ее. Она опустила глаза, потупилась и, очевидно, собиралась с мыслями. Она была положительно поражена всем происшедшим.
Нилочка стала смотреть в окно и тоже глубоко задумалась. И вдруг она заговорила вслух, как бы не помня себя и не зная, что высказывает громко свою тайную мысль:
– Потому что там что-то деется… Там загорелось… И в голове горит… Да, везде, везде!.. Я вся горю!.. Страшно всего, страшно всех… А вот он пришел, будто стал около, а я будто за него спряталась… И из-за него никто вы мне не страшны!.. Он мой приказчик и – что прикажет, то я и сделаю. Чудно это, диковинно… Ничего, ничего нету… никого нету… никого не боюсь!.. Да и чего бояться?.. Ну, убьют!.. А быть живу, да без него, это… еще хуже смерти!..
– Как ты смеешь?! – хрипливо выговорила Щепина и разбудила девушку от какого-то очарованного бреда.
Нилочка снова вздрогнула, обернулась на свою мамку и испугалась… За шестнадцать с лишком лет она не видела у своей второй матери такого лица. Марьяна Игнатьевна была мертво бледна, губы ее дрожали. Она хотела что-то выговорить и не могла.
– Маяня! Маяия! – воскликнула девушка, вскочила и бросилась на шею к мамушке.
Но Марьяна Игнатьевна схватила обе худенькие ручки, ее обхватившие, и грубо стащила их со своих плеч. И Нилочка легко вскрикнула. Мамушка сделала ей больно.
И прежде чем девушка опомнилась, Марьяна Игнатьевна, быстро поднявшись с места, вышла из горницы. Она не владела собой, выдавала себя с головою благодаря тому, что забушевало в груди ее. Ей единственное было спасение – скрыться с глаз питомицы.
Нилочка не побежала за мамушкой, как бывало всегда с раннего ее детства. Когда ее Маяня сердилась за что, за какую проказу, шалость или каприз, Нилочка кидалась за ней, ловила ее за подол, хватала за руки и просила прощения, иногда со слезами, и отставала только тогда, когда добивалась примирения и ласки.
Теперь же ей и на ум не пришло бежать и схватиться за юбку мамушки. Ей будто кто-то сказал на ухо: «Оставь, ты не виновата!»
И Нилочке вдруг примерещилось, что будто у того, кто говорит, голос князя Льгова. Она тихо прошлась по комнате, потом приблизилась к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу, и слезы показались у нее на глазах.
Почему она заплакала, девушка сама не знала… Ей хотелось плакать. Слезы эти были ей приятны, доставляли ей наслаждение. Но о мамушке в это мгновение она и не помышляла.
Усевшись снова через мгновение в свое кресло, Нилочка глубоко задумалась, понурилась и далеко умчалась горячими мыслями.
Скоро она была в каком-то удивительном месте, которое называлось столицею – Петербургом. Но она была не одна… Около нее, не покидая ее ни на миг, был князь Льгов…
И в этом удивительном городе, в золотом дворце, высокая, чуть не исполин, женщина в короне и порфире величественным голосом говорит Нилочке:
– Коли ты этого хочешь, дитя мое, то я приказываю тебя венчать. А Мрацкого и Жданова прикажу сослать в Сибирь!
XII
Между тем в эти же самые минуты в левом крыле крутоярских палат, в гостиной Мрацкого, шло почти такое же бурное объяснение между опекуном и гостем-сватом. Объяснение это было почти продолжением той неприятной беседы, которую они имели перед тем, как явиться с визитом к помещице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46